Ощущение полного семейного счастья приносили и дети: Стасику шел десятый год, Светланке — восьмой. Наталья любила каждое утро отправлять их в школу, о каждом беспокоясь, каждого осматривая, а потом ждать — с минуты на минуту, с минуты на минуту,— пока они не появятся в дверях, принося с собою оживление, шум, свои детские заботы. Любила ждать Казимира, чтобы тут же сесть вместе, пообедать, поговорить о всех делах и как бы подвести итог дня.
— Ты сыт?— обычно спрашивала Наталья.
— Господи, ну конечно.
— А может, еще стаканчик компота?
— Что ты, не могу.
— Ну иди отдохни.
Были вечера, полные какого-то особенного уюта, и Наталье хотелось вспомнить и заново перебрать все самое лучшее, что жило в сокровенных уголках памяти.
— Нет, как это могло случиться, что ты приехал и вот мы встретились,— говорила Наталья, желая побыть хоть минутку там, в своих воспоминаниях.
— А ты мудрила — помнишь?— нарочито, чтобы охотней ходилось по далеким тропинкам памяти, подстрекал Наталью Казимир.
— И вовсе не мудрила,— не хотела сворачивать на эту стежку Наталья.
— Подожди.— Казимиру тоже хотелось выяснить некоторые обстоятельства.— А когда все же ты заметила меня? Я-то сразу — как увидел тебя в твоем углу. Ты даже тогда глаз не подняла.
— Не подняла, а все видела. Как ты долго смотрел на меня — видела. Проще говоря, я это чувствовала.
— Ну ладно. А вот почему ты не хотела ответить на те листки?
— Я боялась, Казимир. Мне думалось, что все, все вы, мужчины... очень нехорошие.
— И если бы я тогда вечером не нашел тебя, мы бы так и разъехались, не правда ли?
— Вот потому, может, я и плакала. Но у меня уже было все решено. Я сама в себе все пережила. И знаешь, кто мне помог?
— Кто?
— Помнишь Нину, секретаршу директора, такая кудрявая, полная? Она.
— Как же так?
— Она рассказала мне, как возле тебя увивалась: в кино ходила, в гости к себе приглашала. Было это?
— Было,— сознался Казимир.— К тебе ж нельзя было подступиться.
— Ну вот я и надумала. Ах так,— сказала я,— не отдам же! Так что твоя Нинка помогла мне.
Казимир хохотал. Даже шутя сказав «твоя Нинка», Наталья злилась, в глазах поблескивал гневный огонек. Это нравилось Казимиру.
И когда воспоминания угасали, и когда этими воспоминаниями как бы снова обновлялась и омолаживалась жизнь, Наталья, радостная, полная счастья, говорила:
— Я даже не представляю, как бы могла жить без тебя. Как это могло быть, что мы были чужие или не знали друг друга. Не могу даже об этом подумать.
И потом, как бы ставь все на свое место, после того как все было пересмотрено, говорила:
— Сколько я ни смотрю на других, все равно думаю, что у них не так, как у нас, Казимир. Мне кажется, что у нас лучше, чем у всех. Лучше, чем у всех, Казимир, а? Мне кажется, что нам даже завидуют.
Но это была одна сторона Наталвиной жизни. Другой стороны Наталья не показывала никому, даже скрывала от самой себя. Этой другой стороной жизни была дочка.
Первое время Наталья была уверена, что дочь погибла вместе с матерью. В этом было хоть какое-то логическое успокоение. Но мысль не останавливалась на этом. Подсознательно Наталья спрашивала у самой себя: а хорошая ли ты мать, что не уверена в этом, если даже не знаешь, где и как похоронена дочка? Тогда начинались сомнения. Они подкреплялись тем обстоятельством, что рядом с ее матерью был же он. Наталья знала, что он часто навещал дочку. Он все же любил ее. Он приносил ей игрушки, сладости. Мог ли он тогда, в последнюю минуту, покинуть их? И обязательно ли, чтобы вместе с ее матерью погибла и дочь? А может, она где-нибудь осталась и ее приютили люди? Может, он ее где-нибудь нашел?
Полюбив Казимира, Наталья не сказала ему о своей семье. Не сказала, потому что не хотела рассказывать о своей боли и оскорблении, о том, что кто-то так зло обидел ее. Ей было неприятно говорить об этом. Гордость — тоже своего рода женская красота. На прошедшей жизни она поставила крест и не хотела больше вспоминать о ней. Пусть лучше Казимир думает, что так, как и все, она была счастлива и что этого счастья ее лишила война. Это была первая ошибка. Не сказала и потому, что, потеряв веру в человека, боялась и Казимира, не доверяя ему своей души, и потому, что, зачеркнув свою минувшую жизнь, не хотела, чтобы она ложилась тенью на ее жизнь с Казимиром. Она оберегала эту жизнь как могла. И по мере того как все чаще и чаще приходила вера в то, что ее дочь жива, становилось все трудней и трудней сказать это Казимиру. Потому что он должен был знать об этом с первого дня. Значит, приходилось таить все в себе.
И со временем, возвращаясь домой, Казимир все чаще и чаще стал замечать в Наталье что-то незнакомое: опечаленное лицо, следы душевной тревоги, иногда следы недавних, старательно вытертых слез. Случалось, что Наталья плакала над прочитанной книгой или в кино.
— Что с тобою, Наталья?— спрашивал Казимир.
' — Мне очень больно и тяжело, когда показывают маленьких детей или сирот, Казимир. Ты не води меня на такие картины...
Однажды все были дома, собирались обедать, а в это
время на нижнем этаже в коридоре послышался резкий детский крик. Наталья бросилась к двери, мигом сбежала вниз по лестнице. Через минуту было уже слышно, как она с кем-то ссорилась: кто-то отвечал ей глухо, нехотя, но злобно, а плач затих, видимо, ребенка отвели в квартиру. Вернувшись, Наталья вся дрожала.
— Что такое?— тревожно спросил Казимир.
— Звери! Звери, а не люди,— задыхаясь, проговорила Наталья.— Девочка играла во дворе, а Земницкая выскочила, схватила ее за волосы и начала бить. Господи, как била: ребенок даже посинел. Девочке пора было собираться в школу, а она заигралась. Подумать только! Ты понимаешь, она ей не родная — мачеха! Вот и готова со света сжить. Нет, этого я так не оставлю, я пойду в суд, я... Я положила ее в постель, а она всхлипывает: «Или убегу, или жить не буду». До чего довели ребенка!
Наталья чувствовала себя преступницей. Перед кем? Перед собою? Перед памятью дочери? Перед Казимиром? На это трудно было ответить. Может, перед всеми вместе. Ей становилось все трудней носить этот тяжкий груз.
«У каждого человека есть потребность раскрыться перед другим»,— вспомнила Наталья когда-то сказанные Казимиром слова. «А если есть нечто такое, что тяжелее греха, в чем даже самой себе трудно сознаться...» — вспоминала Наталья свои мысли. Она чувствовала, что роковая ошибка ее привела к самому страшному — к одиночеству.
«Нет, исповедаться надо до конца,— думала Наталья.— А иначе это будет долгая, вечная кара».
Не замечая, что она обманывает не только Казимира, но и себя, Наталья говорила:
— Мы с тобою просто преступники, Казимир. Живем, как хуторяне или как отщепенцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122