Потом вдруг Шанцер сказал:
— Моя мать по национальности француженка, а я родился уже в России и русский, конечно, до корней волос. А вот слышу французскую речь именно здесь, в Париже, и у меня возникает некое мистическое чувство. Будто я слышу голос деда своего, будто он идет рядом со мной по этим мостовым, будто мой дед — это я сам. С вами такого никогда не бывает, Иосиф Федорович?
— Подобного? Нет,— рассеянно ответил Дубровинский, весь еще полный переживаниями дня.— Мистике я не подвержен, Виргилий Леонович.
— Да я не в прямом смысле. Так, по ассоциации. Человек — существо тонкое. И вот иногда...
— Человек — существо тонкое,— механически повторил Дубровинский.— Против этого я не спорю.
И опять они шли молча.
— Резолюция, принятая сегодня относительно Александра Александровича, равнозначна устранению его из состава Большевистского Центра,— проговорил Шанцер, угадывая мысли Дубровинского.— Уверен, что Красин точно так же истолкует эту резолюцию и в отношении себя, хотя он в ней и не упоминался. Они, я полагаю, будут апеллировать к партии. И справедливо.
— Вы говорите так, Виргилий Леонович, словно вы прежде них хотите апеллировать.— Дубровинского не очень влекло поддерживать этот разговор. Он чувствовал томящую усталость.
— Во всяком случае, готов к ним присоединиться, если они печатно выступят с протестом,— заявил Шанцер. И уточнил:— Имею в виду принципиальную сторону дела — раскол и вытеснение отзовистов, ультиматистов и богостроителей в особую фракцию.— Он усмехнулся.— Впрочем, богостроители — это вообще миф, как и сама идея бога. Неужели кто-то и где-то может подумать всерьез, что к божественным ликам Христа, Магомета, Брамы, Будды и так далее присоединится еще и пророк Луначарский или Богданов? «Богостроители» никакого бога не строят, а вот Ленин строит богостроителей.
— Так говорили и когда Владимир Ильич боролся с «экономистами»,— сухо отозвался Дубровинский.— Прокопович, а в особенности мадам Кускова тогда распиналась, что ее заметки, которым Ленин дал меткое название «Кредо», совсем не носили программного характера и что «экономизма» как самостоятельного течения политической мысли нет. Его, дескать, выдумал Ленин. Но ведь был же «экономизм», теперь всем это ясно! И не получил он губительного распространения, тормозящего развитие революционных сил, именно потому, что эту опасность вовремя заметил Ленин и разгромил идейно.
— Это другое,— возразил Шанцер.— «Экономизм» действительно был. И борьба с ним была правильной.
— Так вы теперь говорите, Виргилий Леонович. Так вы, надеюсь, когда-нибудь скажете и об отзовизме и богостроительстве. Смею думать, что вы и сейчас всерьез не считаете, будто мы в Луначарском, Базарове, Богданове и так далее видим «пророков» и основателей новой религии с возведением этих товарищей в ранг верховного существа. Как это будет звучать? Христиане, магометане, буддисты, луначаристы, богданиане... Не надо играть красивыми словами. Богостроители бога не строят, они строят равнозначную замену ему для затемнения малопросвещенных умов. Чем это лучше?— Дубровинский говорил уже с легким раздражением.— А что касается вытеснения «божественных отзовистов» в особую фракцию, чего вам и Богданову хочется, то — помните слова Александра Александровича?— «действительные большевики» этого не допустят. Только не те большевики, которые видятся ему. Вам хочется раскола вплоть до создания не только особой фракции, но, может быть, и особой партии, а мы полагаем, что ныне откололась, именно откололась, только маленькая частица нашего руководящего центра. И это еще теснее сплотит всех большевиков на местах. Невыносимо, когда из одного центра ведется пропаганда двух, взаимоисключающих направлений.
Они замолчали, вслушиваясь в веселые шумы вечернего Парижа. Какого-то господина в блестящем черном цилиндре с тросточкой на полусогнутой руке Дубровинский нечаянно задел локтем, но, прежде чем сообразил, что все же надо извиниться, господин первым галантно произнес: «Пардон, месье!» — притронулся к цилиндру и проследовал дальше. Шанцер проводил его улыбчивым взглядом: вот она — настоящая Франция!
— Не зарекаюсь, Иосиф Федорович,— первым заговорил он,— не зарекаюсь. Я не телеграфный столб, и если кто-то мне в конце концов докажет — вы, Ленин, жизнь,— что я заблуждался, что борьба с отзовизмом и богостроительством так, как она сейчас ведется, была единственно правильной,— принесу публичное покаяние. Всегда восхищаюсь работой мысли Ленина, его удивительным умением продираться сквозь цепкие заросли всяческих внутрипартийных дрязг и склок и выходить на чистую, открытую дорогу. Но пока я все же с Александром Александровичем. Разделяю его политические взгляды и его политическую борьбу. Однако сам себя не отчисляю из Большевистского Центра и буду выполнять ту работу, которую мне поручат.
— Имея иные политические взгляды?
— Да. В рамках партийной законности и действуя открыто, не заговорщически.— Он оживился.— Слушайте, Иосиф Федорович, а сами вы разве не поступали так?
— Мое примиренчество — вечный укор моей совести,— сказал Дубровинский.— И я никогда не оправдывал и не буду оправдывать его тем, что втянут был в него заговорщиками,
— А вы уверены в том, что все из тех, кто поддерживает на совещании, по вашему мнению, правильную линию, так никогда от нее и не отдалятся? Способны вы это разглядеть сквозь даль грядущего времени? Опираясь на мистику. Так сказать, по предчувствию. Или... без мистики, постичь холодным анализом?— Он сунул руку Дубровинскому. Тот непроизвольно пожал ее.— Прощайте! До завтра! Мне — на эту улицу.
Дубровинскому вспомнилась прочитанная еще в юности повесть какого-то норвежского писателя из жизни викингов. Там некий мудрый старик был наделен даром ясновидения, он различал над головами своих друзей и врагов ангелов смерти за несколько дней до того, как смерть забирала этих людей в свое лоно. Вопросы Шанцера обожгли, словно огнем. Мистика. Предчувствия. Холодный анализ...
Он зажмурил глаза. Да, Шанцер, конечно, одумается. Но ему вдруг представилось, что над головами Зиновьева, Каменева и Рыкова трепещутся какие-то неясные тени. Голоса их слышны точно бы в сопровождении очень тихого, двоящего звуки эха, издалека возвращающего совсем в иной окраске произнесенные сейчас слова. Вспомнилось, как четко они объявляют свои позиции и как неуверенно, путаясь, их защищают.
Житомирский писал доклад Андрееву и чертыхался. Он знал, что Гартинг в его реляциях, по существу, лишь заменял подпись и адресовку, почти не затрагивая текста самого сообщения, и в таком виде, от своего уже имени, пересылал высшему начальству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
— Моя мать по национальности француженка, а я родился уже в России и русский, конечно, до корней волос. А вот слышу французскую речь именно здесь, в Париже, и у меня возникает некое мистическое чувство. Будто я слышу голос деда своего, будто он идет рядом со мной по этим мостовым, будто мой дед — это я сам. С вами такого никогда не бывает, Иосиф Федорович?
— Подобного? Нет,— рассеянно ответил Дубровинский, весь еще полный переживаниями дня.— Мистике я не подвержен, Виргилий Леонович.
— Да я не в прямом смысле. Так, по ассоциации. Человек — существо тонкое. И вот иногда...
— Человек — существо тонкое,— механически повторил Дубровинский.— Против этого я не спорю.
И опять они шли молча.
— Резолюция, принятая сегодня относительно Александра Александровича, равнозначна устранению его из состава Большевистского Центра,— проговорил Шанцер, угадывая мысли Дубровинского.— Уверен, что Красин точно так же истолкует эту резолюцию и в отношении себя, хотя он в ней и не упоминался. Они, я полагаю, будут апеллировать к партии. И справедливо.
— Вы говорите так, Виргилий Леонович, словно вы прежде них хотите апеллировать.— Дубровинского не очень влекло поддерживать этот разговор. Он чувствовал томящую усталость.
— Во всяком случае, готов к ним присоединиться, если они печатно выступят с протестом,— заявил Шанцер. И уточнил:— Имею в виду принципиальную сторону дела — раскол и вытеснение отзовистов, ультиматистов и богостроителей в особую фракцию.— Он усмехнулся.— Впрочем, богостроители — это вообще миф, как и сама идея бога. Неужели кто-то и где-то может подумать всерьез, что к божественным ликам Христа, Магомета, Брамы, Будды и так далее присоединится еще и пророк Луначарский или Богданов? «Богостроители» никакого бога не строят, а вот Ленин строит богостроителей.
— Так говорили и когда Владимир Ильич боролся с «экономистами»,— сухо отозвался Дубровинский.— Прокопович, а в особенности мадам Кускова тогда распиналась, что ее заметки, которым Ленин дал меткое название «Кредо», совсем не носили программного характера и что «экономизма» как самостоятельного течения политической мысли нет. Его, дескать, выдумал Ленин. Но ведь был же «экономизм», теперь всем это ясно! И не получил он губительного распространения, тормозящего развитие революционных сил, именно потому, что эту опасность вовремя заметил Ленин и разгромил идейно.
— Это другое,— возразил Шанцер.— «Экономизм» действительно был. И борьба с ним была правильной.
— Так вы теперь говорите, Виргилий Леонович. Так вы, надеюсь, когда-нибудь скажете и об отзовизме и богостроительстве. Смею думать, что вы и сейчас всерьез не считаете, будто мы в Луначарском, Базарове, Богданове и так далее видим «пророков» и основателей новой религии с возведением этих товарищей в ранг верховного существа. Как это будет звучать? Христиане, магометане, буддисты, луначаристы, богданиане... Не надо играть красивыми словами. Богостроители бога не строят, они строят равнозначную замену ему для затемнения малопросвещенных умов. Чем это лучше?— Дубровинский говорил уже с легким раздражением.— А что касается вытеснения «божественных отзовистов» в особую фракцию, чего вам и Богданову хочется, то — помните слова Александра Александровича?— «действительные большевики» этого не допустят. Только не те большевики, которые видятся ему. Вам хочется раскола вплоть до создания не только особой фракции, но, может быть, и особой партии, а мы полагаем, что ныне откололась, именно откололась, только маленькая частица нашего руководящего центра. И это еще теснее сплотит всех большевиков на местах. Невыносимо, когда из одного центра ведется пропаганда двух, взаимоисключающих направлений.
Они замолчали, вслушиваясь в веселые шумы вечернего Парижа. Какого-то господина в блестящем черном цилиндре с тросточкой на полусогнутой руке Дубровинский нечаянно задел локтем, но, прежде чем сообразил, что все же надо извиниться, господин первым галантно произнес: «Пардон, месье!» — притронулся к цилиндру и проследовал дальше. Шанцер проводил его улыбчивым взглядом: вот она — настоящая Франция!
— Не зарекаюсь, Иосиф Федорович,— первым заговорил он,— не зарекаюсь. Я не телеграфный столб, и если кто-то мне в конце концов докажет — вы, Ленин, жизнь,— что я заблуждался, что борьба с отзовизмом и богостроительством так, как она сейчас ведется, была единственно правильной,— принесу публичное покаяние. Всегда восхищаюсь работой мысли Ленина, его удивительным умением продираться сквозь цепкие заросли всяческих внутрипартийных дрязг и склок и выходить на чистую, открытую дорогу. Но пока я все же с Александром Александровичем. Разделяю его политические взгляды и его политическую борьбу. Однако сам себя не отчисляю из Большевистского Центра и буду выполнять ту работу, которую мне поручат.
— Имея иные политические взгляды?
— Да. В рамках партийной законности и действуя открыто, не заговорщически.— Он оживился.— Слушайте, Иосиф Федорович, а сами вы разве не поступали так?
— Мое примиренчество — вечный укор моей совести,— сказал Дубровинский.— И я никогда не оправдывал и не буду оправдывать его тем, что втянут был в него заговорщиками,
— А вы уверены в том, что все из тех, кто поддерживает на совещании, по вашему мнению, правильную линию, так никогда от нее и не отдалятся? Способны вы это разглядеть сквозь даль грядущего времени? Опираясь на мистику. Так сказать, по предчувствию. Или... без мистики, постичь холодным анализом?— Он сунул руку Дубровинскому. Тот непроизвольно пожал ее.— Прощайте! До завтра! Мне — на эту улицу.
Дубровинскому вспомнилась прочитанная еще в юности повесть какого-то норвежского писателя из жизни викингов. Там некий мудрый старик был наделен даром ясновидения, он различал над головами своих друзей и врагов ангелов смерти за несколько дней до того, как смерть забирала этих людей в свое лоно. Вопросы Шанцера обожгли, словно огнем. Мистика. Предчувствия. Холодный анализ...
Он зажмурил глаза. Да, Шанцер, конечно, одумается. Но ему вдруг представилось, что над головами Зиновьева, Каменева и Рыкова трепещутся какие-то неясные тени. Голоса их слышны точно бы в сопровождении очень тихого, двоящего звуки эха, издалека возвращающего совсем в иной окраске произнесенные сейчас слова. Вспомнилось, как четко они объявляют свои позиции и как неуверенно, путаясь, их защищают.
Житомирский писал доклад Андрееву и чертыхался. Он знал, что Гартинг в его реляциях, по существу, лишь заменял подпись и адресовку, почти не затрагивая текста самого сообщения, и в таком виде, от своего уже имени, пересылал высшему начальству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258