Анна корила себя за то, что утром не смогла удержаться, вступила в ненужный спор, отравив тем самым Осе несколько хороших часов. Нет, нет, пусть, что ли, старость скорее приходит! Тогда в самом деле можно будет вот так просто бродить по лесу и собирать грибы.
— Папа; ты с нами теперь насовсем? — спросила Таля, когда усталые и обожженные солнышком они вернулись с прогулки.
— Я долго-долго буду с вами, золотые мои малышки,— ответил Дубровинский. А сам определил: пожалуй, еще дня четыре он дома с ними может побыть. Товарищи поймут его.
Но прошло только два дня. Тетя. Саша ушла в город, пообещав вернуться к вечеру и привезти чего-нибудь вкусного. Уложив девочек спать, хотя летнее солнце еще высоко держалось на небе, Анна занялась штопкой их чулочков. Гортензия Львовна во дворе поливала цветы. Дубровинский, сидя на лавочке возле куста жасмина, в полудреме наблюдал, как толкутся в теплом воздухе комары — верный признак устойчивой хорошей погоды.
Он услышал: скрипнула калитка, потом прошуршали по тропинке чьи-то быстрые шаги, раздались приглушенные голоса. Появилась Гортензия Львовна.
— Иосиф Федорович,— позвала сна шепотком, прикладывая палец к губам,— вас хочет видеть некий господин. Себя не называет, а настаивает: «Очень важно!»
У калитки, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял уже знакомый Дубровинскому по двум встречам седенький орловский парикмахер.
— Прошу прощения, господин Дубровинский,— быстро сказал он, с тревогой поглядывая на калитку,— боюсь, что у вас очень немного времени. Но раньше я никак не мог, дабы не навлечь подозрения. Приехал в Костомаровку на извозчике, но отпустил его у въезда в деревню. По тем же соображениям. Советую и вам как-нибудь там сторонкой, по лесочку, по кустикам, пешком — и сами знаете куда! Но только, бога ради, не на вокзал. А главное, скорее. И простите, пожалуйста!
— Спасибо за совет,— холодно проговорил Дубровинский, не зная, как отнестись к столь странному появлению этого малоприятного ему человека.— Вы, может быть, точнее объясните, что это значит?
— Ах, господин Дубровинский! — воскликнул парикмахер.— Ну что это может значить еще, кроме того, что сегодня у меня, как всегда, подстригался и брился сам достойнейший начальник губернского жандармского управления, а ваш притеснитель!
— И вам он в силу дружеской откровенности рассказал, что собирается меня арестовать? — с легкой иронией спросил Дубровинский, все более утверждая себя в мысли, что перед ним бездарный агент охранки.
— Это сказал он не мне,— обиженно ответил парикмахер, и губы у него затряслись.— Он это сказал некоему своему подчиненному, который прибежал в мою мастерскую, где господин начальник сидел с намыленной бородой. Прибежал, чтобы сообщить ему, что получено насчет вас срочное телеграфное указание. А от кого указание, полагаю, вам лучше моего известно. Виноват, если не к месту и времени вас потревожил,— и быстро пошел к калитке.— Умоляю: простите!
Какую-то долю минуты Дубровинский стоял ошеломленный, А потом бросился догонять парикмахера. Остановил на выходе со двора.
— Нет, это вы мне простите,— в волнении пожимая ему руку, сказал он.— Дважды простите! Сейчас. И давнюю мою подоврительность. Я очень, очень вам благодарен! А сами вы достаточно ли были осторожны?
— Не беспокойтесь, господин Дубровинский. Стричь я умею,— с достоинством ответил парикмахер.— А меня не остригут!
Услышав какой-то необычный, прерывистый и приглушенный шум возле калитки, Анна вышла на крыльцо, но застала Дубравинского уже одного. Гортензия Львовна по-прежнему в дальнем углу двора из лейки поливала цветы.
— Ося, с кем ты разговаривал? —спросила она.— Или мне это показалось?
И догадалась. Побледнела и обессиленно опустилась на ступеньки крыльца.
— Аня, ради бога, не тревожься, я сейчас должен уйти,— торопливо ответил Дубровинский.— Адрес в Питере у меня прежний. Вынеси, пожалуйста, пиджак. Боюсь, не разбудить бы девочек. Скажи им, что я снова приеду. И позови в дом Гортензию Львовну. Мне не хочется, чтобы она видела, как я перепрыгну через забор.
Конные стражники ворвались во двор менее чем через полчаса после его ухода.
Жучка с отчаянным лаем бросилась им навстречу.
Офицер спрыгнул с седла, занес витую плеть над головой и, выбрав удобный момент, так рубанул ею, что собака, тонко взвизгнув, перевернулась в воздухе. Скуля, поползла под террасу.
Проснулись девочки, испуганно заплакали, завидев входящих в дом людей с тяжелыми шашками на боку.
Звенели шпоры, поскрипывали сапоги. Все уголки дачи были моментально осмотрены.
— Мадам, где ваш муж? Куда он девался? —спросил офицер, нетерпеливо постукивая носком сапога.
— Вы же знаете, господин ротмистр, что на такие вопросы бессмысленно ждать от жены нужного вам ответа,— сказала Анна.— Гортензия Львовна, пожалуйста, уведите, успокойте детей. Этим господам ничего не стоит пустить в ход и в доме свои плети.
Ротмистр побагровел, надвинулся было грудью на Анну и отступил на шаг.
— Отлично! В таком случае, мадам, я приступаю к обыску и предупреждаю: если в ваших вещах найдется хоть что-нибудь недозволенное, бессмысленно вашим детям будет ждать от меня ответа, куда девалась их мама! — Он круто повернулся на каблуках и приказал своим подчиненным:—Обыскать! Да со всей тщательностью! Вы поняли — со всей!
И прямо на пол полетели платья и белье из гардероба; полотенца, салфетки, нитки для рукоделия из комода; с постелей — одеяла, простыни и наволочки; с буфетных полок — жестяные коробки, в которых хранились гвоздика, перец и лавровый лист.
Вдребезги разбилась чашка. Кто-то постарался, сдернул а швырнул на пол оконные занавески.
Заложив руки за спину, ротмистр прохаживался по комнатам. Оглядывал стены: нет ли в них тайника? Рванул приотставшие в одном месте обои, разворошил ногой лежащие в уголке детские игрушки, раздавив при этом кукле фарфоровую руку. Зло окинув взглядом разоренную комнату, он скомандовал:
— Отставить! Поехали! — и, бренча шпорами, вышел во двор.
— Я протестую! — гневно сказала Анна, преграждая ему дорогу.— Это бесчинство, дикий вандализм, я требую составить протокол.
— У вас остается превосходная возможность пожаловаться, мадам! А вандализм — это когда взрывают дачу его превосходительства господина Столыпина.
— Не Дубровинский же ее взорвал! Это делают эсеры, террористы!
— Дубровинский, мадам, желал бы взорвать и нечто большее, чем дачу его превосходительства,— весь самодержавный строй России!
Он оттолкнул ее, вскочил в седло, И через минуту весь отряд галопом помчался обратно, к Орлу.Жизнь в Петербурге шла обычным чередом.Работали в общем-то все фабрики и заводы, а Финляндская железная дорога бастовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258