Давно ли в Кишиневе разгромлена полицией тайная типография нашей «Искры»? Я подчеркиваю, Иосиф Федорович, нашей. Ибо нет другого печатного органа, который объединял бы всех социал-демократов вокруг себя. Суд по делу этой типографии был безмерно жестоким: товарищей приговорили к лишению всех прав состояния, пожизненной ссылке в Сибирь. И вот уже разгромлена Тифлисская организация, арестована вся редакция газеты «Квали». Тяжелые провалы в Екатеринославе. Правительство открыло гонения на земцев, узрело в их стремлениях некоторые признаки конституционности. Немецкая социал-демократическая фракция рейхстага делает официальный запрос о деятельности русской тайной полиции в Германии. Если дошло до запросов 8 парламенте, что же тогда повсюду за границей вытворяет агентура фон Плеве? В Женеве по его указке местные власти арестовали Бурцева и Красикова как анархистов. Женевское озеро, что ли, собирались эти «анархисты» взорвать?! Просто Бурцев пудами накапливал разоблачительный материал против действий охранки. Красиков же был делегатом и вице-председателем нашего съезда. Хороши «анархисты»! Их под арестом продержали, конечно, недолго, но смотрите, в какой близости от наших руководящих центров орудуют царские шпики. Зубатова нет, есть Лопухин и Макаров; Рачковского нет, есть Ратаев; Сипягина нет, есть фон Плеве. И зубатовские общества среди рабочих еще существуют, потому что, отыгравшись на Зубатове, высокие власти сообразили: прикрой их сразу — станут социал-демокра-
тическими. А друзья-эсеры постреливают из-за угла. Метили в наместника Кавказа князя Голицына, а в Белостоке и полицмейстером Метленко обошлись. Лишь бы страхом террора земля русская полнилась. Социалисты-революционеры, а стреляют по революции. В Петербурге поп Гапон весьма подозрительно обхаживает рабочих. Не в подмену ли Зубатову себя прочит? И вот среди такой карусели нам еще влезать во внутренние распри!
— Все это я знаю, Иосиф Николаевич, к вашему рассказу мог бы многое и от себя добавить. Но ведь эти распри, как вы их называете, мешают главному.
— Ничему не мешают. Все возвращается на пути своя.
— Нужен съезд, чтобы все привести в полную ясность. Разделяться так разделяться! Объединяться так объединяться!
— Не нужен съезд! Не надо наступать на больные мозоли. Новый' съезд вскоре после Второго — новый взрыв затухающих страстей. Дайте поработать времени. Согласны? Разойдемся мирно, дружески. И подумаем. Разожгу керосинку, вместе чаю попьем. Тряхнем стариной!
С него несколько слетела высокомерность, с которой он до этого вел свой разговор. Вот бы сюда Леонида Петровича Ради-на! Возможно, удалось бы и в самом деле найти общий язык, как это бывало в Яранске. Чаю попить? Времени нет, можно опоздать на поезд.
— Спасибо, не хлопочите, Иосиф Николаевич! Спешу на вокзал. А подумать о ваших словах, конечно, подумаю.
— Голодным уходите? Иосиф Федорович! — Он побежал куда-то, на кухню, что ли, и принес французскую булку, половину колечка копченой колбасы.— Возьмите с собой!
Но это он выговорил опять уже покровительственно, словно бы сожалея, что недавно предлагал своему собеседнику полное равенство. И не протянулась к его щедрому дару рука. А Мо-шинский еще спросил совсем сухо, казенно:
— Да, вы ведь теперь отец большого семейства! Все здоровы?
— Вполне...
— Значит, не останетесь? Ну, как вам угодно.—И крикнул в глубь квартиры: —Яков, проводи Иосифа Федоровича.
Тотчас возник молодой человек интеллигентного вида, с гладко зачесанными назад темно-русыми волосами.
— Житомирский,— представился он.— Извините, не подслушивал, но разговор ваш слышал, говорили вы достаточно громко. А появляться без нужды не считал признаком хорошего тона. Однако если Иосиф Николаевич меня вызвал, будем знакомы,
И по дороге к вокзалу с такой же непринужденностью объяснил, что родом из Ростова, приехал сейчас из Берлина, там закончил медицинское образование и вот, побывав по делам в России, собирается уже восвояси, а точнее, «вочужаси», поскольку всегда очень тоскует по земле родной.
— Да что же вас гонит тогда «вочужаси»?'
— Полагаю, нам нечего таиться друг от друга: встретились мы не где-нибудь, а на квартире Мошинского. Так вот, приезжал я сюда по поручению Ленина, кое-что удалось мне сделать для пополнения партийной кассы. Надо издавать новую газету, а противовес свихнувшейся «Искре». Позиция Мошинского мне решительно не нравится. Быть делегатом съезда и не понять смысла борьбы, которую ведет Ленин,— это не просто оказаться в «болоте», это стать жирной, квакающей лягушкой. Из Берлина, где шумят Рязанов с Троцким, буду перебираться в Женеву, там больше настоящей политической жизни, там Ленин, а я ведь большевик. Вы не думаете махнуть за границу?
— Думаю махнуть по России. Это сейчас мне представляется наиболее важным...
...Нет, не заснуть все равно! Только зря бока пролеживать и корчиться на жестких досках от холода. Дубровинский спустился на пол. На нижних полках разместилось большое семейство. Люди переезжали из Ростова куда-то на Дальний Восток, весь проход и багажные полки были натуго забиты их узлами, свертками, корзинами, самодельными чемоданами. У каждого свой матрасик,' подушка, одеяло. Дородная женщина, явно глава семьи при худеньком, забитом муже, вместе с двумя малышами расположилась даже на пуховой перине.
Дубровинский присел на краешек ее постели. С вечера так, коротенько они перебросились несколькими словами. Какая неволя повела их из теплых краев в такие дали? Женщина прицыкнула на скачущих у нее за спиной малышей, рассудительно ответила: «Неволя-то была для нас здесь. Едем волю искать. Бог даст сыщется». Сухонький, тихий муж ее работал мастером-литейщиком на Таганрогском заводе. Начались там волнения— расценки на четверть, сразу снизили, многих прувольняли — ну и забастовали оставшиеся. Правды, ясно, не добились. К тому еще нашлись и из рабочих такие шкурники, что погашенные домны вновь разожгли. Подкупили хозяева. А тех, кто крепче других держался, потом выгнали. Вот почитай два года и маялись на случайной поденщине. А теперь решили заехать в самую что ни на есть даль и глушь. Чтобы и глаза не видели беды здешней. Не найдется литейной работы на новых местах, уйдем в лес, в тайгу — она, матушка, как-нибудь да прокормит. Зато в таежной-то глухомани хоть 'поганых рож полицейских видеть не будешь.
Пришлось ей возразить. Не убегать куда глаза глядят надо, а сообща действовать, бороться с хозяевами. Женщина безнадежно махнула рукой: попробовали, поборолись. А пока солнце взойдет, роса очи выест...
Он сидел, пригревшись на теплой, мягкой перине— зябли только ноги в штиблетах,— и соединял в памяти разговоры с Кржижановским, Носковым, Мошинским и совсем недавний — с этой женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
тическими. А друзья-эсеры постреливают из-за угла. Метили в наместника Кавказа князя Голицына, а в Белостоке и полицмейстером Метленко обошлись. Лишь бы страхом террора земля русская полнилась. Социалисты-революционеры, а стреляют по революции. В Петербурге поп Гапон весьма подозрительно обхаживает рабочих. Не в подмену ли Зубатову себя прочит? И вот среди такой карусели нам еще влезать во внутренние распри!
— Все это я знаю, Иосиф Николаевич, к вашему рассказу мог бы многое и от себя добавить. Но ведь эти распри, как вы их называете, мешают главному.
— Ничему не мешают. Все возвращается на пути своя.
— Нужен съезд, чтобы все привести в полную ясность. Разделяться так разделяться! Объединяться так объединяться!
— Не нужен съезд! Не надо наступать на больные мозоли. Новый' съезд вскоре после Второго — новый взрыв затухающих страстей. Дайте поработать времени. Согласны? Разойдемся мирно, дружески. И подумаем. Разожгу керосинку, вместе чаю попьем. Тряхнем стариной!
С него несколько слетела высокомерность, с которой он до этого вел свой разговор. Вот бы сюда Леонида Петровича Ради-на! Возможно, удалось бы и в самом деле найти общий язык, как это бывало в Яранске. Чаю попить? Времени нет, можно опоздать на поезд.
— Спасибо, не хлопочите, Иосиф Николаевич! Спешу на вокзал. А подумать о ваших словах, конечно, подумаю.
— Голодным уходите? Иосиф Федорович! — Он побежал куда-то, на кухню, что ли, и принес французскую булку, половину колечка копченой колбасы.— Возьмите с собой!
Но это он выговорил опять уже покровительственно, словно бы сожалея, что недавно предлагал своему собеседнику полное равенство. И не протянулась к его щедрому дару рука. А Мо-шинский еще спросил совсем сухо, казенно:
— Да, вы ведь теперь отец большого семейства! Все здоровы?
— Вполне...
— Значит, не останетесь? Ну, как вам угодно.—И крикнул в глубь квартиры: —Яков, проводи Иосифа Федоровича.
Тотчас возник молодой человек интеллигентного вида, с гладко зачесанными назад темно-русыми волосами.
— Житомирский,— представился он.— Извините, не подслушивал, но разговор ваш слышал, говорили вы достаточно громко. А появляться без нужды не считал признаком хорошего тона. Однако если Иосиф Николаевич меня вызвал, будем знакомы,
И по дороге к вокзалу с такой же непринужденностью объяснил, что родом из Ростова, приехал сейчас из Берлина, там закончил медицинское образование и вот, побывав по делам в России, собирается уже восвояси, а точнее, «вочужаси», поскольку всегда очень тоскует по земле родной.
— Да что же вас гонит тогда «вочужаси»?'
— Полагаю, нам нечего таиться друг от друга: встретились мы не где-нибудь, а на квартире Мошинского. Так вот, приезжал я сюда по поручению Ленина, кое-что удалось мне сделать для пополнения партийной кассы. Надо издавать новую газету, а противовес свихнувшейся «Искре». Позиция Мошинского мне решительно не нравится. Быть делегатом съезда и не понять смысла борьбы, которую ведет Ленин,— это не просто оказаться в «болоте», это стать жирной, квакающей лягушкой. Из Берлина, где шумят Рязанов с Троцким, буду перебираться в Женеву, там больше настоящей политической жизни, там Ленин, а я ведь большевик. Вы не думаете махнуть за границу?
— Думаю махнуть по России. Это сейчас мне представляется наиболее важным...
...Нет, не заснуть все равно! Только зря бока пролеживать и корчиться на жестких досках от холода. Дубровинский спустился на пол. На нижних полках разместилось большое семейство. Люди переезжали из Ростова куда-то на Дальний Восток, весь проход и багажные полки были натуго забиты их узлами, свертками, корзинами, самодельными чемоданами. У каждого свой матрасик,' подушка, одеяло. Дородная женщина, явно глава семьи при худеньком, забитом муже, вместе с двумя малышами расположилась даже на пуховой перине.
Дубровинский присел на краешек ее постели. С вечера так, коротенько они перебросились несколькими словами. Какая неволя повела их из теплых краев в такие дали? Женщина прицыкнула на скачущих у нее за спиной малышей, рассудительно ответила: «Неволя-то была для нас здесь. Едем волю искать. Бог даст сыщется». Сухонький, тихий муж ее работал мастером-литейщиком на Таганрогском заводе. Начались там волнения— расценки на четверть, сразу снизили, многих прувольняли — ну и забастовали оставшиеся. Правды, ясно, не добились. К тому еще нашлись и из рабочих такие шкурники, что погашенные домны вновь разожгли. Подкупили хозяева. А тех, кто крепче других держался, потом выгнали. Вот почитай два года и маялись на случайной поденщине. А теперь решили заехать в самую что ни на есть даль и глушь. Чтобы и глаза не видели беды здешней. Не найдется литейной работы на новых местах, уйдем в лес, в тайгу — она, матушка, как-нибудь да прокормит. Зато в таежной-то глухомани хоть 'поганых рож полицейских видеть не будешь.
Пришлось ей возразить. Не убегать куда глаза глядят надо, а сообща действовать, бороться с хозяевами. Женщина безнадежно махнула рукой: попробовали, поборолись. А пока солнце взойдет, роса очи выест...
Он сидел, пригревшись на теплой, мягкой перине— зябли только ноги в штиблетах,— и соединял в памяти разговоры с Кржижановским, Носковым, Мошинским и совсем недавний — с этой женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258