А глухо потаенная работа над получением и переотправкой транспортов «Искры», в которую Книпович вплоть до своего отъезда никого, кроме Дубровинского, не посвящала, неужели и это прослежено?
Так или иначе, а недавно первый гром грянул. Разом сделаны тщательнейшие обыски у многих, а его, Дубровинского, прямо из городской управы, где размещалась контрольная палата, увезли на ночь в жандармское управление, потом переправили в тюрьму. Это, что называется, не фунт изюма: поднадзорного ссыльного— в тюрьму.
Наутро к нему в камеру явился сам полковник Марков. «Это что же, господин Дубровинский,— строго спросил он,— значит, вопреки всему прежним опять занимаетесь?»
«Не понимаю вас. И вообще ничего не понимаю. Схватили на работе. Обыск на квартире. Ничего не нашли. И не могли найти, А меня в тюрьму...»
«Да, но у Сережникова нашли целую кипу всяческой нелегальщины, и Сережников именно на вас указал».
Что можно было ответить? Лишь развести руками.
«Но вы же не можете отрицать, что поддерживали тесное знакомство с Книпович, а теперь с Замараевым и прочими — что я стану вам всех перечислять? — и постоянно общаетесь с ними!»
«Я был бы безмерно признателен вам, господин Марков, если бы вы лично почтили меня введением в круг своих самых близких знакомых, был бы рад подружиться и с губернатором, господином Газенкампфом, войти своим человеком в лучшие семьи города, но вы же отлично знаете удел всех поднадзорных: если они не волки, поддерживать знакомство только между собой. А я не волк, мне хочется поговорить с людьми, попеть вместе с ними песни, выпить по чашке чая, укрыться от нестерпимого зноя в саду...»
Жандармский полковник покряхтел, чувствуя явную иронию в этих словах.
«Хм! Знакомство... Конечно, без всякого знакомства как же...— И в глазах его можно было прочесть сомнение, а действительно дают ли филерские проследки достаточное основание предъявить конкретное обвинение? — Можно и поговорить и попеть песни. Но о чем говорить и какие петь песни?»
«Всех разговоров я не могу припомнить. Обыкновенные разговоры. А песни — поем «Во поле березонька стояла», и «Выйду ль я на реченьку», и «Коробушку», да мало ли какие песни в народе поются! Спросите соседей, мы поем, ни от кого не таимся».
«Да-с, при открытых окнах, а затем закрываете ставни, и наступает полная тишина»,— сказал Марков. Но сразу же осекся, понял, что нечаянно проговорился.
Как было не воспользоваться этим!
«Конечно, господин Марков, когда подслушивают через закрытые ставни, трудно голоса разобрать...»
Его передернуло.
«Господин Дубровинский, ну на черта вам все это!» — Хотя в камере они были одни, но Марков почему-то оглянулся и понизил голос.
«Тюрьма?»
«Вас выпустят. Хитрить не стану: прямых улик против вас нет. Но имейте в виду...»
И это прозвучало угрозой.
«Буду иметь в виду, обязательно!»
Да, прямых улик у полковника нет, оставить поднадзорного надолго своей властью в тюрьме он никак не сможет, а некоторые льстивые слова этого матерого жандарма не стоят и расколотого пятака. Можно представить, какие обзоры — секретные, разумеется,— посылает Марков в особый отдел департамента полиции! К счастью великому, при обысках нашли разнообразную политическую литературу, доставленную с транспортом «Искры», за исключением как раз самой «Искры». Очень похоже, что в жандармском управлении пока и не подозревают о перевалке страшащей правительство газеты совсем у них под носом. Но похоже, что независимо от этого кой-кому будет предъявлено серьезное обвинение и из разряда ссыльных человек может тогда перейти в разряд каторжан. Новый министр внутренних дел фон Плеве характером и делами своими оказался покруче Сипягина. Значит, надо ухо держать востро.
...Ну вот наконец и тот, кто так нужен. Седобородый, плечистый мужик. Неторопливо постукивает молотком по узенькой деревянной лопатке, конопатит паклей рыбачью лодку, а на пригорке сбоку словно бы эхом отдается тонкий, серебристый перезвон наковальни цыгана-кузнеца. Дубровинский внимательно огляделся. Берег чист. Там и сям копошатся люди, ладят лодки, купаются, женщины полощут белье — мимо всех этих людей он проходил, к ним приглядываясь,— берег чист от филеров. Упустили. В этом сомнения не было. Можно спокойно начинать разговор.
— Бог на помощь! — сказал он, опускаясь на теплый, усеянный маленькими ракушками песок.
— Спасибо! — откликнулся седобородый, не оставляя работы.
— Тимофей Степаныч?
— Всегда так кликали.— И уже внимательно посмотрел на Дубровинского.— Зачем понадобился?
— Да как сказать,— Дубровинский перегребал пальцами сыпучий песок,— так просто. Наслышан я о тебе, мореход, говорят, хороший. Ф-фух, и устал же я! Молодой, а ноги не тянут.
— А нынче — что, она, молодежь, вся такая!—пренебрежителько махнул рукой Тимофей Степаныч.— Вот дед, например, у меня...
— Эге! Дед-то и у меня в восемьдесят лет пятерик на горбу по четыре версты таскал,— поторопился Дубровинский, чтобы в рассказах о добром старом времени захватить первенство.— Пойдет, бывало, в баню париться, два веника берет с собой и оба исхлещет, потом только и годятся курятник подметать.
— Ну не скажу, чтобы так и мой дед насчет попариться,— сдался покоренный Тимофей Степаныч,— вот насчет тяжестей, чего там пятерик — по крепкому мужику на концах оглобли повисали, а он их подымал, как на коромысле, и восходил от Волги на берег. Да не такой, как здесь, а что твоя церковная колокольня.
— Так ведь мой дед по четыре версты с пятериком отшагивал,— возразил Дубровинский, сожалея, что, кажется, промахнулся с каким-то жалким «пятериком».
— Был, был народ могутный,— вдруг отказался от дальнейшего состязания Тимофей Степаныч.— Чего дальше с ним станет, я и не знаю. На своих сыновей пожалиться, правда, грех. Ничего себе ребята. А вот ты от крепкого корня чего же такой хилый? Как звать-то?
— Леонидом,— ответил Дубровинский, захваченный врасплох.— А хилый, потому что чахотка точит.
— Зато образованность получил,— заметил Тимофей Степаныч,— поди, гимназию кончал. А то и винивирситет. По рукам видно.
— Какой там университет! Реальное и то не закончил.— Дубровинский все пересыпал теплый песочек, поглядывая на солнце, вот-вот оно окунется в Волгу. Задержится ли тогда старик? А круто поворачивать тоже не годится.
И он стал выдумывать длинную историю о своем тоскливом детстве, как потом мотался в поисках работы по разным городам. А куда поступишь при таком здоровье? Только в контору, пером скрипеть. Так это только еще пуще чахотку себе наживать. А плата какая? Женился, семья — деньги нужны.
— Так чего же ты, Леонид, в песочке этом клад найти, что ли, надеешься? — перебил Тимофей Степаныч и стал потихоньку собирать свой инструмент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
Так или иначе, а недавно первый гром грянул. Разом сделаны тщательнейшие обыски у многих, а его, Дубровинского, прямо из городской управы, где размещалась контрольная палата, увезли на ночь в жандармское управление, потом переправили в тюрьму. Это, что называется, не фунт изюма: поднадзорного ссыльного— в тюрьму.
Наутро к нему в камеру явился сам полковник Марков. «Это что же, господин Дубровинский,— строго спросил он,— значит, вопреки всему прежним опять занимаетесь?»
«Не понимаю вас. И вообще ничего не понимаю. Схватили на работе. Обыск на квартире. Ничего не нашли. И не могли найти, А меня в тюрьму...»
«Да, но у Сережникова нашли целую кипу всяческой нелегальщины, и Сережников именно на вас указал».
Что можно было ответить? Лишь развести руками.
«Но вы же не можете отрицать, что поддерживали тесное знакомство с Книпович, а теперь с Замараевым и прочими — что я стану вам всех перечислять? — и постоянно общаетесь с ними!»
«Я был бы безмерно признателен вам, господин Марков, если бы вы лично почтили меня введением в круг своих самых близких знакомых, был бы рад подружиться и с губернатором, господином Газенкампфом, войти своим человеком в лучшие семьи города, но вы же отлично знаете удел всех поднадзорных: если они не волки, поддерживать знакомство только между собой. А я не волк, мне хочется поговорить с людьми, попеть вместе с ними песни, выпить по чашке чая, укрыться от нестерпимого зноя в саду...»
Жандармский полковник покряхтел, чувствуя явную иронию в этих словах.
«Хм! Знакомство... Конечно, без всякого знакомства как же...— И в глазах его можно было прочесть сомнение, а действительно дают ли филерские проследки достаточное основание предъявить конкретное обвинение? — Можно и поговорить и попеть песни. Но о чем говорить и какие петь песни?»
«Всех разговоров я не могу припомнить. Обыкновенные разговоры. А песни — поем «Во поле березонька стояла», и «Выйду ль я на реченьку», и «Коробушку», да мало ли какие песни в народе поются! Спросите соседей, мы поем, ни от кого не таимся».
«Да-с, при открытых окнах, а затем закрываете ставни, и наступает полная тишина»,— сказал Марков. Но сразу же осекся, понял, что нечаянно проговорился.
Как было не воспользоваться этим!
«Конечно, господин Марков, когда подслушивают через закрытые ставни, трудно голоса разобрать...»
Его передернуло.
«Господин Дубровинский, ну на черта вам все это!» — Хотя в камере они были одни, но Марков почему-то оглянулся и понизил голос.
«Тюрьма?»
«Вас выпустят. Хитрить не стану: прямых улик против вас нет. Но имейте в виду...»
И это прозвучало угрозой.
«Буду иметь в виду, обязательно!»
Да, прямых улик у полковника нет, оставить поднадзорного надолго своей властью в тюрьме он никак не сможет, а некоторые льстивые слова этого матерого жандарма не стоят и расколотого пятака. Можно представить, какие обзоры — секретные, разумеется,— посылает Марков в особый отдел департамента полиции! К счастью великому, при обысках нашли разнообразную политическую литературу, доставленную с транспортом «Искры», за исключением как раз самой «Искры». Очень похоже, что в жандармском управлении пока и не подозревают о перевалке страшащей правительство газеты совсем у них под носом. Но похоже, что независимо от этого кой-кому будет предъявлено серьезное обвинение и из разряда ссыльных человек может тогда перейти в разряд каторжан. Новый министр внутренних дел фон Плеве характером и делами своими оказался покруче Сипягина. Значит, надо ухо держать востро.
...Ну вот наконец и тот, кто так нужен. Седобородый, плечистый мужик. Неторопливо постукивает молотком по узенькой деревянной лопатке, конопатит паклей рыбачью лодку, а на пригорке сбоку словно бы эхом отдается тонкий, серебристый перезвон наковальни цыгана-кузнеца. Дубровинский внимательно огляделся. Берег чист. Там и сям копошатся люди, ладят лодки, купаются, женщины полощут белье — мимо всех этих людей он проходил, к ним приглядываясь,— берег чист от филеров. Упустили. В этом сомнения не было. Можно спокойно начинать разговор.
— Бог на помощь! — сказал он, опускаясь на теплый, усеянный маленькими ракушками песок.
— Спасибо! — откликнулся седобородый, не оставляя работы.
— Тимофей Степаныч?
— Всегда так кликали.— И уже внимательно посмотрел на Дубровинского.— Зачем понадобился?
— Да как сказать,— Дубровинский перегребал пальцами сыпучий песок,— так просто. Наслышан я о тебе, мореход, говорят, хороший. Ф-фух, и устал же я! Молодой, а ноги не тянут.
— А нынче — что, она, молодежь, вся такая!—пренебрежителько махнул рукой Тимофей Степаныч.— Вот дед, например, у меня...
— Эге! Дед-то и у меня в восемьдесят лет пятерик на горбу по четыре версты таскал,— поторопился Дубровинский, чтобы в рассказах о добром старом времени захватить первенство.— Пойдет, бывало, в баню париться, два веника берет с собой и оба исхлещет, потом только и годятся курятник подметать.
— Ну не скажу, чтобы так и мой дед насчет попариться,— сдался покоренный Тимофей Степаныч,— вот насчет тяжестей, чего там пятерик — по крепкому мужику на концах оглобли повисали, а он их подымал, как на коромысле, и восходил от Волги на берег. Да не такой, как здесь, а что твоя церковная колокольня.
— Так ведь мой дед по четыре версты с пятериком отшагивал,— возразил Дубровинский, сожалея, что, кажется, промахнулся с каким-то жалким «пятериком».
— Был, был народ могутный,— вдруг отказался от дальнейшего состязания Тимофей Степаныч.— Чего дальше с ним станет, я и не знаю. На своих сыновей пожалиться, правда, грех. Ничего себе ребята. А вот ты от крепкого корня чего же такой хилый? Как звать-то?
— Леонидом,— ответил Дубровинский, захваченный врасплох.— А хилый, потому что чахотка точит.
— Зато образованность получил,— заметил Тимофей Степаныч,— поди, гимназию кончал. А то и винивирситет. По рукам видно.
— Какой там университет! Реальное и то не закончил.— Дубровинский все пересыпал теплый песочек, поглядывая на солнце, вот-вот оно окунется в Волгу. Задержится ли тогда старик? А круто поворачивать тоже не годится.
И он стал выдумывать длинную историю о своем тоскливом детстве, как потом мотался в поисках работы по разным городам. А куда поступишь при таком здоровье? Только в контору, пером скрипеть. Так это только еще пуще чахотку себе наживать. А плата какая? Женился, семья — деньги нужны.
— Так чего же ты, Леонид, в песочке этом клад найти, что ли, надеешься? — перебил Тимофей Степаныч и стал потихоньку собирать свой инструмент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258