Лишь
то во мне имеет право на бытие, что выдерживает это испы-
тание, что выходит из него нетронутым и по-новому оправ-
данным. А то, что от этого прикосновения блекнет, выцветает,
свертывается, - то лишь выдает себя за жизнь; оно должно
быть вырвано и отброшено. Очищенная от этого сора, жизнь
становится божественно-напряженной" (32; 61-62).
296
Предстоящее небытие с жутким названием "смерть"
действительно "торопит", "подстегивает", "будоражит", "трево-
жит", "страшит" и таким образом "давит на психику", вызывая
у каждого человека психическую напряженность, несущую
отрицательный эмоциональный заряд. Смерть как неотврати-
мость и как постоянная опасность небытия действительно
придает жизни (по мере ее истечения) все возрастающую
напряженность. Однако возвышенность, ценность и смысл
жизни придает не смерть и не страх перед смертью, а прин-
ципиально иное - любовь к жизни. Ни отрицательные, за-
щитно-оборонительные мотивы, ни вытеснение и сублимация
не могут определить способ жизни и сообщить ей смысл. Че-
ловек, озабоченный мыслью о том, как бы подольше прожить
или вообще не умереть, тут же перестает жить в собственно
человеческом измерении. Из субъекта, автора и хозяина своей
жизни, он превращается в объекта, исполнителя, раба смерти,
не просто признающего, а часто, как водится, даже воспе-
вающего своего "господина".
Потому, ознакомившись с позицией Н.М.Бахтина,
также с точкой зрения НЛ.Бердяева, для которого смерть -
событие более глубокое, более основное для жизни, более
метафизическое, чем рождение (36; 301-3021, имеет смысл
продолжить поиск истины в этом направлении.
Рождение - это творение нового, созидание. Смерть -
уничтожение, разрушение. Как же акт и факт творения может
быть менее "метафизическим", чем акт разрушения? Чтобы
согласиться здесь с Н.А.Бердяевым, прийдется сперва отож-
дествить по смыслу и значению творение и разрушение, а
затем возвысить последнее над первым. Такого рода мысли-
тельные "игры со смертью" небезопасны, если перейти от ме-
тафизических абстракций к их практической реализации, а
именно: практике умерщвления того, что осмелилось родиться
или даже только претендует на рождение. В этом смысле
более привлекательной представляется, например, теорема
Г.Лейбныца о бессмертии души, или те философско-психо-
логические построения, в которых главный мотив челове-
ческой жизни усматривается в "свободе для...", не нуждаю-
щейся в стимуляции со стороны "свободы от..." и не пола-
гающей последнюю в качестве своей причины и основания.
В своей жизни человек не может избежать всевозмож-
ных ограничений и связанных с ними страхов. Неизбежен
страх перед ограничением жизни смертью. Однако означает
ли это необходимость признания страха смерти единственным
297
или главным стимулом полноценной жизни и развития лич-
ности? Может ли отрицательная мотивация умирания рож-
дать положительный стимул жизнетворчества? Насколько
имеет смысл человеческое счастье выводить из ужасающей
перспективы небытия?
Э.Фромм иначе, чем Н.М.Бахтин и Н.А.Бердяев, от-
вечает на этот вопрос. По его мнению, существует только
один путь преодоления экзистенциальных дихотомий и наи-
более существенной из них - дихотомии жизни и смерти,
бытия и небытия: вглядываясь в лицо истине, признать, что
вне человека не существует силы, способной за него решить
его проблемы. Человек должен взять на себя ответственность
за самого себя и признать, что только собственными усилия-
ми он может придать смысл собственной жизни, что только
постоянная включенность, активность и настойчивость могут
защитить, уберечь нас от неудачи в достижении полного раз-
вития наших сил в пределах, которые заданы законами на-
шего существования. Если он посмотрит в лицо истины без
паники, то поймет, что в жизни нет иного смысла, кроме того,
какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя
плодотворно [См. 292; 44-50).
Можно ли примирить позиции Н.М.Бахтина, Н.А.Бе-
рдяева и Э.Фромма? И да, и нет. Отмеченные авторы едино-
душно признают как единственную возможность субъектного
(через жизнь как поступок) преодоления экзистенциальной
дихотомии жизни и смерти, бытия и небытия. "Поступление"
здесь не ограничивается способностью к смиренному пережи-
ванию тягот бытийствования, к констатации невозможности
до конца снять противоречие между сущностью и существо-
ванием.
Однако, если, согласно Н.М.Бахтину, человек должен
иметь мужество и мудрость признать реальность смерти, ее
неотъемлемость от жизни и, не обманываясь насчет иллюзий
о бессмертии, измерять качество своей жизни ее конечностью,
то Э.Фромм, признавая, что осознание человеком факта его
конечности глубоко влияет на его жизнь, предлагает все же
измерять, оценивать смысл жизни человека не смертью, а
прежде всего стремлением "быть самим собой и для себя", и
достигать счастья "... путем полной реализации дара, состав-
ляющего его особенность, - дара разума, любви и плодотвор-
ного труда" [292; 50].
Логически завершает и исчерпывает себя поступок са-
мовопроишиия в том, что человек, обращаясь к себе самому,
WQ
переживает катарсис самоосуществления, "Он сам совершил
свой поступок. И он сам должен пережить свою реакцию на
него и на самого себя, то есть выразить свои сознательные
устремления, - отмечает В.А.Роменец. Он теперь знает, что
сделал, и вносит оценку в свое действие, соотносит оценку с
эталоном нравственным, познавательным, эстетическим, пото-
му что именно после поступкового действия человек чувству-
ет настоящий драматизм поступка как такового. Он размыш-
ляет над бытием, особенно над тем, во что он внес как ак-
тивное существо свою причастность и наложил на внешний
мир свою печать. И так ли он поступил, как следует? И что
говорит об этом совесть?" [216; 36]. Стремление отыскать
ответы на эти вопросы, в конечном итоге, приводят человека
как субъекта психической жизни и субъекта поступка к опре-
деленной оценке своих жизненных достижений и чувству
удовлетворенности или неудовлетворенности прожитым и
пережитым.
Самоотчет достигшего уровня "акме" человека - пси-
хологически сложный и трудный субъектный акт, требующий
духовной силы и мужества. Драматизм оценки своей соб-
ственной жизни в ее вершинной точке обусловлен невозмож-
ностью самообмана, неискренности, поверхностности. Ведь
основным критерием здесь выступает смысл жизни, соответ-
ствие возможного осуществленному, исчерпанность потенций,
реализованность интенции человеческого бытия, изначально
субъектного (творческого, ответственного, деятельного) отно-
шения человека к собственному существованию как тотально-
му и неповторимому бытию-событию, "автором", "исполните-
лем", "зрителем" и заинтересованным "критиком-оценщиком"
которого, является он сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
то во мне имеет право на бытие, что выдерживает это испы-
тание, что выходит из него нетронутым и по-новому оправ-
данным. А то, что от этого прикосновения блекнет, выцветает,
свертывается, - то лишь выдает себя за жизнь; оно должно
быть вырвано и отброшено. Очищенная от этого сора, жизнь
становится божественно-напряженной" (32; 61-62).
296
Предстоящее небытие с жутким названием "смерть"
действительно "торопит", "подстегивает", "будоражит", "трево-
жит", "страшит" и таким образом "давит на психику", вызывая
у каждого человека психическую напряженность, несущую
отрицательный эмоциональный заряд. Смерть как неотврати-
мость и как постоянная опасность небытия действительно
придает жизни (по мере ее истечения) все возрастающую
напряженность. Однако возвышенность, ценность и смысл
жизни придает не смерть и не страх перед смертью, а прин-
ципиально иное - любовь к жизни. Ни отрицательные, за-
щитно-оборонительные мотивы, ни вытеснение и сублимация
не могут определить способ жизни и сообщить ей смысл. Че-
ловек, озабоченный мыслью о том, как бы подольше прожить
или вообще не умереть, тут же перестает жить в собственно
человеческом измерении. Из субъекта, автора и хозяина своей
жизни, он превращается в объекта, исполнителя, раба смерти,
не просто признающего, а часто, как водится, даже воспе-
вающего своего "господина".
Потому, ознакомившись с позицией Н.М.Бахтина,
также с точкой зрения НЛ.Бердяева, для которого смерть -
событие более глубокое, более основное для жизни, более
метафизическое, чем рождение (36; 301-3021, имеет смысл
продолжить поиск истины в этом направлении.
Рождение - это творение нового, созидание. Смерть -
уничтожение, разрушение. Как же акт и факт творения может
быть менее "метафизическим", чем акт разрушения? Чтобы
согласиться здесь с Н.А.Бердяевым, прийдется сперва отож-
дествить по смыслу и значению творение и разрушение, а
затем возвысить последнее над первым. Такого рода мысли-
тельные "игры со смертью" небезопасны, если перейти от ме-
тафизических абстракций к их практической реализации, а
именно: практике умерщвления того, что осмелилось родиться
или даже только претендует на рождение. В этом смысле
более привлекательной представляется, например, теорема
Г.Лейбныца о бессмертии души, или те философско-психо-
логические построения, в которых главный мотив челове-
ческой жизни усматривается в "свободе для...", не нуждаю-
щейся в стимуляции со стороны "свободы от..." и не пола-
гающей последнюю в качестве своей причины и основания.
В своей жизни человек не может избежать всевозмож-
ных ограничений и связанных с ними страхов. Неизбежен
страх перед ограничением жизни смертью. Однако означает
ли это необходимость признания страха смерти единственным
297
или главным стимулом полноценной жизни и развития лич-
ности? Может ли отрицательная мотивация умирания рож-
дать положительный стимул жизнетворчества? Насколько
имеет смысл человеческое счастье выводить из ужасающей
перспективы небытия?
Э.Фромм иначе, чем Н.М.Бахтин и Н.А.Бердяев, от-
вечает на этот вопрос. По его мнению, существует только
один путь преодоления экзистенциальных дихотомий и наи-
более существенной из них - дихотомии жизни и смерти,
бытия и небытия: вглядываясь в лицо истине, признать, что
вне человека не существует силы, способной за него решить
его проблемы. Человек должен взять на себя ответственность
за самого себя и признать, что только собственными усилия-
ми он может придать смысл собственной жизни, что только
постоянная включенность, активность и настойчивость могут
защитить, уберечь нас от неудачи в достижении полного раз-
вития наших сил в пределах, которые заданы законами на-
шего существования. Если он посмотрит в лицо истины без
паники, то поймет, что в жизни нет иного смысла, кроме того,
какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя
плодотворно [См. 292; 44-50).
Можно ли примирить позиции Н.М.Бахтина, Н.А.Бе-
рдяева и Э.Фромма? И да, и нет. Отмеченные авторы едино-
душно признают как единственную возможность субъектного
(через жизнь как поступок) преодоления экзистенциальной
дихотомии жизни и смерти, бытия и небытия. "Поступление"
здесь не ограничивается способностью к смиренному пережи-
ванию тягот бытийствования, к констатации невозможности
до конца снять противоречие между сущностью и существо-
ванием.
Однако, если, согласно Н.М.Бахтину, человек должен
иметь мужество и мудрость признать реальность смерти, ее
неотъемлемость от жизни и, не обманываясь насчет иллюзий
о бессмертии, измерять качество своей жизни ее конечностью,
то Э.Фромм, признавая, что осознание человеком факта его
конечности глубоко влияет на его жизнь, предлагает все же
измерять, оценивать смысл жизни человека не смертью, а
прежде всего стремлением "быть самим собой и для себя", и
достигать счастья "... путем полной реализации дара, состав-
ляющего его особенность, - дара разума, любви и плодотвор-
ного труда" [292; 50].
Логически завершает и исчерпывает себя поступок са-
мовопроишиия в том, что человек, обращаясь к себе самому,
WQ
переживает катарсис самоосуществления, "Он сам совершил
свой поступок. И он сам должен пережить свою реакцию на
него и на самого себя, то есть выразить свои сознательные
устремления, - отмечает В.А.Роменец. Он теперь знает, что
сделал, и вносит оценку в свое действие, соотносит оценку с
эталоном нравственным, познавательным, эстетическим, пото-
му что именно после поступкового действия человек чувству-
ет настоящий драматизм поступка как такового. Он размыш-
ляет над бытием, особенно над тем, во что он внес как ак-
тивное существо свою причастность и наложил на внешний
мир свою печать. И так ли он поступил, как следует? И что
говорит об этом совесть?" [216; 36]. Стремление отыскать
ответы на эти вопросы, в конечном итоге, приводят человека
как субъекта психической жизни и субъекта поступка к опре-
деленной оценке своих жизненных достижений и чувству
удовлетворенности или неудовлетворенности прожитым и
пережитым.
Самоотчет достигшего уровня "акме" человека - пси-
хологически сложный и трудный субъектный акт, требующий
духовной силы и мужества. Драматизм оценки своей соб-
ственной жизни в ее вершинной точке обусловлен невозмож-
ностью самообмана, неискренности, поверхностности. Ведь
основным критерием здесь выступает смысл жизни, соответ-
ствие возможного осуществленному, исчерпанность потенций,
реализованность интенции человеческого бытия, изначально
субъектного (творческого, ответственного, деятельного) отно-
шения человека к собственному существованию как тотально-
му и неповторимому бытию-событию, "автором", "исполните-
лем", "зрителем" и заинтересованным "критиком-оценщиком"
которого, является он сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141