Ленин помешкал немного, сожалительно посмотрел на готовые к поездке велосипеды и пригласил Зиновьева войти в соседнюю комнату.
Они присели к некрашеному столу, заваленному рукописями, стопами книг. Ленин подвинул в сторону будильник, звонко отщелкивающий свои доли минут, Зиновьев ворошил волосы, нервно покусывал губы.
— У меня, Владимир Ильич, из головы нейдет вчерашняя наша баталия,— признался он, ладонями хлопнув себя по коленям.— А когда несколько отдаляешься от самого события, многое становится виднее.
— Так,— сказал Ленин, слегка наклоняясь вперед и приготовившись слушать Зиновьева. В памяти всплыло вчерашнее заседание Заграничного бюро ЦК, на котором с особой остротой говорилось о новой волне примиренческих настроений по отношению к ликвидаторам,— духота прокуренного помещения, чего он не любил больше всего на свете, визгливые вскрики, перебранки, галдеж несогласия.— Что же именно из «некоторого отдаления» вам стало виднее, Григорий Евсеевич? Вернее, что вам с близкого расстояния не удалось разглядеть?
— То, что мы с вами поставили на одну доску всех, кто в любой, даже весьма определенной форме высказывал свои колебания по отношению к ликвидаторству.
— Гм! Гм!.. «С вами...» Это определение сейчас в вашей интонации звучит, как взятое из словаря заговорщиков. А мы вчера доказывали истину не в заговоре с вами, а как убежденные — каждый, каждый! — в своей правоте большевики. Во всяком случае, так выступал я. И был удовлетворен, что вы наряду со мной отстаиваете нашу, большевистскую точку зрения. Теперь вас по обыкновению начинают томить сомнения. Расскажите, кто, по-вашему, вопреки истине оказался «поставленным на одну доску»? И с кем?
— Ну, хотя бы... Любимов и польские представители. Я встретил сегодня Марка. Он этим угнетен. Единственный наш, от большевиков, представитель в Заграничном бюро, член ЦК...
— Так,— Ленин выпрямился.— Так, разница и в самом деле была: польские представители ломили напрямую, а Марк вертелся. Но судить должно всегда по результатам, а не по поведению в какой-то отдельный момент. Тем более что ломить напрямую — куда благороднее, чем вилять хвостом.
— Марк, безусловно, как вы говорите, «вертелся», я с этим согласен, Владимир Ильич. Но ведь именно это и помешало понять его позицию. А она была не совсем уж плохой. Даже совсем не плохой.
— Отвратительной!—воскликнул Ленин. И вскочил.— Отвратительной! Разве вам не ясно, Григорий Евсеевич, что он, всячески извиваясь и маскируя свою подлинную точку зрения, тем не менее тянул на сторону Горева, «Игоря»,— этого меньшевика, разрушителя партии, к несчастью, на пленуме избранного в ЗБЦК,— он защищал его так, как вы сейчас защищаете Марка! Да, да, точно так, как вы сейчас защищаете! Марк — ликвидатор. И это отлично видится с любого расстояния, близкого и далекого. А то, что он н а ш, и ныне единственный, представитель,— это особенно скверно!
— Владимир Ильич, я повторяю, Марка я встретил сегодня, с ним разговаривал. Он угнетен вашей вчерашней беспощадностью.— Зиновьев прикладывал руки к груди, смотрел на Ленина осуждающе.— Вопросы партийного объединения — вопросы очень тонкого свойства. Тут непременно следует принимать в расчет психологические всплески каждого отдельного человека в каждый отдельный момент.
— Если принимать в расчет «всплески» каждого, в партии окажется столько фракций, сколько в ней числится членов партии,— язвительно проговорил Ленин.— Да, да, ровно столько, потому что личность человеческая сугубо индивидуальна. Каждый человек в мире — неповторимое явление. И я счел бы величайшей бедой для себя состоять членом такой партии, которая отвергала бы это. Но, дорогой Григорий Евсеевич, партии для того и создаются, чтобы совершенно несхожим между собой по характерам людям решать сообща жизненно важные для всех них — для всего трудового народа! — задачи. В каждый отдельный момент независимо от «психологических всплесков» каждого! Марк же вчера, а из ваших слов я понимаю, и сегодня тоже, хочет быть только индивидом, забывая о своих обязанностях члена партии, большевика.
— Об этих своих обязанностях Марк никогда не забывал,— возразил Зиновьев,— но он стремится в настоящий сложный момент их выполнять... ну как вам сказать... с необходимой осторожностью. Разумеется, по отношению к другим.
— С такой осторожностью, при которой невозможно понять, что он защищает — партию или ее ликвидаторов. Впрочем, это вы не смогли понять. Я понял. И от своих обвинений не отказываюсь.
— Почему бы вам тогда не обвинить и Дубровинского? Он ведь тоже сейчас не вполне разделяет ваши позиции!
— Оставьте! — Ленин резко повернулся на каблуках.— Да, не разделяет.От бесконечной веры в честность борьбы, в возможность сблизиться с меньшевиками на принципиальных основах. С ним однажды такое уже бывало — примиренчество! — и вот новый, смягченный рецидив. Но это не ликвидаторство. И не то примиренчество, к которому тянетесь вы. А Иннокентия, кстати, я знаю тоже несколько больше, чем вы.
— Вы обижаете меня, Владимир Ильич,— хмуро сказал Зиновьев, поворачиваясь лицом к окну, за которым в некотором отдалении тихо раскачивались тонкие ветви сирени.— Хорошо, не станем касаться Иннокентия. Но я никак не могу согласиться с тем, что Марк должен остаться при убеждении, будто он в нашем представлении ликвидатор.
— Да, да, он ликвидатор, и никто иной! Он покровитель еще более вредного ликвидатора Игоря! Он — этот шаткий кустик сирени, на который вы, Григорий Евсеевич, с таким удовольствием любуетесь. Красив, изящен! Но опереться на этот кустик невозможно. Повалитесь и расшибетесь. Да, да! А перед вами, если я вас обидел, я готов извиниться.
Он выбрался из тесноты, от стола, в узкое пространство между кроватями и заходил, возбужденный,— устойчивая привычка, приобретенная в тюрьме. Зиновьев барабанил пальцами по столу.
— Вчера в пылу полемики, Владимир Ильич, вы говорил чрезмерно резкие слова. А резкие слова не всегда бывают самыми точными.
— Чаще — бывают,— заявил Ленин с прежней решимостью.— Во всяком случае, теперь, когда речь идет о спасении партии, когда вопрос поставлен ребром — быть или не быть объединенной партии,— резкие слова гораздо лучше и действеннее многих. Они определеннее очерчивают позиции спорящих...
— В споре рождается истина,— нетерпеливо вставил Зиновьев.— И неплохо бы дождаться ее рождения!
— Да простится тогда и мне такой каламбур: бесспорно, что в споре рождается истина, но спорно весьма, что истина рождается в любом споре. А резкие слова не убивают, они помогают тому, кому адресованы. Если он хочет их понимать. Именно хочет!, А Марк донимать не хотел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258