— Ося, пройдем к ней.
В комнате матери тяжело пахло лекарствами. Над кроватью дрожал маленький солнечный зайчик. Любовь Леонтьевна, закутанная в потертую клетчатую шаль, тихо лежала, повернув голову к стене. Не то спала, не то разглядывала солнечный зайчик. Сердце Дубровинского замерло. Дышит ли она? Лицо бескровное, белое, почти как седина в волосах. Он сделал несколько осторожных шагов.
— Ося? — неуверенно и еле слышно спросила Любовь Леонтьевна, не поворачивая головы.— Не верю! Скажи мне, если это ты.
— Это я, мама.— Дубровинский подбежал к постели, опустился на колени, обнял мать, чувствуя под рукой, какими сухими, угловатыми стали у нее плечи.— Прости, если я тебя разбудил.
— Ну, выспаться я успею, впереди много времени, Ося,— проговорила Любовь Леонтьевна и улыбнулась только глазами.— Хорошо ли ты себя чувствуешь?
— Отлично, просто отлично, мама! — Снять хотя бы часть душевного бремени с матери, взять его на себя. Пусть ей думается, что сын вполне здоров и силен. А что касается ее самой, как уж повелось от веку, он обязан сказать неправду.— Но ты просто молодчина, мама, ты нынче выглядишь куда лучше, чем в прошлом году.
Она поняла сына. Опять в измученных болью глазах у нее засветилась улыбка. Поддержать эту игру?
— Да, мне полегче стало, Ося,— подтвердила Любовь Леонтьевна, стараясь и говорить погромче. Запнулась. А надо ли им друг перед другом хитрить? Осю тоже ведь точит губительная болезнь. У него есть еще шансы перебороть свой недуг, если к этому отнестись серьезно, а ей, она знает, осталось недолго.— Месяца через три, Ося, мне станет совсем хорошо.
— Чем я могу помочь тебе, мама? — спросил Дубровинский, внутренне сопротивляясь страшному предсказанию. Он все стоял на коленях, поглаживая ее безвольную, холодную руку.— Скажи откровенно, как сказала сейчас. Я для тебя все сделаю, мама!
— Делай все так, как велит тебе совесть, Ося! Слушайся только ее голоса, она теперь старше меня. Ты это обещаешь?
— Совесть мне подсказывает, мама, что я должен остаться здесь.
— Нет, Ося, нет! Этого уже мне моя совесть не позволит. Хорошо, что ты приехал, так хорошо, но если тебе надо сегодня, сегодня и уезжай.— Она теперь говорила свободнее, как бывает, когда человек пересилит боль.— Не обманываю тебя: я еще встану. Даже сейчас, если хочешь, встану.— Любовь Леонтьевна сделала короткое движение, пытаясь оторвать голову от подушки,—:
Вот видишь, я бы могла, Ося, ты помешал. Аня, скажи ему, что еще позавчера я ходила, а такое, как сегодня, случалось не раз. Полежу и встану.
— Любовь Леонтьевна говорит правду, Ося,— сказала Анна. И спросила: —Может быть, мне пойти приготовить поесть? Ося с дороги голодный.
— Ну, конечно! Иди, иди, Анечка.— Любовь Леонтьевна проводила ее глазами.— Трудно ей, Ося, с детьми. И я не помощница, только обуза, и Саша по своей доброте и беспечности совсем разорилась: по уши в долгах. Тебе я сказала потому, что все это ведь не скроешь, с любой бедой лучше лоб в лоб столкнуться, чем дождаться, когда она тебя нежданно-негаданно из-за угла в спину ударит. Но ты не подумай: просим твоей помощи. Ося, молю, делай свое святое дело. И еще молю: пообещай мне, что ты поедешь снова лечиться. Это нужно тебе. Это нужно делу. Это нужно мне, Ося, мне! Ты обещаешь?
— Да, обещаю, мама...— Дубровинский поцеловал ей руку.— Но только, когда мне позволит совесть. Сейчас я не так-то плох. Особенно после того, как подстригся.— Ему хотелось разговор перевести в шутку.
— Хорошо, Ося, не станем спорить. Просто помни мои слова. Из столовой послышался сочный голос тети Саши: «Ося приехал, говоришь? Да где же он? Подать его сюда!»
Дубровинский поспешил к ней навстречу. г Анна пригЬтовила только холодные закуски, чай. Девочки в нетерпении прыгали возле стола, каждой хотелось занять место рядом с отцом. Так они и расположились — Таля справа, Верочка слева, и обе беспрестанно смеялись, заглядывая ему в лицо. Таля отчаянно болтала ножками, и тетя Саша грозила ей пальцем:
— Талка, оторвутся ноги — пришивать не стану.— А сама любовно расспрашивала: — Ося, ну как ты без нас живешь? Все время ездишь и ездишь? Такие страсти везде происходят! Газеты читаешь, уже волосы шевелятся, а пойдешь на базар...
— Не ходите на базар, тетя Саша,— засмеялся Дубровинский.— Пусть оттуда Аполлинария вам только овощи и фрукты свежие приносит, а не новости. Базарные новости, как гнилое яблоко, всегда с червячками.
— А! Аполлинарию я давно уволила,— взмахнула полной рукой тетя Саша.— Мне нравится по дому все делать самой,
— Особенно когда денег нет,— вполголоса сказала Анна, Но тетя Саша услышала.
— Не порть настроение Осе! — закричала она.— Зачем нам деньги, когда мы сами золото! Возьму и мастерскую продам, дом этот — деньги будут. А червяков на базаре пусть другие покупают, тетя Саша не такая дура, чтобы курицу от вороны не отличить. Или ты, Ося, скажешь, что в Москве никто баррикады не
строил и из пушек в людей генералы там не стреляли? Или там, откуда ты приехал сейчас, в какой-то Горловке, и в какой-то Авдеевке, и еще разве я все знаю где,— разве казаки не рубили там головы, будто на огороде капусту? Можешь ты мне объяснить, когда всего этого больше не будет?
— Могу, тетя Саша! Когда свергнем царя.
— А! Будто я те прокламации не читаю, которые сама в шляпных коробках прячу, пока за ними не придут,— хорошо хоть не жандармы! Ты мне скажи: зачем всякие баррикады строить?. При царе разве Дума не Дума?
— Нет, тетя Саша, не Дума! Это чистейший обман. Именно в том расчете, чтобы народ не строил баррикады.
— Ну вот, Анна! — торжествующе воскликнула тетя Саша.— А ты все время доказываешь, что Дума — Дума. Ося получше твоего знает, он сам, наверно, прокламации против этой Думы пишет, не такие, как я в шляпных коробках прячу.
— Ося тоже может ошибаться,— по-прежнему вполголоса сказала Анна,—- что с ним случалось не раз.
— Вы посмотрите на нее,— тетя Саша в волнении чуть не опрокинула чайную чашку,— что она говорит о своем муже! Он может ошибаться!
— Говорю не о муже, а о Дубровинском,— еще тише сказала Анна. И потянулась через стол: — Ося, не сердись, право! Это у наев доме стало привычным.
— Папочка, а как зовут мою куклу?— вдруг спросила Верочка, озабоченно следившая за разгоревшимся спором, и теперь, найдя момент, вклинилась в него.
Дубровинский не успел откликнуться на слова жены, вопрос малышки его рассмешил. Он не готов был на него ответить. Заранее не подумал, что ведь у каждой куклы обязательно должно быть имя.
— Ее зовут... А как тебе хочется?
— Н-ну...— Верочка повертела пальчиками.— Н-ну, папочка, ты сам скажи.
И весь разговор как-то сразу переменился, стал мило домашним. Особенно старались сестренки, довольные тем, что наконец завладели общим вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
В комнате матери тяжело пахло лекарствами. Над кроватью дрожал маленький солнечный зайчик. Любовь Леонтьевна, закутанная в потертую клетчатую шаль, тихо лежала, повернув голову к стене. Не то спала, не то разглядывала солнечный зайчик. Сердце Дубровинского замерло. Дышит ли она? Лицо бескровное, белое, почти как седина в волосах. Он сделал несколько осторожных шагов.
— Ося? — неуверенно и еле слышно спросила Любовь Леонтьевна, не поворачивая головы.— Не верю! Скажи мне, если это ты.
— Это я, мама.— Дубровинский подбежал к постели, опустился на колени, обнял мать, чувствуя под рукой, какими сухими, угловатыми стали у нее плечи.— Прости, если я тебя разбудил.
— Ну, выспаться я успею, впереди много времени, Ося,— проговорила Любовь Леонтьевна и улыбнулась только глазами.— Хорошо ли ты себя чувствуешь?
— Отлично, просто отлично, мама! — Снять хотя бы часть душевного бремени с матери, взять его на себя. Пусть ей думается, что сын вполне здоров и силен. А что касается ее самой, как уж повелось от веку, он обязан сказать неправду.— Но ты просто молодчина, мама, ты нынче выглядишь куда лучше, чем в прошлом году.
Она поняла сына. Опять в измученных болью глазах у нее засветилась улыбка. Поддержать эту игру?
— Да, мне полегче стало, Ося,— подтвердила Любовь Леонтьевна, стараясь и говорить погромче. Запнулась. А надо ли им друг перед другом хитрить? Осю тоже ведь точит губительная болезнь. У него есть еще шансы перебороть свой недуг, если к этому отнестись серьезно, а ей, она знает, осталось недолго.— Месяца через три, Ося, мне станет совсем хорошо.
— Чем я могу помочь тебе, мама? — спросил Дубровинский, внутренне сопротивляясь страшному предсказанию. Он все стоял на коленях, поглаживая ее безвольную, холодную руку.— Скажи откровенно, как сказала сейчас. Я для тебя все сделаю, мама!
— Делай все так, как велит тебе совесть, Ося! Слушайся только ее голоса, она теперь старше меня. Ты это обещаешь?
— Совесть мне подсказывает, мама, что я должен остаться здесь.
— Нет, Ося, нет! Этого уже мне моя совесть не позволит. Хорошо, что ты приехал, так хорошо, но если тебе надо сегодня, сегодня и уезжай.— Она теперь говорила свободнее, как бывает, когда человек пересилит боль.— Не обманываю тебя: я еще встану. Даже сейчас, если хочешь, встану.— Любовь Леонтьевна сделала короткое движение, пытаясь оторвать голову от подушки,—:
Вот видишь, я бы могла, Ося, ты помешал. Аня, скажи ему, что еще позавчера я ходила, а такое, как сегодня, случалось не раз. Полежу и встану.
— Любовь Леонтьевна говорит правду, Ося,— сказала Анна. И спросила: —Может быть, мне пойти приготовить поесть? Ося с дороги голодный.
— Ну, конечно! Иди, иди, Анечка.— Любовь Леонтьевна проводила ее глазами.— Трудно ей, Ося, с детьми. И я не помощница, только обуза, и Саша по своей доброте и беспечности совсем разорилась: по уши в долгах. Тебе я сказала потому, что все это ведь не скроешь, с любой бедой лучше лоб в лоб столкнуться, чем дождаться, когда она тебя нежданно-негаданно из-за угла в спину ударит. Но ты не подумай: просим твоей помощи. Ося, молю, делай свое святое дело. И еще молю: пообещай мне, что ты поедешь снова лечиться. Это нужно тебе. Это нужно делу. Это нужно мне, Ося, мне! Ты обещаешь?
— Да, обещаю, мама...— Дубровинский поцеловал ей руку.— Но только, когда мне позволит совесть. Сейчас я не так-то плох. Особенно после того, как подстригся.— Ему хотелось разговор перевести в шутку.
— Хорошо, Ося, не станем спорить. Просто помни мои слова. Из столовой послышался сочный голос тети Саши: «Ося приехал, говоришь? Да где же он? Подать его сюда!»
Дубровинский поспешил к ней навстречу. г Анна пригЬтовила только холодные закуски, чай. Девочки в нетерпении прыгали возле стола, каждой хотелось занять место рядом с отцом. Так они и расположились — Таля справа, Верочка слева, и обе беспрестанно смеялись, заглядывая ему в лицо. Таля отчаянно болтала ножками, и тетя Саша грозила ей пальцем:
— Талка, оторвутся ноги — пришивать не стану.— А сама любовно расспрашивала: — Ося, ну как ты без нас живешь? Все время ездишь и ездишь? Такие страсти везде происходят! Газеты читаешь, уже волосы шевелятся, а пойдешь на базар...
— Не ходите на базар, тетя Саша,— засмеялся Дубровинский.— Пусть оттуда Аполлинария вам только овощи и фрукты свежие приносит, а не новости. Базарные новости, как гнилое яблоко, всегда с червячками.
— А! Аполлинарию я давно уволила,— взмахнула полной рукой тетя Саша.— Мне нравится по дому все делать самой,
— Особенно когда денег нет,— вполголоса сказала Анна, Но тетя Саша услышала.
— Не порть настроение Осе! — закричала она.— Зачем нам деньги, когда мы сами золото! Возьму и мастерскую продам, дом этот — деньги будут. А червяков на базаре пусть другие покупают, тетя Саша не такая дура, чтобы курицу от вороны не отличить. Или ты, Ося, скажешь, что в Москве никто баррикады не
строил и из пушек в людей генералы там не стреляли? Или там, откуда ты приехал сейчас, в какой-то Горловке, и в какой-то Авдеевке, и еще разве я все знаю где,— разве казаки не рубили там головы, будто на огороде капусту? Можешь ты мне объяснить, когда всего этого больше не будет?
— Могу, тетя Саша! Когда свергнем царя.
— А! Будто я те прокламации не читаю, которые сама в шляпных коробках прячу, пока за ними не придут,— хорошо хоть не жандармы! Ты мне скажи: зачем всякие баррикады строить?. При царе разве Дума не Дума?
— Нет, тетя Саша, не Дума! Это чистейший обман. Именно в том расчете, чтобы народ не строил баррикады.
— Ну вот, Анна! — торжествующе воскликнула тетя Саша.— А ты все время доказываешь, что Дума — Дума. Ося получше твоего знает, он сам, наверно, прокламации против этой Думы пишет, не такие, как я в шляпных коробках прячу.
— Ося тоже может ошибаться,— по-прежнему вполголоса сказала Анна,—- что с ним случалось не раз.
— Вы посмотрите на нее,— тетя Саша в волнении чуть не опрокинула чайную чашку,— что она говорит о своем муже! Он может ошибаться!
— Говорю не о муже, а о Дубровинском,— еще тише сказала Анна. И потянулась через стол: — Ося, не сердись, право! Это у наев доме стало привычным.
— Папочка, а как зовут мою куклу?— вдруг спросила Верочка, озабоченно следившая за разгоревшимся спором, и теперь, найдя момент, вклинилась в него.
Дубровинский не успел откликнуться на слова жены, вопрос малышки его рассмешил. Он не готов был на него ответить. Заранее не подумал, что ведь у каждой куклы обязательно должно быть имя.
— Ее зовут... А как тебе хочется?
— Н-ну...— Верочка повертела пальчиками.— Н-ну, папочка, ты сам скажи.
И весь разговор как-то сразу переменился, стал мило домашним. Особенно старались сестренки, довольные тем, что наконец завладели общим вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258