Это путь Достоверности
(PeiJи), ибо близко подходит он к Истине. Второй путь: бытия нет, а небытие
должно быть. Этот путь - поверь мне - не должен заслуживать твоего доверия.
Ибо немыслимо ни познать, ни выразить небытия: оно - непостижимо"3. Небытие
непознаваемо, невыразимо, оно недоступно мысли, потому оно и есть небытие.
Ибо, по Пармениду, "мыслить и быть одно и то же"4.
Это изречение Парменида Платон и Аристотель склонны были толковать так:
единственно возможным содержанием мышления является чистое бытие.
Как справедливо отмечает В. Лейнфельнер, "Парменид даже не подозревал,
какие философские дискуссии, длящиеся столетиями, возбудит он своим
положением, что мышление и бытие - одно и то же"5. Этой постановкой вопроса
Парменид создавал предпосылки для научного мышления в собственном смысле
слова, которое начинается с обсуждения следствий, вытекающих из его
концепции мышления.
Что же такое парменидовское "бытие", какими атрибутами оно наделено?
Различение мыслимого и чувственно воспринимаемого. Прежде всего, по
Пармениду, бытие - это то, что всегда есть; оно едино и вечно - вот главные
его предикаты. Все остальные предикаты бытия уже производны от этого. Раз
бытие вечно, то оно безначально - никогда не возникает; неуничтожимо -
никогда не гибнет; оно бесконечно, цельно, однородно и невозмутимо: "Для
него нет ни прошедшего, ни будущего, ибо оно во всей своей полноте живет в
настоящем, единое, неразделимое. И действительно, какое начало найдешь ты
для него? Где и откуда могло бы оно возникнуть?"6
Вечность бытия и единство его для Парменида неразрывно связаны. Бытие
непреходяще, а это значит, что оно не дробится на части, одна из которых
могла бы быть, а другая - гибнуть или возникать; потому он и говорит, что
бытие едино и цельно, неделимо, не дробится на множество. То, что у бытия
нет ни прошлого, ни будущего, как раз и означает, что оно едино,
тождественно себе. "Таким образом, исчезает возможность возникновения и
гибели бытия. Бытие - неделимо, ибо оно всюду одинаково и нет ничего ни
большего, ни меньшего, что могло бы помешать связности бытия, но все оно
преисполнено бытием. Нераздельно же бытие потому, что бытие тесно примыкает
к бытию"7.
Вечное (неизменное), цельное (сплошное), неделимое, единое (не многое)
бытие, по Пармениду, неподвижно. Ибо откуда взяться движению у того, что не
изменяется?
Можно было бы согласиться с теми, кто, подобно Лейнфельнеру, склонен
считать, что парменидовское бытие есть онтологизированный логический
принцип тождества (А = А), если бы сам Парменид не осознавал этот принцип
тождества именно как бытие. А ведь он не только осознавал, но даже наглядно
представлял его, говоря, что оно подобно шару. То, что ничем не может быть
уязвлено или ущемлено, чему ничто не мешает быть таким, каково оно есть,
ничто не вторгается в него извне и не деформирует изнутри, принимает форму
шара. Шар - это образ-схема самодостаточной, ни в чем не нуждающейся,
никуда не стремящейся реальности. А таково, по Пармениду, бытие.
Но присмотримся к определениям парменидовского "бытия". Оно вечно, едино,
неизменно, неделимо, неподвижно. Все это - характеристики, противоположные
тем, какими наделены явления чувственного мира - мира изменчивых,
преходящих, подвижных вещей, раздробленных на множество. Движение и
множественность - это две характеристики чувственного мира, которые друг
друга предполагают, как это постоянно подчеркивает Парменид.
Мир бытия и чувственный мир впервые в истории человеческого мышления
сознательно противополагаются: первый - это истинный мир, второй - мир
видимости, мнения. Первый познаваем, второй недоступен познанию.
Вслед за Парменидом эту концепцию развивал Зенон, его ученик, которого
Аристотель не случайно называет "изобретателем диалектики". Различие между
Парменидом и Зеноном Платон усматривает только в том, что Парменид
доказывал существование единого, а Зенон - несуществование многого8.
В школе элеатов впервые предметом логического мышления стала проблема
бесконечности. В этом смысле философия элеатов представляет собой важный
рубеж в истории научного мышления. Некоторые исследователи считают, что
учение элеатов кладет начало научному знанию в строгом смысле слова9. Такая
точка зрения имеет свой смысл; теоретическое естествознание невозможно без
математики, а сама математика, как подчеркивает Г.И. Наан, "настолько тесно
связана с понятием бесконечности, что нередко ее определяют как науку о
бесконечном"10. Действительно, старое, идущее через века определение
математики (точнее, математического анализа, понятого как основа и
фундамент математики11) как науки о бесконечном разделяют и многие
современные математики12. Но впервые проблема бесконечности стала предметом
обсуждения именно в школе элеатов. Зенон вскрыл противоречия, в которые
впадает мышление при попытке постигнуть бесконечное в понятиях. Его апории
- это первые парадоксы, возникшие в связи с понятием бесконечного.
Однако вряд ли следует, исходя из приведенных соображений, рассматривать
апории Зенона как первые шаги научного мышления вообще. Скорее можно
говорить о том, что апории Зенона были первым в истории кризисом оснований
науки, прежде всего математики. Для возникновения такого рода кризиса
оснований необходимо, чтобы научное знание достигло некоторого уровня,
чтобы уже сложилась - пусть и первая, и недостаточно логически
обоснованная, но именно теория как систематическая связь положений13. И
такая теория возникла ко времени Зенона: это была пифагорейская математика.
Вопрос о "приоритете": Пифагор или Парменид?
Поскольку А. Сабо в своей весьма содержательной и серьезной работе "Начала
греческой математики" приходит к выводу, что учение элеатов в сущности
легло в основу греческой математики и стало, таким образом, отправным
пунктом в ее развитии, мы должны рассмотреть этот вопрос детальнее.
Сабо рассуждает следующим образом. Греческая математика, говорит он,
отличается от египетской и вавилонской тем, что в ней утверждения,
положения всегда доказываются, в то время как древневосточные тексты
математического содержания содержат только интересные инструкции, так
сказать, рецепты и часто примеры того, как надо решать определенную
математическую задачу. Анализируя структуру математического доказательства,
как оно дается в "Началах" Евклида, Сабо приходит к выводу, что
доказательство представляет собой способ удостоверения того или иного
положения, которое не желают (или не могут) удостоверить с помощью
наглядной демонстрации. Сабо допускает, что в более ранний период
математики доказывали свои утверждения, демонстрируя доступную созерцанию
фигуру, так что ядро доказательства составляла конкретная наглядная
демонстрация;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
(PeiJи), ибо близко подходит он к Истине. Второй путь: бытия нет, а небытие
должно быть. Этот путь - поверь мне - не должен заслуживать твоего доверия.
Ибо немыслимо ни познать, ни выразить небытия: оно - непостижимо"3. Небытие
непознаваемо, невыразимо, оно недоступно мысли, потому оно и есть небытие.
Ибо, по Пармениду, "мыслить и быть одно и то же"4.
Это изречение Парменида Платон и Аристотель склонны были толковать так:
единственно возможным содержанием мышления является чистое бытие.
Как справедливо отмечает В. Лейнфельнер, "Парменид даже не подозревал,
какие философские дискуссии, длящиеся столетиями, возбудит он своим
положением, что мышление и бытие - одно и то же"5. Этой постановкой вопроса
Парменид создавал предпосылки для научного мышления в собственном смысле
слова, которое начинается с обсуждения следствий, вытекающих из его
концепции мышления.
Что же такое парменидовское "бытие", какими атрибутами оно наделено?
Различение мыслимого и чувственно воспринимаемого. Прежде всего, по
Пармениду, бытие - это то, что всегда есть; оно едино и вечно - вот главные
его предикаты. Все остальные предикаты бытия уже производны от этого. Раз
бытие вечно, то оно безначально - никогда не возникает; неуничтожимо -
никогда не гибнет; оно бесконечно, цельно, однородно и невозмутимо: "Для
него нет ни прошедшего, ни будущего, ибо оно во всей своей полноте живет в
настоящем, единое, неразделимое. И действительно, какое начало найдешь ты
для него? Где и откуда могло бы оно возникнуть?"6
Вечность бытия и единство его для Парменида неразрывно связаны. Бытие
непреходяще, а это значит, что оно не дробится на части, одна из которых
могла бы быть, а другая - гибнуть или возникать; потому он и говорит, что
бытие едино и цельно, неделимо, не дробится на множество. То, что у бытия
нет ни прошлого, ни будущего, как раз и означает, что оно едино,
тождественно себе. "Таким образом, исчезает возможность возникновения и
гибели бытия. Бытие - неделимо, ибо оно всюду одинаково и нет ничего ни
большего, ни меньшего, что могло бы помешать связности бытия, но все оно
преисполнено бытием. Нераздельно же бытие потому, что бытие тесно примыкает
к бытию"7.
Вечное (неизменное), цельное (сплошное), неделимое, единое (не многое)
бытие, по Пармениду, неподвижно. Ибо откуда взяться движению у того, что не
изменяется?
Можно было бы согласиться с теми, кто, подобно Лейнфельнеру, склонен
считать, что парменидовское бытие есть онтологизированный логический
принцип тождества (А = А), если бы сам Парменид не осознавал этот принцип
тождества именно как бытие. А ведь он не только осознавал, но даже наглядно
представлял его, говоря, что оно подобно шару. То, что ничем не может быть
уязвлено или ущемлено, чему ничто не мешает быть таким, каково оно есть,
ничто не вторгается в него извне и не деформирует изнутри, принимает форму
шара. Шар - это образ-схема самодостаточной, ни в чем не нуждающейся,
никуда не стремящейся реальности. А таково, по Пармениду, бытие.
Но присмотримся к определениям парменидовского "бытия". Оно вечно, едино,
неизменно, неделимо, неподвижно. Все это - характеристики, противоположные
тем, какими наделены явления чувственного мира - мира изменчивых,
преходящих, подвижных вещей, раздробленных на множество. Движение и
множественность - это две характеристики чувственного мира, которые друг
друга предполагают, как это постоянно подчеркивает Парменид.
Мир бытия и чувственный мир впервые в истории человеческого мышления
сознательно противополагаются: первый - это истинный мир, второй - мир
видимости, мнения. Первый познаваем, второй недоступен познанию.
Вслед за Парменидом эту концепцию развивал Зенон, его ученик, которого
Аристотель не случайно называет "изобретателем диалектики". Различие между
Парменидом и Зеноном Платон усматривает только в том, что Парменид
доказывал существование единого, а Зенон - несуществование многого8.
В школе элеатов впервые предметом логического мышления стала проблема
бесконечности. В этом смысле философия элеатов представляет собой важный
рубеж в истории научного мышления. Некоторые исследователи считают, что
учение элеатов кладет начало научному знанию в строгом смысле слова9. Такая
точка зрения имеет свой смысл; теоретическое естествознание невозможно без
математики, а сама математика, как подчеркивает Г.И. Наан, "настолько тесно
связана с понятием бесконечности, что нередко ее определяют как науку о
бесконечном"10. Действительно, старое, идущее через века определение
математики (точнее, математического анализа, понятого как основа и
фундамент математики11) как науки о бесконечном разделяют и многие
современные математики12. Но впервые проблема бесконечности стала предметом
обсуждения именно в школе элеатов. Зенон вскрыл противоречия, в которые
впадает мышление при попытке постигнуть бесконечное в понятиях. Его апории
- это первые парадоксы, возникшие в связи с понятием бесконечного.
Однако вряд ли следует, исходя из приведенных соображений, рассматривать
апории Зенона как первые шаги научного мышления вообще. Скорее можно
говорить о том, что апории Зенона были первым в истории кризисом оснований
науки, прежде всего математики. Для возникновения такого рода кризиса
оснований необходимо, чтобы научное знание достигло некоторого уровня,
чтобы уже сложилась - пусть и первая, и недостаточно логически
обоснованная, но именно теория как систематическая связь положений13. И
такая теория возникла ко времени Зенона: это была пифагорейская математика.
Вопрос о "приоритете": Пифагор или Парменид?
Поскольку А. Сабо в своей весьма содержательной и серьезной работе "Начала
греческой математики" приходит к выводу, что учение элеатов в сущности
легло в основу греческой математики и стало, таким образом, отправным
пунктом в ее развитии, мы должны рассмотреть этот вопрос детальнее.
Сабо рассуждает следующим образом. Греческая математика, говорит он,
отличается от египетской и вавилонской тем, что в ней утверждения,
положения всегда доказываются, в то время как древневосточные тексты
математического содержания содержат только интересные инструкции, так
сказать, рецепты и часто примеры того, как надо решать определенную
математическую задачу. Анализируя структуру математического доказательства,
как оно дается в "Началах" Евклида, Сабо приходит к выводу, что
доказательство представляет собой способ удостоверения того или иного
положения, которое не желают (или не могут) удостоверить с помощью
наглядной демонстрации. Сабо допускает, что в более ранний период
математики доказывали свои утверждения, демонстрируя доступную созерцанию
фигуру, так что ядро доказательства составляла конкретная наглядная
демонстрация;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107