— Да зачем же ты, батюшка, в эту конку влез? Давно ведь, от самого Николаевского вокзала, замечаю, в ней едешь. Что бы хоть пораньше спросить?
— Так городовой мне посоветовал.
— Ах, пес шелудивый! Это тебе теперь надо...
И принялась подробнейше объяснять правильный путь на Охту. Получалось: две пересадки на конках да еще пешком немало придется пройти.
— Возьми лучше извозчика,— в конце посоветовала она.— Только за чужегородного не выдавай себя: обдерут стервецы. Вид у тебя ее питерский. Так ты руби прямо: «Адрес такой-то. В гостях засиделся. А дома жена ожидает — шею намылит мне». На этот счет извозчики сочувственные, они своих баб пуще смерти боятся. Тут вот, за углом, как раз будет и стоянка извозчичья.
Он поблагодарил соседку, вышел из вагона и, внутренне посмеиваясь, поступил по ее совету.Однако извозчик лишь нахально скривил губы. Справился, ехать ли через Васильевский остров или через Выборгскую сторону? А когда Дубровинский с деланной сердитостью приказал ему ехать прямо, он протянул: «Стало быть, поеду через Выборгскую» — и назвал цену, от которой екнуло сердце. Но что поделаешь, коли «вид не питерский»!
Санки резво тронулись с места, снежная пыль завихрилась из-под полозьев. И тут Дубровинскому словно бы какое-то шестое чувство подсказало, что следом за ними минутами двумя позже с этой же остановки тронулся второй извозчик. Он осторожно оглянулся. Да, так и есть, позади саженях в ста сечет копытами прикатанную дорогу серый в яблоках рысак. Может быть, случайное совпадение? Стало ие по себе. Ведь он громко назвал извозчику почти точный адрес. Но слежки-то ведь ие было. «Приказчики» вышли из вагона конки давным-давно. А на этой остановке вообще, кроме него самого, вроде бы никто на сходил. Постарался припомнить. Нет, сошел еще старик с палкой, но он сразу же заковылял на другую сторону улицы. Тревога напрасная?
А серый в яблоках между тем все время неотступно следовал за ними, как бы предумышленно отставая значительно, когда выбирались на прямую, то оказывался совсем невдалеке, если круто сворачивали в какой-нибудь переулок.
— Слушай, братец, куда я тебе сказал ехать?— пьяным голосом окликнул Дубровинский извозчика, придя к твердой мысли, что «хвост» все же за ними прицепился, хотя и неведомо каким образом. По-столичному, должно быть, филеры сумели передать его от одного к другому. Припомнилось, как похоже на это удирал он от погони, и на извозчике тоже, тогда в еще мало знакомой Самаре.
— То есть как куда?— переспросил извозчик.— На Охту.
— А мне совсем на Охту и ненадобно. Давай гони по Невскому.
Подумалось, там легче будет в толпе затеряться.
— По Невскому? Прокатить? А до Невского, барин, знаешь сколько отсюдова?—Извозчик сбавил рыси у коня.— Плати деньги вперед. Так не повезу. Знаем вашего брата, гулящего.
— Тогда и я не хочу. Ну тебя к черту!— Дубровинский вытащил серебряный рубль, больше, чем цена, за которую сторговались ехать до Охты, положил на облучок.— Давай поворачивай за угол, я сойду, никуда с тобой не поеду.
Ему показалось, что в переулке стоит большой дом с проходным двором, а о петербургских проходных дворах он немало наслышан. Только бы не оказался скотиной сам этот извозчик. Но рисковать надо.
Он соскочил с санок, вбежал во двор и крякнул в досаде. Четырехэтажный домина со множеством подъездов охватил каменным кольцом чуть не целый квартал, а ворота только одни. Если «серый в яблоках» — погоня, от нее теперь уже никуда не уйдешь! В распоряжении от силы две-три минуты.
Почти механически, не думая, Дубровинский бросился в один из дальних от ворот подъездов. Взлетая по ступенькам промерзшей лестницы, он на мгновение все же приостановился. Заметил, как мимо ворот резвой рысцой пронесся «серый в яблоках». Ах, не лучше ли было бы притаиться там, поблизости, и, воспользовавшись коротким замешательством филера — ведь он же сейчас видит, что первый извозчик едет пустой!— попытаться ускользнуть за угол, обратно?
От быстрого бега тяжело стучало сердце. Дубровинский поднялся на следующий этаж, все еще не зная, для чего это делает. С лестничной площадки сквозь запыленные стекла глянул вниз. В просвете ворот появился торопливо шагающий мужчина. В шапке-ушанке. Ступил во двор и замер, обшаривая взглядом все подъезды.
Из одного вдруг вынеслась веселая ватага мальчишек, шесть или семь человек. Дубровинский облизнул сохнущие губы. Какое счастье, что мальчишки не появились раньше, что он не бросился в тот подъезд, откуда они выбежали, и двор именно в самое нужное время оказался безлюдным!
Шпик поманил ребят пальцем. Что-то быстренько им объяснил, похлопал себя по карману, и мальчишки, словно стайка воробьев, порхнули врассыпную, по одному в каждый подъезд. Вот негодяй, купил ребят, сочинив для них бог весть какую историю!
Деваться некуда. Решают секунды. Вся надежда на то, что парнишку, который прибежит сюда, удастся перекупить. Или воззвать к его ребячьему благородству: «Не выдавай!» По нижним ступенькам лестницы уже топотали ноги маленького, не ведающего, что он делает, сыщика.И тут распахнулась какая-то дверь с медной табличкой, скупо блеснувшей в полутьме, появилась девушка, по виду горничная, должно быть посланная за покупками, и в замешательстве от неожиданной встречи грудь в грудь спросила:
— Вы к доктору? Входите!
Дубровинский вошел. «Совсем как у Достоевского получилось,— промелькнуло у него в голове.— Только Раскольников укрылся в пустой квартире, а я нарвался на доктора». Обдало приятным теплом, запахом лекарств. Из внутренних покоев выплыла седая полная женщина.
— Как вы вошли? Я не слыхала звонка,— проговорила она удивленно.— Прием вообще-то закончен.
— Мне открыла ваша горничная,— сказал Дубровинский.— Простите! Но мне дурно. Тошнит. Кружится голова.
— Ах, боже мой!—воскликнула женщина. И отступила в глубь коридора.— Аркаша, скорее, выйди сюда, пациенту плохо!
Появился тоже совсем седой, пришмыгивающий пятками и горбящийся старик. Он то и дело поправлял на переносье пенсне.
— Сима, так помоги же ему!— ворчливо сказал он. И схватил Дубровинского за руку, прощупывая пульс.— Не могу я осматривать пациента сквозь одежду.— Пробормотал вполголоса: — Пульс неровный, но сильный...
Вдвоем они стащили с Дубровинского пальто, пиджак, увели в приемную и уложили на диван, прикрытый белой накрахмаленной простыней. Седая Сима зажгла лампу, уже начинало смеркаться. Дубровинский чувствовал себя отвратительно, предугадывая, как будет разоблачена его наивная симуляция. Хорошо, если не заподозрят еще в нем жулика, вора, обманно ворвавшегося в квартиру, и не вызовут дворника. Может быть, по-честному, лучше сразу признаться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258