И нет у них не только оружейных складов, нет даже приблизительного представления о количестве потребного оружия. Его сейчас снимают с полицейских, как это только что сделали в типографии Сытина; его беспрерывно куют — пики и сабли — на всех заводах, где найдется подходящий металл и сыщутся умелые руки, а бомбы начиняют и прямо на квартирах. У них, готовых к восстанию масс, в достатке есть только единственное сильное оружие — вдохновенный революционный порыв и твердая убежденность в победе. Сейчас это — вся Москва. И в то же время это как бы разорванные облака, из которых не грянуть грому, пока они не сольются в единую грозовую тучу. Главное руководство взял на себя Совет рабочих депутатов, и он это делает хорошо, расширяется всеобщая забастовка, ею он управляет уверенно, твердо. Но забастовка не наступательный бой с оружием в руках. Кто и кому, в какой миг подаст сигнал: «Вперед! В атаку!» А без такого сигнала не повторится ли новый
Кронштадт?
Опять вспомнились слова Ленина: «Я бы охотно оттянул восстание до весны, но разве нас спросят?» Исполком Совета со всей очевидностью оттягивает восстание. Но ведь не до весны, может быть, только на несколько дней, когда все равно уже не сдержать рвущиеся к сражению массы! Разве это лучшее решение? Правительство же тем временем вводит чрезвычайное положение, передвигает войска, всемерно поощряет разгул черносотенцев, и вот теперь — свирепая волна арестов самых умелых, деятельных организаторов. Рабочие еще не начали бой, а царские
власти уже перешли в наступление. Землячка испытующе спрашивает: «А вы молчите?..»
«Розалия Самойловна, нет непредвиденных обстоятельств, о которых говорит Цветков; они, эти обстоятельства, были предвидены. Ясно, что сложа руки правительство не будет сидеть...» «Да я не о том»,— запротестовал Цветков. «И я не о том. Мы, я говорю, мы не должны сидеть сложа руки! Надо идти в полки гарнизона, пока нас не опередили. Надо как можно быстрее вооружаться, пусть мастера день и ночь куют оружие и делают бомбы, пути назад уже нет. Надо так охранять наши руководящие центры, чтобы аресты их стали невозможными. Надо на всех митингах и собраниях говорить об одном: решительном наступлении! Этого хотят рабочие. И останавливать их сейчас — значит сдаваться врагу! Если мы начнем наступление энергично, пламя восстания неизбежно перебросится и на Питер, оно охватит всю Россию. Если мы начнем поздно, или неуверенно, или вообще не начнем...» Землячка молча подала руку.
«У большевиков расхождений во мнениях нет,— сказал Цветков.— Именно так, как и вы, говорил нам сегодня Лядов. И Владимирский. Вы уже слышали? Он приехал из Питера по поручению ЦК, будет редактором «Известий». А нам всем, что же, конечно, надо идти в полки, на рабочие собрания, на митинги...» «У вас глаза красные, Иосиф Федорович, вам надо сегодня поспать»,— смягчаясь, сказала Землячка. «Спасибо, я отлично выспался».
И потом еще двое суток без сна. В народе, в народе, среди рабочих, речи, речи... И всюду горячий отклик на них. Людям понятно: топтаться на месте бессмысленно, а если идти, так только вперед. Но ведь рабочие не солдаты, которые по команде «Тревога!» выбегут из своих казарм и выстроятся на плацу. Даже дружинников не соберешь в одну колонну, нельзя оставить без их прикрытия бастующие заводы, где митингуют рабочие.
В войска, идти в войска. И он наряду с другими ходил и убеждал солдат не поднимать оружие против своих братьев. Не легко было проникнуть в казармы, и не было гарантии, что потом выйдешь оттуда не со связанными руками. Солдаты слушали внимательно и сочувственно, обещали не стрелять. Но уходили агитаторы, и появлялись офицеры, напоминали о присяге, грозили военно-полевым судом, и наступало замешательство: да, не стрелять в рабочих, и да — оставаться в казармах.
Один полк вышел. С оркестром, играющим «Марсельезу», направился к типографии Сытина. Рабочие ему навстречу выслали свою делегацию. А генерал Малахов прискакал раньше. Остановил полк, произнес горячую речь, поклялся выполнить все требования солдат, тем временем окружил их драгунами, отвел в Александровские казармы, запер там и разоружил. Эсеры, ма-
стера метать бомбы в кареты министров, Малахова упустили, хотя в Федеративном Совете заверяли, что их боевые дружины будут выполнять самые трудные и опасные поручения. Как поведут себя в решающий момент войска?
Листовки, прокламации. Без них немыслим разговор с сотнями тысяч рабочих. Ведь каждый день и даже каждый час приносил с собой нечто новое. И об этом надо было тут же рассказывать. Печатно. Доходчиво. И суметь разбросать, расклеить листовки по всему городу. Помощников находилось много, но и озверевшая черная сотня бродила по улицам табунами и вместе с полицией дико расправлялась с распространителями листовок. Писал и в «Известия». Газета все время меняла свои адреса и печаталась то у Сытина, то у Мамонтова, то у Чичерина. Закрепись она в одном месте, и типографию тотчас же оцепили бы правительственные отряды.
Он, Дубровинский, говорил Владимирскому, устало протиравшему стекла очков, когда работа над очередным номером газеты была закончена.
«Михаил Федорович, помните нашу первую встречу? Здесь же, в Москве? Тогда рассуждали мы о просветительских кружках, как организовать их побольше. Давно ли было это? А теперь вот она — грозная сила .рабочего класса!»
«Стало быть, хорошо просвещали в кружках,— щурясь, улыбался Владимирский.— Сила огромная, сила грозная. И все же недостаточно организованная! Для этого нужно время, а его-то как раз и не хватает. Знаете, эти дни — штормовой ветер, обгоняющий в море парусные корабли».
А тем временем стычки рабочих с полицией на улицах города становились все чаще. Полиция вместе с войсками разогнала большой митинг в летнем театре «Аквариум», многих схватили и увели. Куда — неизвестно. У Страстного монастыря на спокойно идущую группу рабочих напали черносотенцы и принялись их избивать. Рабочим на выручку подоспели дружинники. А черносотенцев поддержали прискакавшие откуда-то драгуны. Завязался сабельный и револьверный бой, кровь залила площадь. В тот вечер заговорили уже и пушки. Дубасов ярился, рассчитывая самыми жестокими ударами врасплох что-то выиграть, пока добьется подкреплений из Петербурга. Да, пожалуй, он в этом не ошибся. Стрельба картечью по училищу Фидлера, где собралось много дружинников, показала, что с револьверами победно сражаться против артиллерии невозможно. И невозможно сидеть в обороне, когда в упор в тебя стреляют из пушек. Докуда же оставаться самим в бездействии, если сотнями убивают? Девятое декабря... Как это кровью своей похоже на петербургское
Девятое января!..
В ночь на десятое вся пролетарская Москва уже строила баррикады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258