Солнце погаснет. И сама Земля прекратит вращаться в ледяном пространстве Вселенной. Движение — теплота. Но поскольку в безднах пустоты мирового пространства царствует температура абсолютного нуля, то отдельные незначительные источники тепла — звезды — подчинятся своей судьбе: излучив все тепло, погаснут, остынут. Вселенная постепенно войдет в холодное, мертвое равновесие. Иными словами, движение полностью прекратится. В данном случае годится и пример с качелями.— Богданов уже немного сердился, слова его звучали сухо, недружелюбно.— А в должной форме, Владимир Ильич, мои теоретические взгляды на мироздание изложены в моих печатных трудах, которые вы читали и на которые я имел в свое время честь получить ваши опровержения.
— Так,— сказал Ленин,— все остановится, и это будет конец. Но по законам логики, которую и вы очень любите, если чему-либо предвидится несомненный конец, этому концу должно предшествовать и столь же несомненное начало. Ныне Вселенная находится в движении, чего не отрицаете и вы. Но вы утверждаете: движение полностью прекратится, наступит конец. Прекрасно! Давайте в этом случае обратимся к началу. Было начало? И кто же тогда, вначале, запустил, раскрутил, привел в движение всю эту громадину? —Ленин откинул голову, поднял руку, описывая ею большой круг.— Не будем сейчас призывать для разъяснений ни Энгельса, ни Канта, ни Гегеля, ни любезного вам Маха. Не станем сейчас забираться в самые глубины наших с вами философских расхождений. Ответьте, Александр Александрович, лично вы, и только на один этот простейший вопрос!
— Ах уж эта философия! — тоскливо воскликнула Наталья Богдановна.— Неразрешимый, надоедливый спор о творце! Проще верить в известного всем бога, чем искать какую-то равнозначную ему замену.
— Наташа, не вмешивайся! — строго сказал Богданов. И вдруг просветлел, прищелкнул пальцами, найдя в словах жены что-то выигрышное для себя.— Владимир Ильич не впервые и в разных вариациях задает мне этот свой «простейший» вопрос, явно не надеясь получить на него столь же «простейшего» ответа, ибо я церковноприходскую школу закончил весьма и весьма давно. Что нам спорить о начале и конце мироздания? Таковых актов творения не было и не будет. Но я хотел бы знать, в свою очередь, кем и как определялась бы материальность мира и всех вытекающих из этого естественных законов, если бы не существовало человечества? По отношению к кому или чему мир был бы объективной реальностью?
— Стало быть, мир стал материальным лишь с того момента, как человек об этом догадался? — полуутвердительно спросил Ленин.
Но Богданов пропустил его слова мимо ушей с таким победоносным видом, будто изрек до этого совершенно неоспоримую истину.
— Философия! — Он снова прищелкнул пальцами.— А почему бы действительно и не пофилософствовать? Но ближе к земле. Мы революционеры. Почему, борясь против несовершенств нашего общественного строя, мы все усилия сводим главным образом к практическим действиям? Прокламации, речи на митингах и собраниях, наконец, стрельба! А он, этот враждебный народу общественный строй, и народная революция — все это рождается ведь тоже на философской основе. Не насилуем ли мы ее в какой-то одной части? Не заменяем ли произвольно истинную философию другой, несвойственной естественному развитию жизни общества, а следовательно, и формам борьбы? Не ищем ли мы ложных толчков и взрывов там, где должно стремиться к равновесию, подобно тому, как происходит в природе?— Богданов: вдохновлялся все больше.— Это не аксиома: допустим, это гипотеза. Но почему бы не рассмотреть ее всесторонне, а практику затем пристраивать к философски достаточно обоснованной теории?
— Философскими проблемами, конечно, следует нам заниматься серьезнее,— проговорил Дубровинский. Он долго молчал» прислушиваясь к спору. Стоял, все поглаживая усы и иногда прикладывая скомканный платок к губам. — В самом деле, полезно было бы нам очень точно определить свои философские позиции. Но «стрельба», как определили вы, Александр Александрович, будет все равно продолжаться, не дожидаясь выяснения философских основ революции. «Стрельба» — это квинтэссенция философии народа, восстающего против нестерпимого гнета.
Ленин надел пиджак, разгладил у пояса рубашку и пошел по дорожке к поселку.
— Владимир Ильич, что же вы уходите? — окликнул его Богданов.— Вам не нравится наш разговор?
— А вы хотите, чтобы я с вами и сегодня подрался? — остановившись вполоборота, спросил Ленин.— Извольте, я готов! Хотя Иосиф Федорович достаточно хорошо вам ответил.
Богданов, уже снисходительно улыбаясь, стал тоже бочком, принял шутливую позу дуэлянта.
— И я готов, Владимир Ильич! Начинайте!
Но Ленин молчал, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, на пылающее зарево заката. Подтянулись и все остальные.
— Так что же вы, Владимир Ильич?—победительно спросил Богданов.— Давайте скрестим наши философские шпаги!
Ленин пальцем доверительно потрогал лацкан пиджака Богданова. Заговорил медленно, а потом все стремительнее и стремительнее.
— Скажите, Александр Александрович... я все соображаю... я все занят вот какой мыслью. Теперь, когда Россия вновь стоит перед выборами в Думу, нам надо твердо определить свою позицию. Да, да! Мы должны на этот раз в особенности решительно выступить против бойкота, невзирая на то, что вторая Дума подло разогнана и закон избирательный ныне установлен совершенно антинародный. Обстановка-то коренным образом изменилась! Мы сейчас загнаны в жесточайшее подполье. Хотя и скудные возможности легальной борьбы при посредстве думской трибуны использовать нам сейчас крайне необходимо. Как вы считаете?
Богданов развел руками, как бы обращаясь ко всем за сочувствием и поддержкой.
— Владимир Ильич,— с оттенком обиды в голосе сказал он,— мне непонятна такая подмена предмета нашего спора. К этому разговору я не готов. Хотя, замечу, не вижу, что именно коренным образом изменилось. А я всегда стоял и буду стоять за бойкот, ибо это одна из составных частей активной борьбы с самодержавием без применения оружия. Но вы не находите, Владимир Ильич, что уклонились от моего вызова?
Ленин весело рассмеялся.
— А вы не находите. Александр Александрович, что сейчас у меня с вами и были скрещены, как вам хотелось, именно «философские шпаги»? Отношение к выборам в Думу — вопрос революционной тактики. А вы сами сейчас заявляли, что революция зиждется на философской основе. Так ведь? Простите! И мне желательно знать: ваша «философская шпага» способна только приятно звенеть или при надобности может оказаться и хорошим боевым оружием? Союзника!
— Ну вас, Владимир Ильич! — сердито сказал Богданов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
— Так,— сказал Ленин,— все остановится, и это будет конец. Но по законам логики, которую и вы очень любите, если чему-либо предвидится несомненный конец, этому концу должно предшествовать и столь же несомненное начало. Ныне Вселенная находится в движении, чего не отрицаете и вы. Но вы утверждаете: движение полностью прекратится, наступит конец. Прекрасно! Давайте в этом случае обратимся к началу. Было начало? И кто же тогда, вначале, запустил, раскрутил, привел в движение всю эту громадину? —Ленин откинул голову, поднял руку, описывая ею большой круг.— Не будем сейчас призывать для разъяснений ни Энгельса, ни Канта, ни Гегеля, ни любезного вам Маха. Не станем сейчас забираться в самые глубины наших с вами философских расхождений. Ответьте, Александр Александрович, лично вы, и только на один этот простейший вопрос!
— Ах уж эта философия! — тоскливо воскликнула Наталья Богдановна.— Неразрешимый, надоедливый спор о творце! Проще верить в известного всем бога, чем искать какую-то равнозначную ему замену.
— Наташа, не вмешивайся! — строго сказал Богданов. И вдруг просветлел, прищелкнул пальцами, найдя в словах жены что-то выигрышное для себя.— Владимир Ильич не впервые и в разных вариациях задает мне этот свой «простейший» вопрос, явно не надеясь получить на него столь же «простейшего» ответа, ибо я церковноприходскую школу закончил весьма и весьма давно. Что нам спорить о начале и конце мироздания? Таковых актов творения не было и не будет. Но я хотел бы знать, в свою очередь, кем и как определялась бы материальность мира и всех вытекающих из этого естественных законов, если бы не существовало человечества? По отношению к кому или чему мир был бы объективной реальностью?
— Стало быть, мир стал материальным лишь с того момента, как человек об этом догадался? — полуутвердительно спросил Ленин.
Но Богданов пропустил его слова мимо ушей с таким победоносным видом, будто изрек до этого совершенно неоспоримую истину.
— Философия! — Он снова прищелкнул пальцами.— А почему бы действительно и не пофилософствовать? Но ближе к земле. Мы революционеры. Почему, борясь против несовершенств нашего общественного строя, мы все усилия сводим главным образом к практическим действиям? Прокламации, речи на митингах и собраниях, наконец, стрельба! А он, этот враждебный народу общественный строй, и народная революция — все это рождается ведь тоже на философской основе. Не насилуем ли мы ее в какой-то одной части? Не заменяем ли произвольно истинную философию другой, несвойственной естественному развитию жизни общества, а следовательно, и формам борьбы? Не ищем ли мы ложных толчков и взрывов там, где должно стремиться к равновесию, подобно тому, как происходит в природе?— Богданов: вдохновлялся все больше.— Это не аксиома: допустим, это гипотеза. Но почему бы не рассмотреть ее всесторонне, а практику затем пристраивать к философски достаточно обоснованной теории?
— Философскими проблемами, конечно, следует нам заниматься серьезнее,— проговорил Дубровинский. Он долго молчал» прислушиваясь к спору. Стоял, все поглаживая усы и иногда прикладывая скомканный платок к губам. — В самом деле, полезно было бы нам очень точно определить свои философские позиции. Но «стрельба», как определили вы, Александр Александрович, будет все равно продолжаться, не дожидаясь выяснения философских основ революции. «Стрельба» — это квинтэссенция философии народа, восстающего против нестерпимого гнета.
Ленин надел пиджак, разгладил у пояса рубашку и пошел по дорожке к поселку.
— Владимир Ильич, что же вы уходите? — окликнул его Богданов.— Вам не нравится наш разговор?
— А вы хотите, чтобы я с вами и сегодня подрался? — остановившись вполоборота, спросил Ленин.— Извольте, я готов! Хотя Иосиф Федорович достаточно хорошо вам ответил.
Богданов, уже снисходительно улыбаясь, стал тоже бочком, принял шутливую позу дуэлянта.
— И я готов, Владимир Ильич! Начинайте!
Но Ленин молчал, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, на пылающее зарево заката. Подтянулись и все остальные.
— Так что же вы, Владимир Ильич?—победительно спросил Богданов.— Давайте скрестим наши философские шпаги!
Ленин пальцем доверительно потрогал лацкан пиджака Богданова. Заговорил медленно, а потом все стремительнее и стремительнее.
— Скажите, Александр Александрович... я все соображаю... я все занят вот какой мыслью. Теперь, когда Россия вновь стоит перед выборами в Думу, нам надо твердо определить свою позицию. Да, да! Мы должны на этот раз в особенности решительно выступить против бойкота, невзирая на то, что вторая Дума подло разогнана и закон избирательный ныне установлен совершенно антинародный. Обстановка-то коренным образом изменилась! Мы сейчас загнаны в жесточайшее подполье. Хотя и скудные возможности легальной борьбы при посредстве думской трибуны использовать нам сейчас крайне необходимо. Как вы считаете?
Богданов развел руками, как бы обращаясь ко всем за сочувствием и поддержкой.
— Владимир Ильич,— с оттенком обиды в голосе сказал он,— мне непонятна такая подмена предмета нашего спора. К этому разговору я не готов. Хотя, замечу, не вижу, что именно коренным образом изменилось. А я всегда стоял и буду стоять за бойкот, ибо это одна из составных частей активной борьбы с самодержавием без применения оружия. Но вы не находите, Владимир Ильич, что уклонились от моего вызова?
Ленин весело рассмеялся.
— А вы не находите. Александр Александрович, что сейчас у меня с вами и были скрещены, как вам хотелось, именно «философские шпаги»? Отношение к выборам в Думу — вопрос революционной тактики. А вы сами сейчас заявляли, что революция зиждется на философской основе. Так ведь? Простите! И мне желательно знать: ваша «философская шпага» способна только приятно звенеть или при надобности может оказаться и хорошим боевым оружием? Союзника!
— Ну вас, Владимир Ильич! — сердито сказал Богданов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258