Звонарева оглушило и так сильно обо что-то ударило, что он потерял сознание.
Он не мог определить, прошло ли пять минут или два часа, когда сознание медленно стало возвращаться к нему. В ушах звенело, все тело ныло, дышать было трудно, руки и ноги казались страшно тяжелыми и не повиновались ему. Мрак перед глазами постепенно рассеивался. Наконец Звонарев разобрал наклонившееся над ним бородатое лицо ротного фельдшера и почувствовал острое раздражение в носу.
— Приходит в себя, — расслышал он хрипловатый низкий голос.
Звонарев чихнул, почувствовав при этом острую боль в голове, и застонал.
Фельдшер убрал нашатырный спирт и влил в рот Звонареву лекарство.
— Вашбродь, принимайте команду, — сказал он.
— А капитан? — с трудом выговаривал слова, спросил прапорщик.
— Их разорвало на куски вместе с артиллерийским офицером, а нашему прапорщику раздробило ногу. Так что вы остались за старшего, — ответил фельдшер.
— У меня сильно болит голова.
— Малость оконтузило вас, а так все цело, я уже осмотрел.
Звонарев чуть приподнялся и увидел, что лежит полураздетым на нарах в казарме. Он попытался было встать на ноги, но голова закружилась так сильно, что он едва опять не потерял сознания. Кое-как одевшись, с помощью поддерживавших его под руки стрелков прапорщик вышел в потерну. По дороге его окликнул раненый стрелковый офицер.
— Умоляю вас, отправьте меня в перевязочный пункт.
Я умру здесь от потери крови, — просил он. — Ваше счастье, что вы не подошли к Шметилло, когда он вас спросил. Взорвались бомбочки как раз рядом с ним. Я успел отскочить, и все же мне повредило ногу, иначе и меня разнесло бы в клочья.
Обстрел постепенно стихал. Солдаты столпились возле останков своего капитана. Они были удручены гибелью любимого начальника.
Прапорщик взглянул на обгорелые щепки стола, за которым сидел Шметилло, уже засыпанные землей лужи крови на полу и велел убрать в потерну подальше взрывчатые вещества. Неожиданный треск шметилловских пулеметов и грохот противоштурмовых орудий заставил Звонарева выйти во двор.
— Японец лезет, — сообщил стрелок.
— В ружье! Первый взвод направо, второй налево, третий в капонир. Четвертому оставаться здесь в резерве, — приказал Звонарев, и десятки голосов тотчас разнесли это распоряжение по всему укреплению. Солдаты, расхватывая на ходу винтовки, бросились по указанным местам.
Артиллерийский огонь прекратился, зато градом сыпались ручные бомбочки. К счастью, большинство из них не долетало и падало в бруствер или около него. Стрелки с необычайным проворством выкидывали их обратно в ров.
— Банзай, банзай! — неслось со стороны японцев.
При свете русских прожекторов Звонарев увидел, как японцы, добежав до рвов, быстро прилаживали бамбуковые лестницы и по ним спускались вниз.
— Усилить огонь из капониров, четвертому взводу из горжевого рва атаковать японцев, — приказал Звонарев.
— Бей их бомбочками! — вопил рядом артеллерист.
В темноте трудно было разобрать, где находились стрелки, и еще труднее командовать ими. Но солдаты действовали сами, сообразуясь с обстановкой. Унтера или просто рядовые бросали отрывистые фразы, объясняя свои предположения и намерения. Остальные их понимали с полуслова. Па Звонарева стрелки почти не обращали внимания, часто не замечая его в темноте.
— Отобьем японцев, не впервой нам это! — спокойно говорил прапорщику стрелок, поддерживая под руку все еще не вполне оправившегося Звонарева. — Вы, вашбродь, присядьте в проходе потерны, а вам туда будут докладывать, что где деется, — посоветовал он.
Прапорщик последовал этому совету. Вскоре прибежали из капонира сообщить, что японцы забрасывают казематы ручными гранатами и пытаются пролезть в амбразуры. Звонарев поспешил туда. При слабом свете нескольких свечей он разглядел стрелков, которые, стоя у бойниц, вели частую перестрелку. Помещение было полно дыма.
— Вашбродие, прикажите забросать японцев сверху бомбочками, а мы попробуем поджечь лестницы паклей, смоченной в керосине, — предложил один из стрелков и, не дожидаясь одобрения офицера, побежал отдавать нужные распоряжения.
В крайнем каземате через амбразуру просунули длинный шест с укрепленной на нем горящей паклей и этим своеобразным факелом подожгли штурмовые лестницы. Сухой бамбук вспыхнул, как порох, ярко освещая ров.
Заметив, что путь отступления отрезан, японцы ринулись к горжевой части укрепления, надеясь здесь найти выход, но тут их поджидал четвертый взвод, бросившийся в штыки. В тесном пространстве глубокого рва завязалась свалка. По собственной инициативе стрелки начали спрыгивать с брустверов вниз и затем с тылу напали на японцев. Звонареву оставалось лишь освещать своими факелами место боя.
— Туши, — прокричал в амбразуру один из стрелков. — С японцами кончили, ни один живым не ушел.
Наступило затишье. Прапорщик прошел в казарму, куда сносили раненых и убитых.
Как только упало возбуждение, вызванное боем, Звонарев опять почувствовал себя настолько скверно, что принужден был лечь.
— Отдохните малость, вашбродь. Теперь японцы до утра будут сидеть тихо. Мы часовых расставим, переведем дежурный взвод в потерну, а сами тоже полягаем спать, — дружелюбно советовали прапорщику стрелки.
Остаток ночи прошел спокойно. Наступило туманное утро. На фронте было тихо. Звонарев, хорошо отоспавшийся, почувствовал себя лучше. Когда он вышел из-за занавески, которая отгораживала офицерское помещение от остальной казармы, то первое, что бросилось ему в глаза, была куча различных вещей, снятых с убитых японцев. Гнедых, исполнявший обязанности фельдфебеля, внимательно пересматривал их, отбирая то, что, по его мнению, могло пригодиться в роте, — теплые зимние японские шинели с широченными поповскими рукавами и меховыми воротниками, ремни, манерки, фляги, ботинки, теплое белье. Галеты же и другие съестные припасы складывались отдельно. Солдаты, стоявшие вокруг, помогали своему фельдфебелю.
— Первый взвод, подходи, — скомандовал Гнедых. — Вот вам пара шинелей, ботинки, галеты и консервы, — наделил он взводного. За первым потянулись и остальные взводы. Оставшееся имущество Гнедых велел спрятать.
Звонарев с интересом наблюдал за этой картиной. На Залитерной такого дележа не было. Там каждый считал своей собственностью все, что ему удавалось достать.
— Что вы делаете? — спросил он.
— Дуван дуваним, вашбродь, — бойко ответило несколько солдат.
— Покойный капитан Шметилло, царство ему небесное, хотя он и был поляцкой веры, завел такой порядок, чтобы промеж солдат не было зависти и споров, — добавил Гнедых. — А это вам, вашбродь. — И он указал на аккуратно сложенные отдельно офицерские сумки с картами и бумагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Он не мог определить, прошло ли пять минут или два часа, когда сознание медленно стало возвращаться к нему. В ушах звенело, все тело ныло, дышать было трудно, руки и ноги казались страшно тяжелыми и не повиновались ему. Мрак перед глазами постепенно рассеивался. Наконец Звонарев разобрал наклонившееся над ним бородатое лицо ротного фельдшера и почувствовал острое раздражение в носу.
— Приходит в себя, — расслышал он хрипловатый низкий голос.
Звонарев чихнул, почувствовав при этом острую боль в голове, и застонал.
Фельдшер убрал нашатырный спирт и влил в рот Звонареву лекарство.
— Вашбродь, принимайте команду, — сказал он.
— А капитан? — с трудом выговаривал слова, спросил прапорщик.
— Их разорвало на куски вместе с артиллерийским офицером, а нашему прапорщику раздробило ногу. Так что вы остались за старшего, — ответил фельдшер.
— У меня сильно болит голова.
— Малость оконтузило вас, а так все цело, я уже осмотрел.
Звонарев чуть приподнялся и увидел, что лежит полураздетым на нарах в казарме. Он попытался было встать на ноги, но голова закружилась так сильно, что он едва опять не потерял сознания. Кое-как одевшись, с помощью поддерживавших его под руки стрелков прапорщик вышел в потерну. По дороге его окликнул раненый стрелковый офицер.
— Умоляю вас, отправьте меня в перевязочный пункт.
Я умру здесь от потери крови, — просил он. — Ваше счастье, что вы не подошли к Шметилло, когда он вас спросил. Взорвались бомбочки как раз рядом с ним. Я успел отскочить, и все же мне повредило ногу, иначе и меня разнесло бы в клочья.
Обстрел постепенно стихал. Солдаты столпились возле останков своего капитана. Они были удручены гибелью любимого начальника.
Прапорщик взглянул на обгорелые щепки стола, за которым сидел Шметилло, уже засыпанные землей лужи крови на полу и велел убрать в потерну подальше взрывчатые вещества. Неожиданный треск шметилловских пулеметов и грохот противоштурмовых орудий заставил Звонарева выйти во двор.
— Японец лезет, — сообщил стрелок.
— В ружье! Первый взвод направо, второй налево, третий в капонир. Четвертому оставаться здесь в резерве, — приказал Звонарев, и десятки голосов тотчас разнесли это распоряжение по всему укреплению. Солдаты, расхватывая на ходу винтовки, бросились по указанным местам.
Артиллерийский огонь прекратился, зато градом сыпались ручные бомбочки. К счастью, большинство из них не долетало и падало в бруствер или около него. Стрелки с необычайным проворством выкидывали их обратно в ров.
— Банзай, банзай! — неслось со стороны японцев.
При свете русских прожекторов Звонарев увидел, как японцы, добежав до рвов, быстро прилаживали бамбуковые лестницы и по ним спускались вниз.
— Усилить огонь из капониров, четвертому взводу из горжевого рва атаковать японцев, — приказал Звонарев.
— Бей их бомбочками! — вопил рядом артеллерист.
В темноте трудно было разобрать, где находились стрелки, и еще труднее командовать ими. Но солдаты действовали сами, сообразуясь с обстановкой. Унтера или просто рядовые бросали отрывистые фразы, объясняя свои предположения и намерения. Остальные их понимали с полуслова. Па Звонарева стрелки почти не обращали внимания, часто не замечая его в темноте.
— Отобьем японцев, не впервой нам это! — спокойно говорил прапорщику стрелок, поддерживая под руку все еще не вполне оправившегося Звонарева. — Вы, вашбродь, присядьте в проходе потерны, а вам туда будут докладывать, что где деется, — посоветовал он.
Прапорщик последовал этому совету. Вскоре прибежали из капонира сообщить, что японцы забрасывают казематы ручными гранатами и пытаются пролезть в амбразуры. Звонарев поспешил туда. При слабом свете нескольких свечей он разглядел стрелков, которые, стоя у бойниц, вели частую перестрелку. Помещение было полно дыма.
— Вашбродие, прикажите забросать японцев сверху бомбочками, а мы попробуем поджечь лестницы паклей, смоченной в керосине, — предложил один из стрелков и, не дожидаясь одобрения офицера, побежал отдавать нужные распоряжения.
В крайнем каземате через амбразуру просунули длинный шест с укрепленной на нем горящей паклей и этим своеобразным факелом подожгли штурмовые лестницы. Сухой бамбук вспыхнул, как порох, ярко освещая ров.
Заметив, что путь отступления отрезан, японцы ринулись к горжевой части укрепления, надеясь здесь найти выход, но тут их поджидал четвертый взвод, бросившийся в штыки. В тесном пространстве глубокого рва завязалась свалка. По собственной инициативе стрелки начали спрыгивать с брустверов вниз и затем с тылу напали на японцев. Звонареву оставалось лишь освещать своими факелами место боя.
— Туши, — прокричал в амбразуру один из стрелков. — С японцами кончили, ни один живым не ушел.
Наступило затишье. Прапорщик прошел в казарму, куда сносили раненых и убитых.
Как только упало возбуждение, вызванное боем, Звонарев опять почувствовал себя настолько скверно, что принужден был лечь.
— Отдохните малость, вашбродь. Теперь японцы до утра будут сидеть тихо. Мы часовых расставим, переведем дежурный взвод в потерну, а сами тоже полягаем спать, — дружелюбно советовали прапорщику стрелки.
Остаток ночи прошел спокойно. Наступило туманное утро. На фронте было тихо. Звонарев, хорошо отоспавшийся, почувствовал себя лучше. Когда он вышел из-за занавески, которая отгораживала офицерское помещение от остальной казармы, то первое, что бросилось ему в глаза, была куча различных вещей, снятых с убитых японцев. Гнедых, исполнявший обязанности фельдфебеля, внимательно пересматривал их, отбирая то, что, по его мнению, могло пригодиться в роте, — теплые зимние японские шинели с широченными поповскими рукавами и меховыми воротниками, ремни, манерки, фляги, ботинки, теплое белье. Галеты же и другие съестные припасы складывались отдельно. Солдаты, стоявшие вокруг, помогали своему фельдфебелю.
— Первый взвод, подходи, — скомандовал Гнедых. — Вот вам пара шинелей, ботинки, галеты и консервы, — наделил он взводного. За первым потянулись и остальные взводы. Оставшееся имущество Гнедых велел спрятать.
Звонарев с интересом наблюдал за этой картиной. На Залитерной такого дележа не было. Там каждый считал своей собственностью все, что ему удавалось достать.
— Что вы делаете? — спросил он.
— Дуван дуваним, вашбродь, — бойко ответило несколько солдат.
— Покойный капитан Шметилло, царство ему небесное, хотя он и был поляцкой веры, завел такой порядок, чтобы промеж солдат не было зависти и споров, — добавил Гнедых. — А это вам, вашбродь. — И он указал на аккуратно сложенные отдельно офицерские сумки с картами и бумагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189