.. В тот же день я пущу себе пулю в лоб!
— Не говори такого!—Александра Николаевна в страхе прикрыла ему губы своей ладонью.
— Не буду, Сашенька!— Зубатов поцеловал ее ладонь.— Не буду, но только потому, что твердо верю: самодержавной власти царя конца не будет. Продолжу. Витте не один. Я сказал: «Витте — сила». Именно потому, что он не один. У меня тоже сильная поддержка, но ведь я только начальник особого отдела департамента полиции при министерстве внутренних дел. Ты чувствуешь, как затухает звук моего голоса, пока я произношу свой длинный титул? Власть! Всего одно короткое слово. Именно его в моем длинном титуле не хватает. И я не вхож во дворец. Сегодня там Вячеслав Константинович. Жду от него хороших для себя вестей, потому что за последнее время все уши ему прожужжал насчет того, что мы мало используем свои возможности. Не знаю, с каким настроением отправился сегодня Плеве во дворец, жаль, с ним до этого не повидался, приехал Меньщиков из Москвы, потом я возился с донесениями Ратаева из Парижа, но Вячеслав Константинович ко мне благоволит и, я думаю, не упустит случая доложить государю мои соображения.
— Конечно, как свои соображения, Сережа?— полувопросительно проговорила Александра Николаевна.
— О боже, разумеется!—рассмеялся Зубатов.— Но ты помнишь знаменитое: «Клевещи, клевещи, что-нибудь да останется!» Это можно перефразировать: «Выдавай, выдавай за свое, что-нибудь и Зубатову останется!»
Александра Николаевна носком туфельки вычерчивала на ворсе мягкого ковра геометрические фигуры. Взгляд ее был устремлен в окно, за которым в блеске августовского солнца виднелся белый лепной карниз какого-то богатого дома.
— Помнишь, Сережа,— сказала она,— как я перепугалась, когда узнала, что тебя переводят в Петербург? Люблю Москву до беспамятства. И еще наш райский уголок под Владимиром, наше поместье, в котором можно хоть на, время отрешиться от всех этих забот, интриг и постоянной борьбы со своими недоброжелателями. Но сегодня, гуляя по Васильевскому вместе с Зинаидой Николаевной,— она уловила недоумение в глазах мужа,— да, да, с супругой Плеве, нас свел простой случай,— я поняла: ты должен быть в Петербурге и только в Петербурге. И я приказала себе: любить Петербург. И еще приказала: полюбить обоих Плеве.
— Знаю, ты их не любишь! Спасибо за самопожертвование. Но ты как будто чего-то не договорила.
— Жестокие они и беспощадные люди.
— И ты своею любовью их рассчитываешь умилостивить? Так сказать, на всякий случай. Что ж, не отказываюсь. Но, Сашенька, это процесс медленный и фантастический — взаимная любовь двух семейств, тайно соперничающих между собой. А что касается жестокости — все люди, кто у власти, жестоки. И я в том числе. Иначе невозможно. Иначе нужно надевать монаше-
скую рясу и в тихой келье перебирать четки. Впрочем, многие факты истории подтверждают, что как раз духовные лица оказываются и наиболее жестокими людьми. Но это так, вскользь, я о себе. Жесток я, Сашенька! Не садист, но жесток, непреклонен. Ведь счета нет людям, которых я так или иначе послал на тяжелые лишения, а может быть, и на смерть. Доделывали это другие, но крестики мелом на дверях помечал я.
— Не наговаривай на себя. Это вынужденное — ставить мелом крестики на дверях, но твои рабочие общества — верх гуманности!
— Ну, разумеется, это верно. В идее. А что показывает жизнь? Мои общества под ударом с двух сторон. И если я не в силах повергнуть врагов, стоящих выше меня, то врагов с другой стороны — разного рода революционеров — я буду преследовать беспощадно. Это и обязанность моя перед государем, дороже которого для меня в мире нет ничего, и моя единственная реальная сила и власть.
Тонкий солнечный луч ворвался через узкую щель в сдвинутых гардинах и упал на ковер, высветив на нем хитро вытканный золотой цветок. Может быть, по этой далекой ассоциации Александра Николаевна вдруг спросила:
— А что это за толстяк в золотых очках? Он из Москвы, но прежде там, в Москве, я его ни разу не видела.
— Боже мой, Сашенька, ты мне задаешь такой вопрос, что и сам Зубатов, величайший мастер розыска, ответить не сумеет! В Москве великое множество толстых людей в золотых очках, которых ты ни разу не видела. Это и все его признаки?
— Не смейся, Сережа. Когда я вошла в вестибюль и приблизилась к зеркалу, чтобы поправить прическу, там неподалеку стояли двое: этот в золотых очках и кто-то в мундире. Они разговаривали'не очень громко, но я слышала все. И этот, в золотых очках, осуждал тебя, говорил, что ты вдохновитель провокатор-ства как дьявольского метода работы. Оно теперь пронизывает всю деятельность охранных отделений, и это ему противно.
— Противно? Так пусть подаст прошение об увольнении! Могу уволить и без прошения. Вся наша работа не ангельский небесный хоровод. Он прав, мы скорее черти, чем ангелы. Чертям же дозволено применять любые методы, включая и такое, когда рогатый и лысый черт превращается в прелестную девушку и соблазняет воина, чтобы затем отнять у него оружие. И пусть Леонид Петрович Меньщиков — теперь я догадался, о ком ты говоришь,— идет служить по другому ведомству. Я позабочусь, чтобы там противно ему не было. Но провокаторство я поощрял и буду поощрять. Без этого мы слепы.
— До чего же сложна жизнь! Все это так старо. И вдруг иногда выдается как нечто новое.— Александра Николаевна страдальчески приложила ладони к вискам.— Ну в самом деле,
Сережа, что этот Меньщиков, даже для себя, неужели только сейчас сделал свое открытие? Ведь это же какое-то мелкое интриганство!
— Всякому свое. Кто на какое способен. Меныцикову, может быть, и хотелось бы затеять против меня грандиозную интригу, да кишка тонка. А что касается его нелюбви к провокациям, то у кого-кого, а у Меньщикова рыльце больше других в пушку. Когда я говорил о рогатом и лысом черте, я имел в виду как раз его. Он, войдя в доверие к некой Баренцевой, затем продал ее и всех ее товарищей. Правда, без любовных интриг...
Зубатова не покидало игривое настроение. Все, что он говорил даже прямолинейно и грубовато, тем не менее было сдобрено мягкой улыбочкой, стремлением не огорчить жену, а просто лишь позабавить.
— Чего же он хочет?—с досадой вырвалось у Александры Николаевны.
— А чего хотел, например, Кременецкий? Вот, по-моему, примерный ход его мыслей. Убили Пирамидова. Кременецко-му, как преемнику Пирамидова, надо показать, что он способнее убиенного. И он разыскивает не отдельную личность, террориста, а находит целый склад бомб. Здесь уже зашевелится мысль и о том, что быть лишь начальником петербургского охранного отделения для него маловато.
— Его ведь и перевели куда-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
— Не говори такого!—Александра Николаевна в страхе прикрыла ему губы своей ладонью.
— Не буду, Сашенька!— Зубатов поцеловал ее ладонь.— Не буду, но только потому, что твердо верю: самодержавной власти царя конца не будет. Продолжу. Витте не один. Я сказал: «Витте — сила». Именно потому, что он не один. У меня тоже сильная поддержка, но ведь я только начальник особого отдела департамента полиции при министерстве внутренних дел. Ты чувствуешь, как затухает звук моего голоса, пока я произношу свой длинный титул? Власть! Всего одно короткое слово. Именно его в моем длинном титуле не хватает. И я не вхож во дворец. Сегодня там Вячеслав Константинович. Жду от него хороших для себя вестей, потому что за последнее время все уши ему прожужжал насчет того, что мы мало используем свои возможности. Не знаю, с каким настроением отправился сегодня Плеве во дворец, жаль, с ним до этого не повидался, приехал Меньщиков из Москвы, потом я возился с донесениями Ратаева из Парижа, но Вячеслав Константинович ко мне благоволит и, я думаю, не упустит случая доложить государю мои соображения.
— Конечно, как свои соображения, Сережа?— полувопросительно проговорила Александра Николаевна.
— О боже, разумеется!—рассмеялся Зубатов.— Но ты помнишь знаменитое: «Клевещи, клевещи, что-нибудь да останется!» Это можно перефразировать: «Выдавай, выдавай за свое, что-нибудь и Зубатову останется!»
Александра Николаевна носком туфельки вычерчивала на ворсе мягкого ковра геометрические фигуры. Взгляд ее был устремлен в окно, за которым в блеске августовского солнца виднелся белый лепной карниз какого-то богатого дома.
— Помнишь, Сережа,— сказала она,— как я перепугалась, когда узнала, что тебя переводят в Петербург? Люблю Москву до беспамятства. И еще наш райский уголок под Владимиром, наше поместье, в котором можно хоть на, время отрешиться от всех этих забот, интриг и постоянной борьбы со своими недоброжелателями. Но сегодня, гуляя по Васильевскому вместе с Зинаидой Николаевной,— она уловила недоумение в глазах мужа,— да, да, с супругой Плеве, нас свел простой случай,— я поняла: ты должен быть в Петербурге и только в Петербурге. И я приказала себе: любить Петербург. И еще приказала: полюбить обоих Плеве.
— Знаю, ты их не любишь! Спасибо за самопожертвование. Но ты как будто чего-то не договорила.
— Жестокие они и беспощадные люди.
— И ты своею любовью их рассчитываешь умилостивить? Так сказать, на всякий случай. Что ж, не отказываюсь. Но, Сашенька, это процесс медленный и фантастический — взаимная любовь двух семейств, тайно соперничающих между собой. А что касается жестокости — все люди, кто у власти, жестоки. И я в том числе. Иначе невозможно. Иначе нужно надевать монаше-
скую рясу и в тихой келье перебирать четки. Впрочем, многие факты истории подтверждают, что как раз духовные лица оказываются и наиболее жестокими людьми. Но это так, вскользь, я о себе. Жесток я, Сашенька! Не садист, но жесток, непреклонен. Ведь счета нет людям, которых я так или иначе послал на тяжелые лишения, а может быть, и на смерть. Доделывали это другие, но крестики мелом на дверях помечал я.
— Не наговаривай на себя. Это вынужденное — ставить мелом крестики на дверях, но твои рабочие общества — верх гуманности!
— Ну, разумеется, это верно. В идее. А что показывает жизнь? Мои общества под ударом с двух сторон. И если я не в силах повергнуть врагов, стоящих выше меня, то врагов с другой стороны — разного рода революционеров — я буду преследовать беспощадно. Это и обязанность моя перед государем, дороже которого для меня в мире нет ничего, и моя единственная реальная сила и власть.
Тонкий солнечный луч ворвался через узкую щель в сдвинутых гардинах и упал на ковер, высветив на нем хитро вытканный золотой цветок. Может быть, по этой далекой ассоциации Александра Николаевна вдруг спросила:
— А что это за толстяк в золотых очках? Он из Москвы, но прежде там, в Москве, я его ни разу не видела.
— Боже мой, Сашенька, ты мне задаешь такой вопрос, что и сам Зубатов, величайший мастер розыска, ответить не сумеет! В Москве великое множество толстых людей в золотых очках, которых ты ни разу не видела. Это и все его признаки?
— Не смейся, Сережа. Когда я вошла в вестибюль и приблизилась к зеркалу, чтобы поправить прическу, там неподалеку стояли двое: этот в золотых очках и кто-то в мундире. Они разговаривали'не очень громко, но я слышала все. И этот, в золотых очках, осуждал тебя, говорил, что ты вдохновитель провокатор-ства как дьявольского метода работы. Оно теперь пронизывает всю деятельность охранных отделений, и это ему противно.
— Противно? Так пусть подаст прошение об увольнении! Могу уволить и без прошения. Вся наша работа не ангельский небесный хоровод. Он прав, мы скорее черти, чем ангелы. Чертям же дозволено применять любые методы, включая и такое, когда рогатый и лысый черт превращается в прелестную девушку и соблазняет воина, чтобы затем отнять у него оружие. И пусть Леонид Петрович Меньщиков — теперь я догадался, о ком ты говоришь,— идет служить по другому ведомству. Я позабочусь, чтобы там противно ему не было. Но провокаторство я поощрял и буду поощрять. Без этого мы слепы.
— До чего же сложна жизнь! Все это так старо. И вдруг иногда выдается как нечто новое.— Александра Николаевна страдальчески приложила ладони к вискам.— Ну в самом деле,
Сережа, что этот Меньщиков, даже для себя, неужели только сейчас сделал свое открытие? Ведь это же какое-то мелкое интриганство!
— Всякому свое. Кто на какое способен. Меныцикову, может быть, и хотелось бы затеять против меня грандиозную интригу, да кишка тонка. А что касается его нелюбви к провокациям, то у кого-кого, а у Меньщикова рыльце больше других в пушку. Когда я говорил о рогатом и лысом черте, я имел в виду как раз его. Он, войдя в доверие к некой Баренцевой, затем продал ее и всех ее товарищей. Правда, без любовных интриг...
Зубатова не покидало игривое настроение. Все, что он говорил даже прямолинейно и грубовато, тем не менее было сдобрено мягкой улыбочкой, стремлением не огорчить жену, а просто лишь позабавить.
— Чего же он хочет?—с досадой вырвалось у Александры Николаевны.
— А чего хотел, например, Кременецкий? Вот, по-моему, примерный ход его мыслей. Убили Пирамидова. Кременецко-му, как преемнику Пирамидова, надо показать, что он способнее убиенного. И он разыскивает не отдельную личность, террориста, а находит целый склад бомб. Здесь уже зашевелится мысль и о том, что быть лишь начальником петербургского охранного отделения для него маловато.
— Его ведь и перевели куда-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258