И это было знаком доверия и к точности работы агента, и к безупречности его стилистической манеры. Гартинг был ленив и сибарит, но и умен притом же. Этого у него не отнимешь. При необходимости он мог бы и сам сочинить доклад с не меньшим блес-ском. Андреев корову пишет через «ять», и тонкости мышления у него нет совершенно, идет по паркету, а стучит каблуками, словно по булыжному камню. Его, Житомирского, донесения перепластывает по-своему, теряя начисто все их изящество, и даже бесспорные факты приспосабливает к собственным недалеким рассуждениям, а потом колючие замечания по этому поводу, сделанные из Петербурга, тычет в нос ему. Вот взять бы и наворочать в духе филерских проследок: «Сего числа...» А из этого де-лайте сами выводы, ва-ше бла-гор-родие, черт вас побери!
Но пока что приходится кормить свинью апельсинами. Андреев болван болваном, а напиши ему не так, как Гартингу, сразу заметит разницу.Он с обычной своей обстоятельностью изложил весь ход только что закончившегося совещания, между тем думая: «Черт, зря торопит этот оболтус! Надо бы с большего отдаления ко всему присмотреться». И стал мысленно, сам для себя, проверять некоторые выводы,
Вместо поначалу предложенной недели заседали десять дней. Это почти съезд, А участников после ухода Богданова и за минусом секретарей, ведущих только протоколы, всего лишь одиннадцать. Стало быть, разговор очень глубокий. Он будет иметь важные последствия.
Прошли все ленинские резолюции. Писали и докладывали разные люди, но всех их объединяла мысль Ленина. «Двоецентрию в одном центре» нанесен серьезный удар, большевизм очищается от наносов всяческого мусора. Конечно, Богданов не сложит оружия, каприйскую школу закрывать он не собирается, а коль скоро страницы «Пролетария» для его выступлений окажутся недоступны, постарается создать свою новую групповую газетку. Ей как будто бы и название уже придумано — «Вперед». С дерзким вызовом Ленину. Потому что именно так называлась основанная им в 1905 году весьма влиятельная газета.
Зиновьев и Каменев очень настаивали, чтобы органом ЦК РСДРП стала «Правда», выходящая в Вене. Она полностью в руках Троцкого. А Рыков вместе с Каменевым и Томским вообще предлагают прекратить издание «Пролетария». Это не прошло, «Пролетарий» остался. Но кто же в его редакции, кроме Ленина, при таком раскладе сил? Зиновьев, Каменев, Шанцер! Вряд ли легкие дни ожидают там Ленина.
Об отношении фракции к думской деятельности спорили долго и много. Но эти споры, в общем, касались только практической стороны дела, потому что в принципе отзовизм и ультиматизм были и до этого осуждены. Наряду с нелегальной работой большевикам важно сохранить и легальные возможности. В первую голову использовать думскую трибуну. Это, пожалуй, одна из главных побед Ленина на совещании. Ротмистру Андрееву этого не понять, ему хочется, чтобы большевики поглубже забирались в подполье, а охранка в роли кота будет там ловить их, как мышей. А ты вот поймай нас на думской трибуне! Незаметно для себя Житомирский перешел на точку зрения «Отцова», того своего второго естества, в котором он принадлежал к большевистской фракции.
Внесены изменения и в структуру руководства Большевистского Центра. Образована исполнительная комиссия из редакции «Пролетария» и членов пленума БЦ, входящих в хозяйственную комиссию. По теперешнему раскладу, это Ленин, Зиновьев, Каменев, Шанцер, Таратута и — гм! гм! —Любимов. Он же, этот Любимов — «Марк», с Таратутой и Крупской образовал хозяйственную комиссию. А товарищ Отцов в ней, выходит, свое отслужил. Выставлен, правда, по единственному соображению — сокращение численности. Образован и секретариат по сношениям с Россией: Крупская и тот же—гм! гм!—Любимов.
А вот Русский большевистский центр из трех человек, живущих в России,— главный маховичок у машины, коей работать понастоящему, и работать под пристальным оком полиции, в предвкушении тюрьмы, ссылки и каторги, а при некотором повороте событий и под угрозой «столыпинского галстука»,— эта «тройка» еще не очень ясна. Бесспорно, Гольденберг, вероятно, Ногин и... и... Не так густо с людьми, членами БЦ, в России. Очень рвется туда Дубровинский, ему заграница — кость в горле, но Ленин явно его бережет.
И правильно. Как и в прошлый раз, сядет в тюрьму он там непременно, даже без новых придирок,— не закончен срок ссылки, и к этому еще очень задевший самолюбие властей побег из Сольвычегодска. А здоровье его совсем-совсем не блестяще. Жаль человека!
Житомирский вслух опять чертыхнулся. Вспомнилось коленце, выкинутое Андреевым. Сразу же по окончании совещания Дубровинский перебрался на квартиру к Котляренко. Сказал: «Яков Абрамович, вас я очень стесняю, а у Дмитрия Михайловича квартира попросторнее, есть совсем отдельная комнатка. Притом на меня теперь возложена брошюрная комиссия, все издательское дело — толчея начнется ужасная, типографской краской стены насквозь провоняют. А Котляренко привык, он ведь заведует экспедицией «Пролетария». Разубеждать Дубровинского, если он что-то твердо задумал, все равно что с гипсовой статуей разговаривать. Но переехал на новую квартиру и тут же исчез. Куда — загадка. Даже Котляренко не знает. Подождать бы, разведать как следует. Так нет, Андрееву втемяшились давние слова Дубровинского: «Убить эту женщину!» Он решил, что Инок кинулся в Петербург сводить свои счеты с «Люсей». И отбарабанил в департамент полиции телеграмму. А Инок-то оказался в Берлине. Зачем? Очень возможно, по секретному поручению Ленина. А кстати, побывал и у тамошних врачей. Раны на ногах ему все еще душевного покоя не дают. Что там было и было ли, никому по-настоящему неведомо, но берлинский агент с бухты-барахты сообщил в Париж: «Иннокентий покончил с собой, отравился». И снова Андреев шарахнул в Питер срочное донесение: «Видный член ЦК...» А Дубровинский вернулся жив-живехонек. И не похоже, чтобы он вообще принимал какой-нибудь яд. Так вместо того, чтобы признаться перед начальством честно, что все эти сообщения о Дубровинском принесла сорока на хвосте, Андреев затребовал строгие объяснения не с кого-нибудь, а с него же, с Житомирского... ч-черт!
Но, между прочим, что Иосиф Федорович перешел на другую квартиру, даже и хорошо. В этой обстановке чего-нибудь особенного от него не вытянешь, а с туберкулезным больным, хотя и прекраснейшим человеком, жить в одной комнате долго не очень заманчиво. Врачу, понимающему это, тем более.
Он поставил точку в конце своего доклада и подписался агентурной кличкой «Жак». А сам подумал, что если этого балбеса Андреева в скором времени не заменят другим человеком, толковым и вызывающим к себе его, Житомирского, симпатию, он, пожалуй, предпочтет навестить Бурцева и добровольно раскрыть ему кое-что из «парижских тайн», захватывающих не менее, чем в знаменитом романе Эжена Сю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258