А рабочий паренек, который так славно помог ей у вагона, добродушно полагая, что имеет дело с совсем неловкой, из дому боящейся выйти «мамашей», вот подивился бы, узнав, где она побывала и какая забота лежит сейчас у нее на плечах. Забота немалая: выступить самой в кругу самарских искровцев, но сперва договориться с Дубровинским, чтобы он также объехал несколько городов с рассказом о состоявшемся съезде, и объехал бы как можно скорее, пока там не побывали со своими фальшивками мартовцы.
Она было совсем задремала, разморенная ласковым осенним теплом и монотонным поскрипыванием рессор экипажа, но тут потянулись знакомые окраинные улочки с покосившимися от времени домами, возле которых, словно в деревне, копошились куры, разбрасывая лапами мелкий мусор.
Тишина. Покой. Какая-то оцепенелость. Совсем не то, что осталось где-то там, позади. Первое, что надо сделать, послать за Дубровинским. А пока он придет, разобраться в своих записях и прежде всего покопаться в памяти. До чего же все спрессовано!; И главное и второстепенное.
Елена Павловна, хозяйка явочной квартиры, встретила ее радушно, как давнего доброго друга. Помогла умыться и потащила во двор пузатый медный самовар.
— Там, на вольном воздухе, скипячу. А за кем, говоришь, Егорушку мне спосылать?
Она овдовела два года назад — муж, сцепщик вагонов, попал нечаянно под паровоз — и души не чаяла в своем единственном сыне. Лидия Михайловна хорошо знала эту семью. Очень надежные люди. А Егорушка, хотя и подросток еще, ну просто прирожденный конспиратор. Ему — намек, и он все сделает как надо.
Дубровинский пришел на закате солнца, когда Книпович и переоделась, и попила чайку, и вскрыла второе дно у чемодана. Она сидела и разбиралась в своих кабалистических заметках.
— Лидия Михайловна! Откуда вы? Свежая, сияющая!
В простом, может быть, даже несколько простоватом лице Книпович для Дубровинского было всегда что-то особо подкупающее. И говорить с ней легко. Можно и пошутить и отвлечься в сторону, а если нужно очень всерьез — так всерьез по-настоящему.
— Это я-то свежая? — расхохоталась Лидия Михайловна.— Да я, дорогой мой Иосиф Федорович, так измотана, что на себя в зеркало поглядеть боюсь. Это вам с яркого уличного света показалось. Но все равно принимаю, чтобы не спорить нам. Да и
уставать-то, правду сказать, недосуг. Вам я сейчас тоже такое поручение дам, что всякую вялость, коли завелась, как рукой снимет. Прямо со съезда я, Иосиф Федорович!
— Так я и понял! Но...
Он оглянулся. В комнате с невысоким беленым потолком, сплошь у окон заставленной домашними цветами, кроме них, не было никого. Дверь прикрыта. Из-за нее глухо доносился равномерный стук. Должно быть, хозяйка на кухне рубелем катала белье. А Егорушка носился по улице — выполнял свои сторожевые обязанности.
— Вы уже о съезде что-нибудь слышали ? — спросила Книпович.— По глазам вижу: да! Но сперва большой вам привет от Крупской. А как здесь Ульяновы? Как Мария Александровна? Если бы вы знали, как Владимир Ильич по ней скучает! Не сегодня-завтра сюда должен приехать Дмитрий Ильич. Мы ведь ехали в Самару разными путями.
— Спасибо за добрые слова, Лидия Михайловна! Особенно за привет от Надежды Константиновны, с ней лично я ведь еще незнаком. Все Ульяновы, знаю, живы, здоровы. Но не томите, Лидия Михайловна!
— Для того и позвала вас. Трудный будет рассказ. И труд-пая для нас всех работа. Вы-то что и от кого уже слышали? — Книпович подперла щеку рукой, озабоченно вглядываясь в Дуб-ровинского.
— Разные слухи по Самаре ползут. Ими и пренебречь бы,-ответил Дубровинский.— Но на днях получил я из Таганрога письмо от Мошинского. Он же был делегатом! Письмо очень короткое, но ворчливое. Пишет: произошел на съезде раскол и в этом расколе больше других повинен Ленин.
— Чья бы коровка мычала, а его бы молчала! — воскликнула Книпович.— Ну не зря Владимир Ильич зачислил его в «болото» вместе с некоторыми другими!
— Как — в болото? — не понял Дубровинский.
— А так! Вертелись эти голубчики то туда, то сюда. Вроде бы центр, беспристрастность, а на деле «болото». Обопрись на них — и сам в трясину провалишься. Правду сказать, поддерживал Мошинский и правильные позиции. Ленину даже приходилось от бундовцев его защищать. А как дошло до самой острой борьбы, он к мартовцам переметнулся.
— Значит, на съезде действительно произошел раскол? - с волнением спросил Дубровинский.
— Раскол! Раскол! — повторила Книпович.— Да, конечно. Я не сильна в этимологии. Для меня это слово звучит скорее как «откол». Хотя, в общем, что в лоб, что по лбу! Словом, наше, искровское, направление оказалось в большинстве, а от него, нет, все-таки откололись — именно откололись — мартовцы.
— И опять я не понимаю, Лидия Михайловна! Что значит, «мартовцы»?—проговорил Дубровинский, потирая лоб.— Ведь Мартов — тоже один из редакторов «Искры». Он всегда писал очень хорошие статьи.
— Друг мой! Это я виновата. Не могу говорить по порядку. Все еще кипят во мне съездовские страсти. А вы здесь, на месте, конечно, живете совсем другими представлениями. Буду стараться не забегать вперед.
— Нет, забегите, Лидия Михайловна! Хотя бы только в одном забегите! — Дубровинский поддался ее возбужденному настроению.— Есть у нас все же после съезда единая партия? Или их стало две? Или вообще нет никакой партии, снова только кружковщина и кто во что горазд?
— Есть у нас партия!—торжественно сказала Книпович.— Та самая, которая была провозглашена пять лет назад. И теперь она приняла свою программу, Устав, ряд важнейших резолюция-Съезд дает нашим местным организациям прямые указания к действию.
— Тогда почему же раскол? Кто они такие — отколовшиеся? Чего они хотят? И как же: откололись — и остались в партии? Ведь эти понятия взаимно исключаются одно другим!
Нет, никак не получался у Книпович спокойный и последовательный рассказ. То срывалась сама она, то сбивал ее своими нетерпеливыми вопросами Дубровинский.
— Есть и такие, Иосиф Федорович, что совсем отделились, это бундовцы. Им хотелось иметь государство в государстве, быть едиными представителями еврейского пролетариата. Вы только вообразите! Трое активных, сознательных рабочих на одном заводе: русский, татарин и еврей. Готовится забастовка. Русский и татарин советуются с комитетом РСДРП, еврей — с бундовской организацией!
— Чистейшей воды сионизм! Бундовцы и всегда-то твердили, что автономия их не устраивает. Им нужна, видите ли, федерация.
— А на съезде они этот вопрос поставили ребром: или — или. Никто, конечно, их требований не поддержал, и они ушли. Вполне официально. Съезд мог только выразить свое сожаление. Ведь этим нанесен тягчайший ущерб делу объединения всех революционных сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258