Дубровинский повел плечами. Что же, весь допрос будет в таком духе? Пожалуйста!
— Я бы дождался, когда придет владелец.
— Отлично! Формулирую: вы отрицаете распространение, но подтверждаете хранение у себя нелегальной литературы. Так пока и запишем. Согласны?
— Но вы знаете, что хранение запрещенной литературы тоже ведь государственное преступление?— вмешался товарищ прокурора..
— Не знал,— разыгрывая наивность,, сказал Дубровинский.— Так же, как не знал, что эта литература запрещенная.
— Весьма, весьма огорчительно,— проговорил Самайленко» Манджаро и хитро прищурился.— Однако давайте все же выясним вот какое обстоятельство. Прежде чем незнакомец принес к вам свои «воззвания», они были напечатаны на мимеографе. Отпечатаны лично вами. Если вы не собирались их распространять, так с какой же целью вы их печатали? И вручали незнакомцу, чтобы он принес их к вам на квартиру?
— Я ничего не печатал.
— Так. А с Лидией Платоновной Семеновой, урожденной Перес, вы знакомы?
— Знаком,
Дубровинский с подробностями рассказал все, что касалось их безобидных встреч в Орле и совместной работы в калужской земской управе.
— Да, но вы не назвали еще одной совместной работы с Семеновой — печатания прокламаций,— напомнил Самойленко-Манджаро, терпеливо выслушав Дубровинского.— Запишем?
— Мы не печатали никаких прокламаций. Повторяю; не печатали!
— Вот как? А Семенова в этом призналась полностью!— И Самойленко-Манджаро торжествующе посмотрел на Дубровинского.- Помимо того, найдены, изъяты трафаретки, которые она готовила на «ремингтоне».
— Ничего этого не было!
— Ну, господин Дубровинский,— протянул Самойленко-Манджаро,— этак мы с вами далеко не уедем. Вернее, вам все-таки придется уехать далеко. Но зачем же бесцельно отрицать очевидное? Затягивать без смысла дознание. С Минятовыми вы знакомы? А с Елагиным? С Розановым? С Ульяновым? С Волынским? С Романовым?..
Он сыпал фамилиями, всякий раз добавляя, что эти люди тоже арестованы и признались решительно во всем. А у Дубровинского теснило в груди, обрывалось дыхание. Как много взято товарищей, как много знают о связях и делах «Рабочего союза» эти жандармы! Но только нет, не может быть, чтобы товарищи признались. Он подтверждал свои знакомства, те, что невозможно было отрицать, но упрямо вертел головой и твердил «нет», когда Самойленко-Манджаро усматривал в таком знакомстве политическую общность. Короткий кривил губы, от времени до времени вставляя: «Напрасно, господин Дубровинский, напрасно!»
— Да что вы, к-как баран, упираетесь?—взорвался наконец
Самойленко-Манджаро.— Поймите, наказания вам все равно на избежать. Не знаю только, ссылки или каторги...
— Не надо запугивать подследственных,— миролюбиво вставил Короткий.
— ...а в тюрьме, здесь, вы просидите ровно столько, сколько будете сами тянуть с признаниями. Это «удовольствие» вы сами создаете себе. Имейте в виду, мы дело не закроем, пока не будет засвидетельствована истина.
Короткий стал скучно объяснять статьи закона, по которым будут судить участников «Рабочего союза», ныне привлеченных к дознанию, говорил о смягчающих вину обстоятельствах, убеждал Дубровинского воспользоваться возможностью чистосердечного признания на первом же допросе, призывал отказаться от дальнейшей противоправительственной деятельности — все это очень облегчит судьбу.
Дубровинский едва владел собой. Он устал от страшного нервного напряжения — допрос уже тянулся несколько часов,— хотелось есть. Затекли ноги от долгого неподвижного сидения.
— Так на чем же мы сегодня остановимся, господин Дубровинский?— нетерпеливо спросил Самойленко-Манджаро.— Достойнее и выгоднее для вас дать сразу правдивые показания, нежели потом их изменять.
— Я все сказал,— ответил Дубровинский.— И больше добавить мне нечего. А насчет выгоды — в коммерции я не силен.
Самойленко-Манджаро вполголоса выругался, ладонью хлопнул по столу. Но тут открылась дверь, и легкой, мягкой походкой вошел Зубатов, видимо, просто решил заглянуть по пути. Он даже не снял своей бобровой шапки, и шуба у него была застегнута на все пуговицы. Самойленко-Манджаро и Короткий тотчас вскочили, вытянулись в струнку, сделав знак и Дубровинскому: «Поднимитесь!»
Зубатов на ходу весело замахал руками: «Пожалуйста, без лишних церемоний!»
— Не буду мешать, всего на минутку одну,— по-свойски проговорил он, подойдя к столу.— Сейчас я от генерала. Прошу вас, ротмистр, сегодня попозже вечерком заехать ко мне. Мы с генералом условились: это новое дело также поведете вы... — И вгляделся в Дубровинского:—Ба! Узнаю! Кажется... Иосиф Федорович?
— У вас хорошая память,— сказал Дубровинский.
— Не жалуюсь,— засмеялся Зубатов.— А вот у вас, Иосиф Федорович, память плохая — вы обо мне совсем забыли. Так и не откликнулись. Душевно жаль! Может быть, при случае все-таки вспомните? Ротмистр, а как идет дознание относительно господина Дубровинского?
— Сергей Васильевич... — и даже слов не нашел ротмистр. Лишь несколько раз возмущенно поднял плечи.
— Ну-у... Это совсем ни к чему, Иосиф Федорович,— покачал головой Зубатов.— Вам кажется, что ваша конспирация — волшебная шапка-невидимка, а на самом деле это обыкновенный дырявый картуз, под которым мы отлично видим любые ваши подпольные организации, какими там «союзами» вы их ни навивайте. И финал всегда один. Вот здесь, у генерала Шрамма, у ротмистра Самойленко-Манджаро. Ротмистр! Я разрешаю, прочитайте Иосифу Федоровичу все наши проследки относительно его особы. Когда он будет твердо знать, что мы забираемся к каждому подпольщику, фигурально, в постель, дело, думается, пойдет глаже.— Он тронул Дубровииского за плечо.— Если бы вам все-таки вздумалось продолжить наш разговор в более удобной обстановке? Ненавижу допросы, ненавижу всю эту черствую, бездушную формалистику! Ведь дело не в том, чтобы вырвать только признание, дело в том, чтобы переубедить человека, открыть ему глаза. Черт возьми, мы могли бы понять друг друга! А сейчас прощайте, спешу!
— Если по закону я оказываюсь виновным в хранении запрещенной литературы, пусть за это и судят меня одного,— сказал Дубровинский.— Зачем же добиваться, чтобы я выдал каких-то своих соучастников в этом деле, когда их и вовсе не было. Вот чего я понять не способен. И других показаний тоже дать не могу. Если бы вы, Сергей Васильевич, объяснили это господину ротмистру!
— Когда дознание будет закончено, оно вступит в свою неумолимую силу,— непрямо отозвался Зубатов на слова Дубровииского.— А закончено будет оно, разумеется, не так, как вам хочется. И, конечно, судить будут вас не одного, а вместе со всеми соучастниками, потому что вы действовали не в одиночку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258