.. — с усмешкой отозвался Родзевич.— Ну вот и такая борьба предлагается.— Он перебросил несколько листков: — «Семнадцатого января произнесены слова, которые представляют собою историческое событие. Борьба объявлена с высоты престола, и нам, русским конституционалистам, остается только принять вызов...» Да. И называется это «Манифест русской конституционной партии». Итак, вызов принят. А далее: «Мы обращаемся ко всем слоям русского общества, непосредственно заинтересованным в изменении существующего строя...» Во как! Слушайте, слушайте! «Мы призываем все партии к единению на почве общего желания конституционного образа правления...» Подайте, ваше величество, косточку с вашего стола! Позвольте разделить с вами бремя государственной власти: вам — свобода действий, нам — свобода слова!
— И свобода пищевода,— делая вид, будто он поглаживает сытое брюшко, в рифму добавил Русанов.
Все рассмеялись. И остальные звонкие фразы «Манифеста», добросовестно дочитанные Родзевичем до конца, теперь принимались уже под общий смех. Расходились в самом веселом настроении. Острили на все лады по поводу «бессмысленных мечтаний», презрительно отринутых императором и все-таки лелеемых господами «конституционалистами».
А потом получилось как-то так, что кружок не собирался почти целый месяц. Новая встреча состоялась еще дальше от города, чем обычно, и в стороне от реки. Отыскали небольшую поляну среди молодых берез, развели костер — грибы собирали!—и, как всегда, стали поджидать Родзевича. Он явился возбужденным необыкновенно, швырнул с размаху в траву свою мягкую фетровую шляпу.
— Мне привезли из Москвы, знаете, что мне привезли из Москвы?—Родзевич сделал продолжительную паузу, вытаскивая из-под рубашки три толстые тетради в желтоватой обложке с синими машинописными буквами, которыми, заняв почти весь лист, был обозначен заголовок: «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» — Вот что мне привезли!
Он стоял, удовлетворенно потрясая тетрадями. И все сразу потянулись к нему. Давно уже доходили слухи об этой интересной работе некоего анонимного автора. Знали еще — это смертельный удар по народничеству, но с подробной аргументацией автора знакомы все-таки не были. И вот теперь можно прочесть в полном виде.
— Дай сюда!— сказал Иосиф нетерпеливо.
Родзевич держал тетради высоко над головой.
— Читал — не заметил, как ночь пролетела. И убедился: теперь народничеству действительно конец. Оно убито, разгромлено в основе своей, в самой идее. Какой пафос, какая сила доказательств! После «Наших разногласий», написанных Плехановым, это... Товарищи, я не знаю, с чем сравнить это!
— Плеханова можно сравнивать только с Плехановым,— обиженно проговорил Иосиф. Он не мог снести, чтобы его кумир, был так просто отодвинут.
Лицо Родзевича вдруг сделалось очень строгим.
— Не знаю, может быть, я сказал что-то и несправедливое,— ответил он,— но, когда я читаю Плеханова, я чувствую, как он смотрит на меня сверху вниз. А этот волжанин или петербуржец... Он не учит меня, он думает вслух со мной вместе.
— Работа анонимная. Может быть, и она написана Плеханов вым,— еще упрямясь, предположил Иосиф.
— Нет.— Родзевич отдал тетради Дубровинскому.— Читай! И ты сам убедишься.
Наступило молчание. Ветер тихо раскачивал молодые березки, пригибал к земле мягкие стебли лесного пырея, убегал куда-то совсем в чащу, а потом, словно бы сделав поодаль большой круг, опять накатывался с прежнего направления—теплый, манящий. Иногда пробивался к поляне терпкий грибной запах, смешанный с дымом костра. В березняках было полно груздей.
— Ты прочитай прежде всего самые заключительные строча ки,— сказал Родзевич.
Иосиф принялся читать размеренно, неторопливо, как бы на вес и на объем проверяя каждое слово:
— «...На класс рабочих и обращают социал-демократы все свое внимание и всю свою деятельность. Когда передовые представители его усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эта идеи получат широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую войну рабочих в сознательную классовую борьбу,— тогда русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ».
— Удивительно! Всего полстранички, а по существу целая программа,— тихо сказал Русанов.
— Почитай еще,— попросила Лидия. Иосиф раскрыл тетрадь наугад.
— «...У господина Кривенко есть некоторые очень хорошие качества,— сравнительно с господином Михайловским. Например, откровенность и прямолинейность,— с прежней размеренностью читал Дубровинский.— Где господин Михайловский исписал бы целые страницы гладкими и бойкими фразами, увиваясь около предмета и не касаясь его самого, там деловитый и практичный господин Кривенко рубит с плеча и без зазрения совести выкладывает перед читателем все абсурды своих воззрений целиком...»
Он не мог уже остановиться, иначе оборвал бы грубо и неоправданно мысль анонимного автора где попало —так плотно и надежно в ней скреплены были слова. Читал и читал, теперь совсем не замечая, как постепенно его собственные, личные интонации становятся иными, как обычное чтение превращается в живую, горячую речь оратора, трибуна.
Был поздний сентябрьский вечер. Только что поужинали, и тетя Саша, не скрывая зевоты, убеждала всех разойтись, лечь спать пораньше. День выдался для нее работный. Вместе с Аполлинарией и Фросей она промазывала окна, отмывала вторые, зимние, рамы. Александра Романовна хотя и не отличалась особой практичностью, но в этом знала толк: такие дела надо вершить всегда заранее, по погоде.
Позвонили в парадном. Тетя Саша всплеснула руками:
— Ну и кто это на ночь глядя может прийти в гости? Если бы я могла еще двигаться, я бы сама открыла дверь. Ося, пожалей тетины ноги. Только спроси сперва: кто?
Иосиф сбежал вниз по лестнице и, как всегда, бравируя своей смелостью, не задав предварительно никакого вопроса, сбросил длинный, тяжелый крюк со входной двери.
— Прошу вас!
Перед ним стоял высокий, тонкий юноша в студенческом пальто и фуражке. Постарше Иосифа лет на пять, на шесть. В руке он держал объемистый саквояж.
— Извините, пожалуйста, это дом Кривошеиной?—спросил, юноша. И посмотрел направо и налево. Улица была пуста.
— Совершенно верно,— ответил Иосиф.— Проходите. Юноша не спешил.
— Еще раз извините. А вы не Дубровинский? Иосиф?
— Да, я Дубровинский,— уже несколько озадаченно подтвердил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
— И свобода пищевода,— делая вид, будто он поглаживает сытое брюшко, в рифму добавил Русанов.
Все рассмеялись. И остальные звонкие фразы «Манифеста», добросовестно дочитанные Родзевичем до конца, теперь принимались уже под общий смех. Расходились в самом веселом настроении. Острили на все лады по поводу «бессмысленных мечтаний», презрительно отринутых императором и все-таки лелеемых господами «конституционалистами».
А потом получилось как-то так, что кружок не собирался почти целый месяц. Новая встреча состоялась еще дальше от города, чем обычно, и в стороне от реки. Отыскали небольшую поляну среди молодых берез, развели костер — грибы собирали!—и, как всегда, стали поджидать Родзевича. Он явился возбужденным необыкновенно, швырнул с размаху в траву свою мягкую фетровую шляпу.
— Мне привезли из Москвы, знаете, что мне привезли из Москвы?—Родзевич сделал продолжительную паузу, вытаскивая из-под рубашки три толстые тетради в желтоватой обложке с синими машинописными буквами, которыми, заняв почти весь лист, был обозначен заголовок: «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» — Вот что мне привезли!
Он стоял, удовлетворенно потрясая тетрадями. И все сразу потянулись к нему. Давно уже доходили слухи об этой интересной работе некоего анонимного автора. Знали еще — это смертельный удар по народничеству, но с подробной аргументацией автора знакомы все-таки не были. И вот теперь можно прочесть в полном виде.
— Дай сюда!— сказал Иосиф нетерпеливо.
Родзевич держал тетради высоко над головой.
— Читал — не заметил, как ночь пролетела. И убедился: теперь народничеству действительно конец. Оно убито, разгромлено в основе своей, в самой идее. Какой пафос, какая сила доказательств! После «Наших разногласий», написанных Плехановым, это... Товарищи, я не знаю, с чем сравнить это!
— Плеханова можно сравнивать только с Плехановым,— обиженно проговорил Иосиф. Он не мог снести, чтобы его кумир, был так просто отодвинут.
Лицо Родзевича вдруг сделалось очень строгим.
— Не знаю, может быть, я сказал что-то и несправедливое,— ответил он,— но, когда я читаю Плеханова, я чувствую, как он смотрит на меня сверху вниз. А этот волжанин или петербуржец... Он не учит меня, он думает вслух со мной вместе.
— Работа анонимная. Может быть, и она написана Плеханов вым,— еще упрямясь, предположил Иосиф.
— Нет.— Родзевич отдал тетради Дубровинскому.— Читай! И ты сам убедишься.
Наступило молчание. Ветер тихо раскачивал молодые березки, пригибал к земле мягкие стебли лесного пырея, убегал куда-то совсем в чащу, а потом, словно бы сделав поодаль большой круг, опять накатывался с прежнего направления—теплый, манящий. Иногда пробивался к поляне терпкий грибной запах, смешанный с дымом костра. В березняках было полно груздей.
— Ты прочитай прежде всего самые заключительные строча ки,— сказал Родзевич.
Иосиф принялся читать размеренно, неторопливо, как бы на вес и на объем проверяя каждое слово:
— «...На класс рабочих и обращают социал-демократы все свое внимание и всю свою деятельность. Когда передовые представители его усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эта идеи получат широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую войну рабочих в сознательную классовую борьбу,— тогда русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ».
— Удивительно! Всего полстранички, а по существу целая программа,— тихо сказал Русанов.
— Почитай еще,— попросила Лидия. Иосиф раскрыл тетрадь наугад.
— «...У господина Кривенко есть некоторые очень хорошие качества,— сравнительно с господином Михайловским. Например, откровенность и прямолинейность,— с прежней размеренностью читал Дубровинский.— Где господин Михайловский исписал бы целые страницы гладкими и бойкими фразами, увиваясь около предмета и не касаясь его самого, там деловитый и практичный господин Кривенко рубит с плеча и без зазрения совести выкладывает перед читателем все абсурды своих воззрений целиком...»
Он не мог уже остановиться, иначе оборвал бы грубо и неоправданно мысль анонимного автора где попало —так плотно и надежно в ней скреплены были слова. Читал и читал, теперь совсем не замечая, как постепенно его собственные, личные интонации становятся иными, как обычное чтение превращается в живую, горячую речь оратора, трибуна.
Был поздний сентябрьский вечер. Только что поужинали, и тетя Саша, не скрывая зевоты, убеждала всех разойтись, лечь спать пораньше. День выдался для нее работный. Вместе с Аполлинарией и Фросей она промазывала окна, отмывала вторые, зимние, рамы. Александра Романовна хотя и не отличалась особой практичностью, но в этом знала толк: такие дела надо вершить всегда заранее, по погоде.
Позвонили в парадном. Тетя Саша всплеснула руками:
— Ну и кто это на ночь глядя может прийти в гости? Если бы я могла еще двигаться, я бы сама открыла дверь. Ося, пожалей тетины ноги. Только спроси сперва: кто?
Иосиф сбежал вниз по лестнице и, как всегда, бравируя своей смелостью, не задав предварительно никакого вопроса, сбросил длинный, тяжелый крюк со входной двери.
— Прошу вас!
Перед ним стоял высокий, тонкий юноша в студенческом пальто и фуражке. Постарше Иосифа лет на пять, на шесть. В руке он держал объемистый саквояж.
— Извините, пожалуйста, это дом Кривошеиной?—спросил, юноша. И посмотрел направо и налево. Улица была пуста.
— Совершенно верно,— ответил Иосиф.— Проходите. Юноша не спешил.
— Еще раз извините. А вы не Дубровинский? Иосиф?
— Да, я Дубровинский,— уже несколько озадаченно подтвердил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258