— Пора и по блиндажам. Кто ночью-то дневалит?
В блиндаже Родионов обратился к фельдшеру:
— Слыхал, появилась в Артуре новая болезнь, от которой у человека зубы выпадают, а сам заживо гниет, скорбут, что ли?
— Скорбут-цинга. На перевязочном пункте говорили, что в Четырнадцатом полку были случаи. У нас быть ее не должно — она делается от плохой пищи. Харчи наши пока что подходящие.
— Все же надо людей предупредить. Завтра перед обедом о ней скажи да заодно посмотри, нег ли больных. Она, говорят, прилипчивая.
В один из спокойных дней Звонарев отправился на батарею литеры Б, где давно уже не был. Прочные бетонные казематы служили достаточно надежным прикрытием от бомбардировок, и солдаты находились здесь в относительной безопасности. Сидя под припрытием бруствера прямо на земле, они чинили свою одежду, обувь, брились, стриглись, пили чай из котелков… Картина была самая мирная, и только посвистывание пуль где-то вверху да взлетающие временами на гребне маленькие фонтанчики пыли говорили о войне. Прапорщик прошел к каземату, где помещался Жуковский. Капитан встретил его совсем больной, исхудавший, почерневший, с глубоко запавшими глазами. Он едва стоял на ногах.
— Желудок совсем замучил. Я уже подал рапорт о болезни командиру артиллерии. Хочу хоть недельки две пожить на Утесе, авось поправлюсь. Здесь же на хозяйстве останется Гудима, благо он устроился совсем по-семейному с Шурой.
Звонарев, в свою очередь, рассказал капитану о генеральском посещении, не забыл упомянуть и о вечерних прогулках Борейко в город.
— Дай бог, дай бог! Может, женится — переменится, бросит пить! Талантливейший человек, а водкой губит себя! — вздохнул капитан. — Пойдемте-ка к Гудиме.
Штабс-капитана они застали за писанием дневника. Тут же с рукоделием сидела Шура, конфузливо поднявшаяся навстречу гостям.
— Приготовь нам чаю, — бросил ей Гудима, здороваясь с вошедшими. — Сейчас из Управления передали по телефону, что вам разрешено уехать на Утес, Николай Васильевич.
— Тогда я попрошу вас поскорее составить передаточный акт. Пойдемте займемся этим.
Жуковский и Гудима вышли. Звонарев остался с Шурой, хлопотавшей над керосинкой,
— Вы давно здесь? — справился прапорщик.
— Приехала вместе с Алексеем Андреевичем.
— И не страшно вам?
— На Утесе бывало страшнее. Кроме того, мне там папаня с маманей проходу не давали. Вернись да вернись домой, — жаловалась Шура.
Как только Гудима освободился, Звонарев вместе с ним отправился в стрелковые окопы. Прапорщику хотелось посмотреть на действие «артурских пулеметов» Шметилло. Офицеры прошли на пехотную позицию. Прочно устроенные бревенчатые блиндажи и козырьки хорошо предохраняли солдат от ружейных пуль, шрапнели и действия малокалиберной артиллерии. От осадных же орудий эти полевые укрепления защитить не могли. Стрелки по большей части дремали в укрытиях, и только одиночные часовые неустанно следили за врагом.
— Мои солдаты все время мастерят нечто вроде перископа, чтобы иметь возможность скрытно вести наблюдение за японцами, да у них что-то не получается, — вместо приветствия обратился к артиллеристам вышедший навстречу Шметилло. — Может быть, вы и тут поможете мне?
— Я привел нашего инженера, он и окажет вам полное содействие, — указал Гудима на Звонарева.
Капитан поблагодарил и предложил артиллеристам зайти выпить чаю.
— Где Харитина? — оглянулся капитан. — Пусть разогреет чай.
— Ушедши в тыл, — отозвался денщик.
— Это что еще за баба появилась у нас, ясновельможный пан? — улыбнулся Гудима, закручивая усы.
— Вдова-солдатка, добровольно пошла в полк рядовым. Носит солдатскую одежду и числится стрелком. Непривередлива и очень храбра. Несколько раз ходила в штыки, на моих глазах приколола японца, а как разойдется, то и я побаиваюсь ее!
— Обязательно познакомлюсь с ней, — решил Гудима.
Поболтав с полчаса, артиллеристы двинулись обратно. На батарее они застали Шуру, беседующую с солдатом-стрелком. Среднего роста, довольно полный, безусый, с мягким продолговатым лицом, он сразу обратил на себя внимание офицеров.
— Переодетая баба, — определил Гудима. — Тебя как зовут? — спросил он.
— Рядовой седьмой роты Двадцать пятого ВосточноСибирского стрелкового полка Харитон Короткевич, — грудным женским голосом ответил солдат.
— Не слыхал я что-то у мужиков такого голоса, да и вид тебя выдает! Ежели ее вымыть да приодеть — ничего бабенка получится, — обернулся штабс-капитан к Звонареву.
Харитина — это была она — густо покраснела и свирепо взглянула на офицера.
— Ишь сердитая какая, мордашка! Зачем к нам пришла?
— К сестрице, на хворобу пожаловаться, вашбродь.
— На женскую, что ли? А то у вас самих есть ротные фельдшера, — допытывался Гудима.
Харитина невнятно что-то забормотала в полном смущении.
— Оставьте ее в покое, Алексеи Андреевич, — заступился Звонарев.
Когда офицеры отошли, Харитина кивнула вслед штабс-капитану и хмуро спросила;
— Кто эта сволочь?
Шура покраснела.
— Тот, что с тобой разговаривал, — Гудима, а другой — Звонарев.
— Так это и есть твой? Ни в жизнь не спуталась бы с таким. А второй ничего, мухи, видать, не обидит зря, стеснительный. У него тоже зазноба есть?
— Нет, один он. Правда, к нему имеет приверженность дочка нашего генерала. Варей звать. Встречала, может? Все верхом скачет.
— Озорная такая, — знаю. На барышню и не похожа.
Харитина по-солдатски сплюнула через зубы и вздохнула.
— Ты бы лучше к молодому ушла: и красивый и человек хороший — бить, ругать не станет.
— Солдаты-то тебя, Харитина, не обижают? — поспешила переменить разговор Шура,
— Пробовали было, так я живо отучила. Зато от офицеров проходу не было. Потому к капитану ушла: боятся его и не трогают.
— А в Артур как попала?
— С шести лет осталась сиротой и пошла работать по людям. Как годы подошли — вышла замуж за лакея при станционном буфете. Жили хорошо, только вот бог деток не давал. Взяли на воспитание сиротку-китайчонка. Война началась. Забрали мужа в Артур, осталась я одна с малолетком. Опостылело все. Решила ехать к мужу. Подстриглась, переоделась железнодорожником и добралась в Артур. Командир полка, спасибо ему, разрешил мне состоять при полковом лазарете. Так и жила до августа, а на самое преображение ранили моего… Он через три дня и помер. Поплакала на могилке, да и решила за него с японцами посчитаться…
Появление Звонарева прервало их разговор.
— Отнесите, пожалуйста, Харитина, этот чертеж своему капитану, — попросил он.
Харитина старательно свернула бумагу и, отдав честь, ушла.
— Вот вам, Шура, и подруга здесь нашлась. Не знаете, как она попала в солдаты?
Шура передала прапорщику историю Короткевич.
— Зря это она вернулась в полк:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
В блиндаже Родионов обратился к фельдшеру:
— Слыхал, появилась в Артуре новая болезнь, от которой у человека зубы выпадают, а сам заживо гниет, скорбут, что ли?
— Скорбут-цинга. На перевязочном пункте говорили, что в Четырнадцатом полку были случаи. У нас быть ее не должно — она делается от плохой пищи. Харчи наши пока что подходящие.
— Все же надо людей предупредить. Завтра перед обедом о ней скажи да заодно посмотри, нег ли больных. Она, говорят, прилипчивая.
В один из спокойных дней Звонарев отправился на батарею литеры Б, где давно уже не был. Прочные бетонные казематы служили достаточно надежным прикрытием от бомбардировок, и солдаты находились здесь в относительной безопасности. Сидя под припрытием бруствера прямо на земле, они чинили свою одежду, обувь, брились, стриглись, пили чай из котелков… Картина была самая мирная, и только посвистывание пуль где-то вверху да взлетающие временами на гребне маленькие фонтанчики пыли говорили о войне. Прапорщик прошел к каземату, где помещался Жуковский. Капитан встретил его совсем больной, исхудавший, почерневший, с глубоко запавшими глазами. Он едва стоял на ногах.
— Желудок совсем замучил. Я уже подал рапорт о болезни командиру артиллерии. Хочу хоть недельки две пожить на Утесе, авось поправлюсь. Здесь же на хозяйстве останется Гудима, благо он устроился совсем по-семейному с Шурой.
Звонарев, в свою очередь, рассказал капитану о генеральском посещении, не забыл упомянуть и о вечерних прогулках Борейко в город.
— Дай бог, дай бог! Может, женится — переменится, бросит пить! Талантливейший человек, а водкой губит себя! — вздохнул капитан. — Пойдемте-ка к Гудиме.
Штабс-капитана они застали за писанием дневника. Тут же с рукоделием сидела Шура, конфузливо поднявшаяся навстречу гостям.
— Приготовь нам чаю, — бросил ей Гудима, здороваясь с вошедшими. — Сейчас из Управления передали по телефону, что вам разрешено уехать на Утес, Николай Васильевич.
— Тогда я попрошу вас поскорее составить передаточный акт. Пойдемте займемся этим.
Жуковский и Гудима вышли. Звонарев остался с Шурой, хлопотавшей над керосинкой,
— Вы давно здесь? — справился прапорщик.
— Приехала вместе с Алексеем Андреевичем.
— И не страшно вам?
— На Утесе бывало страшнее. Кроме того, мне там папаня с маманей проходу не давали. Вернись да вернись домой, — жаловалась Шура.
Как только Гудима освободился, Звонарев вместе с ним отправился в стрелковые окопы. Прапорщику хотелось посмотреть на действие «артурских пулеметов» Шметилло. Офицеры прошли на пехотную позицию. Прочно устроенные бревенчатые блиндажи и козырьки хорошо предохраняли солдат от ружейных пуль, шрапнели и действия малокалиберной артиллерии. От осадных же орудий эти полевые укрепления защитить не могли. Стрелки по большей части дремали в укрытиях, и только одиночные часовые неустанно следили за врагом.
— Мои солдаты все время мастерят нечто вроде перископа, чтобы иметь возможность скрытно вести наблюдение за японцами, да у них что-то не получается, — вместо приветствия обратился к артиллеристам вышедший навстречу Шметилло. — Может быть, вы и тут поможете мне?
— Я привел нашего инженера, он и окажет вам полное содействие, — указал Гудима на Звонарева.
Капитан поблагодарил и предложил артиллеристам зайти выпить чаю.
— Где Харитина? — оглянулся капитан. — Пусть разогреет чай.
— Ушедши в тыл, — отозвался денщик.
— Это что еще за баба появилась у нас, ясновельможный пан? — улыбнулся Гудима, закручивая усы.
— Вдова-солдатка, добровольно пошла в полк рядовым. Носит солдатскую одежду и числится стрелком. Непривередлива и очень храбра. Несколько раз ходила в штыки, на моих глазах приколола японца, а как разойдется, то и я побаиваюсь ее!
— Обязательно познакомлюсь с ней, — решил Гудима.
Поболтав с полчаса, артиллеристы двинулись обратно. На батарее они застали Шуру, беседующую с солдатом-стрелком. Среднего роста, довольно полный, безусый, с мягким продолговатым лицом, он сразу обратил на себя внимание офицеров.
— Переодетая баба, — определил Гудима. — Тебя как зовут? — спросил он.
— Рядовой седьмой роты Двадцать пятого ВосточноСибирского стрелкового полка Харитон Короткевич, — грудным женским голосом ответил солдат.
— Не слыхал я что-то у мужиков такого голоса, да и вид тебя выдает! Ежели ее вымыть да приодеть — ничего бабенка получится, — обернулся штабс-капитан к Звонареву.
Харитина — это была она — густо покраснела и свирепо взглянула на офицера.
— Ишь сердитая какая, мордашка! Зачем к нам пришла?
— К сестрице, на хворобу пожаловаться, вашбродь.
— На женскую, что ли? А то у вас самих есть ротные фельдшера, — допытывался Гудима.
Харитина невнятно что-то забормотала в полном смущении.
— Оставьте ее в покое, Алексеи Андреевич, — заступился Звонарев.
Когда офицеры отошли, Харитина кивнула вслед штабс-капитану и хмуро спросила;
— Кто эта сволочь?
Шура покраснела.
— Тот, что с тобой разговаривал, — Гудима, а другой — Звонарев.
— Так это и есть твой? Ни в жизнь не спуталась бы с таким. А второй ничего, мухи, видать, не обидит зря, стеснительный. У него тоже зазноба есть?
— Нет, один он. Правда, к нему имеет приверженность дочка нашего генерала. Варей звать. Встречала, может? Все верхом скачет.
— Озорная такая, — знаю. На барышню и не похожа.
Харитина по-солдатски сплюнула через зубы и вздохнула.
— Ты бы лучше к молодому ушла: и красивый и человек хороший — бить, ругать не станет.
— Солдаты-то тебя, Харитина, не обижают? — поспешила переменить разговор Шура,
— Пробовали было, так я живо отучила. Зато от офицеров проходу не было. Потому к капитану ушла: боятся его и не трогают.
— А в Артур как попала?
— С шести лет осталась сиротой и пошла работать по людям. Как годы подошли — вышла замуж за лакея при станционном буфете. Жили хорошо, только вот бог деток не давал. Взяли на воспитание сиротку-китайчонка. Война началась. Забрали мужа в Артур, осталась я одна с малолетком. Опостылело все. Решила ехать к мужу. Подстриглась, переоделась железнодорожником и добралась в Артур. Командир полка, спасибо ему, разрешил мне состоять при полковом лазарете. Так и жила до августа, а на самое преображение ранили моего… Он через три дня и помер. Поплакала на могилке, да и решила за него с японцами посчитаться…
Появление Звонарева прервало их разговор.
— Отнесите, пожалуйста, Харитина, этот чертеж своему капитану, — попросил он.
Харитина старательно свернула бумагу и, отдав честь, ушла.
— Вот вам, Шура, и подруга здесь нашлась. Не знаете, как она попала в солдаты?
Шура передала прапорщику историю Короткевич.
— Зря это она вернулась в полк:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189