И вы не наклепывайте на себя — вы тоже не теряли. У вас его отняли. А это совсем другое дело. Вы скажете: вот придира к словам! Что в лоб, что по лбу. Потерян или отнят у человека кошелек с деньгами, результат тот же самый — денег-то нет. Но в первом случае виноват только сам разгильдяй, недотепа, который не умеет беречь свое достояние, и обращать ему свой гнев не на кого больше, кроме как на самого себя. Во втором случае виновен грабитель, насильник, и пострадавший не только сам обязан со всей яростью вступить с ним в борьбу, но и призвать на помощь весь честной народ. Как видите, разница есть. Итак, злитесь, и как можно свирепее, на тех, кто отнял у вас время. А насчет потерянного... Неужели в тюрьме и в ссылке, полагаете сами, вы бездельничали?»
«Нет, разумеется, в прямом смысле не бездельничал,— сказал он. И закашлялся.— Прочитал множество книг. Достаточно хорошо изучил немецкий язык, могу свободно переводить».
«Ну вот видите!— удовлетворенно воскликнул Ленин. Присмотрелся:— А что это вы покашливаете? И за щеку держи» тесь? Простужены? Зубы болят?»
«Да так... пустяки!» — Он отнял руку от щеки. Сделал это почти, совсем автоматически, подсознательно боясь, что его ноющий зуб может оказаться, хотя бы и на короткое время, предметом разговора. Боль, на которую и жаловаться даже как-то неудобно. А кашель — и тем более дело давнее. Привычное.
«Препоганая штука,— не согласился Ленин.— И нелепейшая, если человек с зубной болью находится на квартире дантиста, но по совершенно другому поводу. Мы сейчас обратимся к заботам нашей любезнейшей хозяйки».
«Да что вы, Владимир Ильич! Терять время?»
«Опять спор о потере времени!—Ленин вынул из кармана часы, взглянул на циферблат, с досадой щелкнул ногтем по крышке.— Гм, гм! Времени у нас действительно маловато. Но зубы, если болят, совсем не пустяки. В десять часов вечера назначено расширенное заседание Петербургского комитета, мне крайне необходимо высказать там некоторые соображения к завтрашнему пленуму ЦК относительно созыва Четвертого съезда партии. И мне еще хотелось бы расспросить вас о Кронштадте. Но пусть сегодня вами займется Юлия Ивановна. Нет, нет, никаких возражений! Лечитесь! Революционер должен быть «зубатым». В прямом и переносном смысле этого слова».
Дубровинский стал горячо возражать, доказывая, что он вполне способен продолжать разговор. Другое дело, если сам Владимир Ильич, по существу, прямо с поезда, первый день в России, в Петербурге...
«Те-те-те!— перебил Ленин.— Эк, куда вы клоните! Вот именно в первый день я и должен всюду поспеть. На свежий взгляд, на свежую голову все видится, слышится, делается лучше. Первый день — это всегда самый большой и самый важный день. Если бы все дни подряд были только первыми! И коль вы действительно способны продолжать разговор — расскажите подробнее, что произошло в Кронштадте? Вы были, я знаю, участником этих событий»,
Ленин уселся за стол, боком к Дубровинскому. Несколько раз провел рукой от виска к затылку, приглаживая мягкие редкие волосы.
«В Кронштадте, Владимир Ильич, произошла тяжелая и горькая ошибка. Восстание там зрело давно, было неизбежным...»
«...и необходимым!—вставил Ленин.—Как и по всей России!»
«И необходимым,— подтвердил Дубровинский.— Но точно разработанного плана — по дням и часам — не было. А приблизительные сроки — имелся в виду самый конец октября — это для боевых действий губительно. Восстание получилось стихийным. И вот — много убитых, раненых. Почти четыре тысячи арестованных, которым грозила виселица, если бы не забастовали все питерские рабочие».
«Вы сказали: «ошибка». Люди не понимали, во имя чего берутся за оружие, или не знали, как действовать?»
«Кронштадт был раскален еще с прошлого года, когда по приказу командования чуть не насмерть запороли розгами матроса Кандыбина. А мы не сумели взять руководство в крепкие руки, не сумели провести свой план. Стихия опередила нас».
«Прошла ровно неделя между вашим выходом из Таганской тюрьмы и началом кронштадтского восстания,— как бы про себя отметил Ленин.— А в тюрьме вы просидели восемь месяцев.— И громче, резко: — Да, вы правы, это скверно, архи-скверно, когда стихия опережает нас! «День за год!» —вот лозунг, которому обязаны подчиняться борцы в период революции. Они должны быть впереди стихии, угадывая ее возможный взрыв, и, во всяком случае, при взрыве немедленно становиться во главе движения! Тут я с вами согласен полностью. Итак, восстание началось раньше, чем предполагалось в Петербургском комитете. Что непосредственно послужило тому причиной?»
«Комендант крепости генерал Беляев арестовал нескольких солдат и матросов, настроенных революционно, и приказал заточить в один из фортов. Судить. Они были схвачены на глазах у матросов, свободных в тот вечер от службы. Матросы потребовали выпустить арестованных, ссылаясь на царский манифест. Офицер охраны ответил грубым отказом: «Царем-де манифест не для вас, шелудивых, писан». Матросы бросились к нему: «Не
оскорбляй, ваше благородие!» Он стал стрелять в упор. Убил двоих. И тогда началось...»
Ленин порывисто ударил ладонью по столу.
«А что иное оставалось делать матросам? Мы допускаем чудовищно много различных ошибок. Однако подавление крон» штадтского восстания — это не победа самодержавия, и горькие наши потери в этом восстании не роковые потери. Кронштадт — закономерная фаза одного большого сражения, которое пролетариат дает царизму. Разве мог не быть Кронштадт после «Потемкина» и после Кровавого воскресенья здесь же, на улицах Питера? И разве не был уже после Кронштадта матросский Владивосток? А вы слышали, сегодня начались волнения на «Очакове» в Севастополе! Будут! Черт возьми, будут и еще восставния, целая цепь таких неизбежных и необходимых восстаний, вплоть до самого последнего и решительного!»
Задумался, постукивая пальцами по столу. Взгляд сделался суровым. Настроение Ленина передалось и Дубровинскому.
«Да, Владимир Ильич, последнего, и решительного, и возможно, близкого...»
«...которое я охотно оттянул бы до весны! Подготовиться! Подготовиться лучше.— Ленин потер лоб рукой.— Но разве нас спросят? Так же, как не спросили и в Кронштадте. Идея смелой, открытой революционной борьбы уже вырвалась из тесных рамок подпольных кружков, овладела массами. Их надо направить точно, ими надо руководить».
«Устной пропаганды и агитации для этого недостаточно. Поспеть на все собрания и митинги просто физически невозможно. А кроме того, люди думают, беседуют ведь не только на собраниях».
«Вот именно! Потому я так и рвался в Питер, где нынче открылась прекрасная возможность через газету, нашу газету, разговаривать с миллионами. И завтра же, не откладывая, завтра же нам следует собрать расширенное заседание редакционной коллегии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
«Нет, разумеется, в прямом смысле не бездельничал,— сказал он. И закашлялся.— Прочитал множество книг. Достаточно хорошо изучил немецкий язык, могу свободно переводить».
«Ну вот видите!— удовлетворенно воскликнул Ленин. Присмотрелся:— А что это вы покашливаете? И за щеку держи» тесь? Простужены? Зубы болят?»
«Да так... пустяки!» — Он отнял руку от щеки. Сделал это почти, совсем автоматически, подсознательно боясь, что его ноющий зуб может оказаться, хотя бы и на короткое время, предметом разговора. Боль, на которую и жаловаться даже как-то неудобно. А кашель — и тем более дело давнее. Привычное.
«Препоганая штука,— не согласился Ленин.— И нелепейшая, если человек с зубной болью находится на квартире дантиста, но по совершенно другому поводу. Мы сейчас обратимся к заботам нашей любезнейшей хозяйки».
«Да что вы, Владимир Ильич! Терять время?»
«Опять спор о потере времени!—Ленин вынул из кармана часы, взглянул на циферблат, с досадой щелкнул ногтем по крышке.— Гм, гм! Времени у нас действительно маловато. Но зубы, если болят, совсем не пустяки. В десять часов вечера назначено расширенное заседание Петербургского комитета, мне крайне необходимо высказать там некоторые соображения к завтрашнему пленуму ЦК относительно созыва Четвертого съезда партии. И мне еще хотелось бы расспросить вас о Кронштадте. Но пусть сегодня вами займется Юлия Ивановна. Нет, нет, никаких возражений! Лечитесь! Революционер должен быть «зубатым». В прямом и переносном смысле этого слова».
Дубровинский стал горячо возражать, доказывая, что он вполне способен продолжать разговор. Другое дело, если сам Владимир Ильич, по существу, прямо с поезда, первый день в России, в Петербурге...
«Те-те-те!— перебил Ленин.— Эк, куда вы клоните! Вот именно в первый день я и должен всюду поспеть. На свежий взгляд, на свежую голову все видится, слышится, делается лучше. Первый день — это всегда самый большой и самый важный день. Если бы все дни подряд были только первыми! И коль вы действительно способны продолжать разговор — расскажите подробнее, что произошло в Кронштадте? Вы были, я знаю, участником этих событий»,
Ленин уселся за стол, боком к Дубровинскому. Несколько раз провел рукой от виска к затылку, приглаживая мягкие редкие волосы.
«В Кронштадте, Владимир Ильич, произошла тяжелая и горькая ошибка. Восстание там зрело давно, было неизбежным...»
«...и необходимым!—вставил Ленин.—Как и по всей России!»
«И необходимым,— подтвердил Дубровинский.— Но точно разработанного плана — по дням и часам — не было. А приблизительные сроки — имелся в виду самый конец октября — это для боевых действий губительно. Восстание получилось стихийным. И вот — много убитых, раненых. Почти четыре тысячи арестованных, которым грозила виселица, если бы не забастовали все питерские рабочие».
«Вы сказали: «ошибка». Люди не понимали, во имя чего берутся за оружие, или не знали, как действовать?»
«Кронштадт был раскален еще с прошлого года, когда по приказу командования чуть не насмерть запороли розгами матроса Кандыбина. А мы не сумели взять руководство в крепкие руки, не сумели провести свой план. Стихия опередила нас».
«Прошла ровно неделя между вашим выходом из Таганской тюрьмы и началом кронштадтского восстания,— как бы про себя отметил Ленин.— А в тюрьме вы просидели восемь месяцев.— И громче, резко: — Да, вы правы, это скверно, архи-скверно, когда стихия опережает нас! «День за год!» —вот лозунг, которому обязаны подчиняться борцы в период революции. Они должны быть впереди стихии, угадывая ее возможный взрыв, и, во всяком случае, при взрыве немедленно становиться во главе движения! Тут я с вами согласен полностью. Итак, восстание началось раньше, чем предполагалось в Петербургском комитете. Что непосредственно послужило тому причиной?»
«Комендант крепости генерал Беляев арестовал нескольких солдат и матросов, настроенных революционно, и приказал заточить в один из фортов. Судить. Они были схвачены на глазах у матросов, свободных в тот вечер от службы. Матросы потребовали выпустить арестованных, ссылаясь на царский манифест. Офицер охраны ответил грубым отказом: «Царем-де манифест не для вас, шелудивых, писан». Матросы бросились к нему: «Не
оскорбляй, ваше благородие!» Он стал стрелять в упор. Убил двоих. И тогда началось...»
Ленин порывисто ударил ладонью по столу.
«А что иное оставалось делать матросам? Мы допускаем чудовищно много различных ошибок. Однако подавление крон» штадтского восстания — это не победа самодержавия, и горькие наши потери в этом восстании не роковые потери. Кронштадт — закономерная фаза одного большого сражения, которое пролетариат дает царизму. Разве мог не быть Кронштадт после «Потемкина» и после Кровавого воскресенья здесь же, на улицах Питера? И разве не был уже после Кронштадта матросский Владивосток? А вы слышали, сегодня начались волнения на «Очакове» в Севастополе! Будут! Черт возьми, будут и еще восставния, целая цепь таких неизбежных и необходимых восстаний, вплоть до самого последнего и решительного!»
Задумался, постукивая пальцами по столу. Взгляд сделался суровым. Настроение Ленина передалось и Дубровинскому.
«Да, Владимир Ильич, последнего, и решительного, и возможно, близкого...»
«...которое я охотно оттянул бы до весны! Подготовиться! Подготовиться лучше.— Ленин потер лоб рукой.— Но разве нас спросят? Так же, как не спросили и в Кронштадте. Идея смелой, открытой революционной борьбы уже вырвалась из тесных рамок подпольных кружков, овладела массами. Их надо направить точно, ими надо руководить».
«Устной пропаганды и агитации для этого недостаточно. Поспеть на все собрания и митинги просто физически невозможно. А кроме того, люди думают, беседуют ведь не только на собраниях».
«Вот именно! Потому я так и рвался в Питер, где нынче открылась прекрасная возможность через газету, нашу газету, разговаривать с миллионами. И завтра же, не откладывая, завтра же нам следует собрать расширенное заседание редакционной коллегии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258