Спустя некоторое время, снова приглашая в Прусиново, Алесь сказал, что дорожку он прорубил.
— Не обманывай,— сказал я.— Это же очень трудная работа — через весь лес.
— Так тебе же дается право проверить,— хитровато улыбнулся он.
Оказывается, и в самом деле дорожка была прорублена: нашел охотников, подростков, уплатил.
Он был чуток сердцем, доверчив, с ним легко было дружить. Жил в полном достатке, и очень необычное у него было отношение к деньгам. Разбрасываться ими он не любил, был бережливым, знал, как говорят, цену копейке, но с легким сердцем и расставался с ними. У него было много племянников, далекой и близкой родни, и все были не прочь от дядечки Алеся получить помощь. И одалживал, иногда даже малознакомым людям. Одалживал и мне. Он знал, что я затеял одно, как говорят, мероприятие, но все откладывал и откладывал. Однажды он и спросил, почему не выполняю задуманное.
— А, не к спеху,— сказал я безразличным тоном.
— Что, наверное, денег нет? Сколько тебе нужно? Тысячи хватит?
У него была просто потребность делать людям добро. И сам он был бы из числа самых счастливых, если бы не одно обстоятельство.
В моем рассказе «Над рощей кружили аисты» есть ситуация, близкая той, какую пережил Пальчевский. Естественно, я не мог печатать рассказ, не прочитав Алесю. Там одна из героинь, когда муж ее оказался в беде, поспешила отречься от него, вышла замуж за другого, переписала на него сына, дала ему новую фамилию.
Долго длилось молчание после того, как я закончил читать.
— Он теперь уже взрослый мужчина,— сказал Алесь, глубоко вздохнув.— У него семья и хорошая работа. Насилу упросил его приехать сюда, но разговора у нас не получилось. Так чужим и уехал...
Не хочется кончать воспоминания об Алесе грустно. Тем более что он сам не любил нытья, на него глядя, хотелось жить так же, как он,— жизнелюбиво, человечно, с открытым лицом. Он очень любил простые, безвредные розыгрыши. Звонил по телефону и измененным голосом придумывал какую- нибудь историю: вам, к примеру, по какому-то делу крайне необходимо явиться в исполком или в милицию в такую-то и такую-то комнату. Его милое плутовство обычно я разгадывал сразу же, но однажды все-таки попался. Позвонили из домоуправления и достаточно строго сказали, что у меня за несколько месяцев не уплачено за квартиру.
— Как же так! — взъерошился я.— Тут что-то напутано, у меня все квитанции...
— Вот мы и просим зайти к нам с квитанциями, товарищ Скрыган.
— Сейчас же приду.
Тут только Алесь расхохотался. Боже, как хорошо умел он смеяться! Кажется, я даже видел на том конце телефона, как он хохочет: искренне, по-детски счастливо, запрокинув совсем белую свою голову.
СЛОВО О ДАВНЕМ ДРУГЕ
Для меня Петрусь Бровка — это целая жизнь. Пятьдесят четыре года дружбы, веры друг в друга, необходимости духовного общения. Даже кажется, что мы никогда не расставались, хотя был один очень долгий и страшный перерыв.
Началось с того, что в 1926 году из Россон я приехал в Полоцк, в газету «Чырвоная Полаччына» — напечататься. Там и познакомился с ответственным секретарем редакции Петрусем Бровкой. Молодой, общительный, неугомонный, легкий на шутку. Он же и напечатал в газете мою первую, кажется, пробу в прозе — «Таису».
Потом в этой же газете я и работал вместе с ним.
Потом поехали мы в Минск — учиться, вместе снимали комнаты в одном и том же доме в Завокзалье. Университет, известные преподаватели — Замотин, Пиотухович, Вольфсон, Совсун, Бабареко, Бузук, Фохт. Учились и искали свой путь в литературе. Это было гораздо труднее, чем учиться. В это время уже существовали, независимо от нас и не подозревая о наших поисках, различные литературные направления: романтизм, символизм, имажинизм, футуризм, конструктивизм, акмеизм, импрессионизм, каждое из которых привлекало нас своей неизвестностью. Но нам очень хотелось найти именно свое, наше направление.
Это было так давно — в самом начале нашего пути.
А потом жизнь столкнула нас и в конце его. Когда я, было, хотел уже уйти на заслуженный отдых, Бровка приступил к созданию двенадцатитомной Белорусской советской энциклопедии и сказал:
— Помоги. Ты же знаешь, энциклопедического стиля у нас нет, его нужно создавать. Чтобы он был научным и простым. Кратким, сжатым — и каждому доступным. Чтобы язык не был оторван от народной речи. Чтобы обязательно была народная основа. Возьми на себя ответственность за язык в энциклопедии. Я в тебя верю.
Спасибо ему за эту веру. Правда, задача оказалась такой трудной, что не раз вспоминался мне тот долгий страшный перерыв.
О Петрусе Бровке говорить трудно: он был слишком обыкновенный, не умел выделяться среди других. Был простой, со всеми держался одинаково. Так жил, так и писал: без выдумок, выкрутасов, душевно и доходчиво. Как никому другому, ему подходило звание народного поэта республики.
Он был добрым, чутким, тактичным. Умел видеть чужую беду Любил помогать другим, если что-то обещал — никогда не забывал об этом. Думаю, многие писатели помнят его отзывчивость. Я тоже помню. Были, правда, случаи, когда он в отношении меня что-то делал не так, как думал. Были, к сожалению, такие минуты. Но даже грехи молчаливо уживаются с прошлым, если они не были ошибками.
Он не был мстительным. Как и у каждого, у него были свои недоброжелатели, но он старался держать себя ровно со всеми. Больше того — защищал, если кто-то был к ним несправедлив. Когда мы произносим слово «коммунист», то в смысл его вкладываем все самое идеальное. Среди идеального непременно мы видим рыцарскую честность, принципиальность и глубокую партийность. Разве не обладал этими качествами Бровка? Просто мы видим, что он был мудрым.
Как и у каждого из нас, были, конечно, и у него минуты слабости, отчаяния, беспокойства и творческих тревог. Тревожило и состояние здоровья. Но кто, где и когда замечал это у Бровки? Кто, где и когда видел его печальным, хмурым? Боже, какой это был оптимист, жизнелюб и весельчак! Там, где он появлялся, всем становилось тепло и легко на душе.
Смерть выдающихся людей — это всегда урок для живых. Всегда очень заметно, что нам есть чему учиться у них.
ПО СТИЖЕНИЕ
Уезжая в Минск, я еще не знал, останусь в нем или нет. Так и Ане сказал: жди — напишу: или вернусь, или тебе придется отправляться в дорогу.
Я очень не люблю равнодушного отношения к делу. И к своей работе в коммунхозе привык: видел в ней и реальные плоды труда, и элементы творчества, и способ гражданского участия в жизни. Но как только получил право на широкий мир, меня и потянуло в него. Мне хотелось большего размаха. Практика у меня была: Ферганский завод № 15, сланцево- химический комбинат «Кивиыли» в Эстонии, масштаб которого можно представить хотя бы по тому, что только бухгалтерский аппарат насчитывал свыше пятидесяти человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122