В воззвании говорилось, что крестьянство и рабочий класс Польши сами это понимают и сочувствуют трудящимся Белоруссии, что даже среди солдат польской армии многие работают подпольно и по мере сил помогают партизанам, а иной раз и переходят к ним с оружием. «Поднимайтесь все против помещиков и капиталистов, боритесь за власть рабочих и трудового крестьянства! Долой оккупантов с нашей земли!» — так заканчивалось воззвание.
Бывая регулярно в городе, Петрок отлично изучил солдат, с которыми обычно имел дело по пути. Неудивительно, что воззвания он вез сегодня без особых предосторожностей — просто положил на дно повозки, под сено, сверху пристроил несколько нераспроданных сыров и посуду — два пустых бидона. Он даже песен сегодня не распевал, погрузившись в сладкие дорожные мечты. И только он въехал во двор, не успел еще распрячь лошадь, как у ворот показались каратели.
Никаких особых оснований бояться карателей у Кириллы не было, так как они обычно наезжали, чтоб учинить расправу, в села, где обнаруживали саботаж или подозревали связь с партизанами. А Кирилла жил в стороне от дороги, на отшибе, покорно, хотя и покряхтывая, платил налоги и контрибуции, никому ничем не грозил и никакой опасности для власти не представлял. Однако он очень испугался, когда, стоя у сарайчика, увидел столько военных, и негромко крикнул:
— Миколай, солдаты приехали!
Красуцкий стоял у порога; он вздрогнул и сперва, казалось, хотел куда-то метнуться, но затем сдержал себя, глубоко, полной грудью вдохнул воздух и вышел во двор. Петрок так и остался стоять, держа лошадь за уздечку. Кирилла, босой, в расстегнутой сорочке, приглаживая всклокоченные волосы — он только что встал после обеда,— пошел отворять ворота.
Каратели въехали во двор. Впереди под поручиком так и танцевала тонконогая, лоснящаяся, гнедой масти кобыла. Поручик соскочил с седла, кривая сабля брякнула о землю. Он подвел кобылу к забору, закинул повод на кол и поправил на себе сперва шапку с длинным лаковым козырьком, затем мундир, обдернув его со всех сторон и выпятив грудь. Спешились и остальные и тоже стали, кому где пришлось, привязывать лошадей.
— Пан хозяин будешь? — спросил поручик у Кириллы, подозвав его к себе. Он поправил ремешок нагайки, висевшей на правой руке.
— Да, хозяин, паночек.
— Большевиков прячешь? Приходят к тебе партизаны? — похлопывая нагайкой по голенищу щегольского сапога, сразу два вопроса задал поручик.
— Да что вы, паночек, я их и в глаза никогда не видал.
— Патроны, оружие есть?
— Упаси боже, я человек мирный.
— А это кто такие у тебя? Что за люди? — спросил поручик, той же нагайкой указывая на Красуцкого и Петрока.
— Да как вам сказать,— замялся Кирилла.— Дело небольшое люди открыли, сыроварню устроили, на продажу сыры готовят.
Каратели заехали к Кирилле, собственно говоря, случайно. С самого утра они мотались по глубинным лесным селам, попали в перестрелку с партизанами, сожгли две хаты, арестовали за бунтарство трех человек и отправили в полицейский участок. Теперь, злые и голодные, они возвращались в город и по дороге просто решили у Кириллы подкрепиться. Но, неожиданно обнаружив на хуторе посторонних людей, сразу вспомнили свою профессию.
— Сыроварню? — сердито повторил поручик.— А вот мы сейчас посмотрим, что у тебя тут за сыроварня. Солдаты! — крикнул он и поднял нагайку.
Солдаты кинулись кто в сарайчик, кто в Кириллову
хату, кто на чердак. Двое встали возле Красуцкого, двое схватили Петрока, начали обыскивать, шаря за пазухой, выворачивая карманы. Петроков Гнедка, видя, что его больше не держат, мотнул головой и поплелся в компанию к солдатским лошадям, уже насторожившим уши.
— Тпру, чтоб ты сдох! — крикнул на него Кирилла, которого никто не трогал, так как он стоял рядом с поручиком, и бросился наперерез.— Ишь, волчья сыть, удержу на тебя нет, неугомон! Но, зараза! — крикнул он еще громче, хлестнул вожжой и погнал повозку через двор к гумну.
Он отвел лошадь на ток, распряг, выпустил за ворота в лесок, спутал. Когда вернулся на двор, обыск уже кончился. На земле валялись перевернутые бидоны, ведра, видно было, что в сарайчике кадка, стоявшая над лазом в подполье, сдвинута. Поручик допытывался у Миколая и Петрока, кто они, откуда и почему занялись сыроварением.
— Мы, пан поручик, правильно хотим жить, своим честным трудом. Сами достаток нажить стараемся и государству пользу принести. Вашей армии мы сыры наши продаем, вот можете посмотреть,— толковал Петрок, показывая квитанции, сияя веселой улыбкой и высоко поднимая светлые крылатые брови.
Между тем пан поручик не упускал из виду то, ради чего он сюда заехал.
— А не думает ли пан хозяин, что гостей пора чем-нибудь попотчевать? — обратился он к Кирилле, когда тот снова подошел к нему.
— Так это можно, паночек, сейчас скажу... Тэкля! — крикнул он в хату.— Волька! Живо мне сготовьте для панов поесть чего повкуснее... Я сейчас, паночек,— и Кирилла направился к хате, ступая по-стариковски, как всегда, когда спешил: одной ногой делая короткий шаг, другой длиннее.
В сарайчике ровно и глухо загудела центрифуга. Поручик оглядел двор. На крыше хлева плотными бугорками зеленеет мох. Дровяной сарай с колодой перед ним и куча пней. А что ж, пускай корчует, кому ж и ковыряться в земле, как не мужику.
Парило. Откуда-то тянуло густым настоем цветов, трав, наливающейся ржи. Зазвенела пчела, оставив за собой путаный звонкий след, словно она заблудилась в этих густых медовых ароматах. Пан поручик вспомнил, как сегодня звенели пули, только у тех след был жгуче-острый и прямой.
Брякнула дверь, из сеней выскочила дивчина — должно
быть, Волька,— быстро пошла через двор, стуча загорелыми пятками и легко покачивая круглыми бедрами. Опустившись на одно колено, она стала набирать в охапку дрова, из-под подола чуть выглядывала тугая икра. Вышла женщина — верно, Тэкля,— неся перед собой много рожавший живот, перехваченный тесемкой фартука. Остановившись у хлева, она насыпала на землю хлебных крошек, скликая «цып, цып, цып», поймала двух куриц и направилась к дровянику. Присев и завернув одну в подол, она прижала вторую головой к полену и несильно стукнула топором. Курица вяло трепыхнула крыльями, осела назад, а из короткого обрубка выступила испуганной каплей, а затем струйкой потекла кровь...
Господин поручик очень хотел есть, чтобы легче было ждать, достал сигарету и закурил.
Снова установилась советская власть — уже навечно.
Был конец лета. В Слуцке, на рыночной площади, покончив со всеми делами, сидел на своем возу Кирилла и подкреплялся, собираясь домой. Народу набралось полно, возы стояли тесно, с поднятыми кверху оглоблями, чтоб не топтали их чужие кони да чтоб не мешать чужим повозкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Бывая регулярно в городе, Петрок отлично изучил солдат, с которыми обычно имел дело по пути. Неудивительно, что воззвания он вез сегодня без особых предосторожностей — просто положил на дно повозки, под сено, сверху пристроил несколько нераспроданных сыров и посуду — два пустых бидона. Он даже песен сегодня не распевал, погрузившись в сладкие дорожные мечты. И только он въехал во двор, не успел еще распрячь лошадь, как у ворот показались каратели.
Никаких особых оснований бояться карателей у Кириллы не было, так как они обычно наезжали, чтоб учинить расправу, в села, где обнаруживали саботаж или подозревали связь с партизанами. А Кирилла жил в стороне от дороги, на отшибе, покорно, хотя и покряхтывая, платил налоги и контрибуции, никому ничем не грозил и никакой опасности для власти не представлял. Однако он очень испугался, когда, стоя у сарайчика, увидел столько военных, и негромко крикнул:
— Миколай, солдаты приехали!
Красуцкий стоял у порога; он вздрогнул и сперва, казалось, хотел куда-то метнуться, но затем сдержал себя, глубоко, полной грудью вдохнул воздух и вышел во двор. Петрок так и остался стоять, держа лошадь за уздечку. Кирилла, босой, в расстегнутой сорочке, приглаживая всклокоченные волосы — он только что встал после обеда,— пошел отворять ворота.
Каратели въехали во двор. Впереди под поручиком так и танцевала тонконогая, лоснящаяся, гнедой масти кобыла. Поручик соскочил с седла, кривая сабля брякнула о землю. Он подвел кобылу к забору, закинул повод на кол и поправил на себе сперва шапку с длинным лаковым козырьком, затем мундир, обдернув его со всех сторон и выпятив грудь. Спешились и остальные и тоже стали, кому где пришлось, привязывать лошадей.
— Пан хозяин будешь? — спросил поручик у Кириллы, подозвав его к себе. Он поправил ремешок нагайки, висевшей на правой руке.
— Да, хозяин, паночек.
— Большевиков прячешь? Приходят к тебе партизаны? — похлопывая нагайкой по голенищу щегольского сапога, сразу два вопроса задал поручик.
— Да что вы, паночек, я их и в глаза никогда не видал.
— Патроны, оружие есть?
— Упаси боже, я человек мирный.
— А это кто такие у тебя? Что за люди? — спросил поручик, той же нагайкой указывая на Красуцкого и Петрока.
— Да как вам сказать,— замялся Кирилла.— Дело небольшое люди открыли, сыроварню устроили, на продажу сыры готовят.
Каратели заехали к Кирилле, собственно говоря, случайно. С самого утра они мотались по глубинным лесным селам, попали в перестрелку с партизанами, сожгли две хаты, арестовали за бунтарство трех человек и отправили в полицейский участок. Теперь, злые и голодные, они возвращались в город и по дороге просто решили у Кириллы подкрепиться. Но, неожиданно обнаружив на хуторе посторонних людей, сразу вспомнили свою профессию.
— Сыроварню? — сердито повторил поручик.— А вот мы сейчас посмотрим, что у тебя тут за сыроварня. Солдаты! — крикнул он и поднял нагайку.
Солдаты кинулись кто в сарайчик, кто в Кириллову
хату, кто на чердак. Двое встали возле Красуцкого, двое схватили Петрока, начали обыскивать, шаря за пазухой, выворачивая карманы. Петроков Гнедка, видя, что его больше не держат, мотнул головой и поплелся в компанию к солдатским лошадям, уже насторожившим уши.
— Тпру, чтоб ты сдох! — крикнул на него Кирилла, которого никто не трогал, так как он стоял рядом с поручиком, и бросился наперерез.— Ишь, волчья сыть, удержу на тебя нет, неугомон! Но, зараза! — крикнул он еще громче, хлестнул вожжой и погнал повозку через двор к гумну.
Он отвел лошадь на ток, распряг, выпустил за ворота в лесок, спутал. Когда вернулся на двор, обыск уже кончился. На земле валялись перевернутые бидоны, ведра, видно было, что в сарайчике кадка, стоявшая над лазом в подполье, сдвинута. Поручик допытывался у Миколая и Петрока, кто они, откуда и почему занялись сыроварением.
— Мы, пан поручик, правильно хотим жить, своим честным трудом. Сами достаток нажить стараемся и государству пользу принести. Вашей армии мы сыры наши продаем, вот можете посмотреть,— толковал Петрок, показывая квитанции, сияя веселой улыбкой и высоко поднимая светлые крылатые брови.
Между тем пан поручик не упускал из виду то, ради чего он сюда заехал.
— А не думает ли пан хозяин, что гостей пора чем-нибудь попотчевать? — обратился он к Кирилле, когда тот снова подошел к нему.
— Так это можно, паночек, сейчас скажу... Тэкля! — крикнул он в хату.— Волька! Живо мне сготовьте для панов поесть чего повкуснее... Я сейчас, паночек,— и Кирилла направился к хате, ступая по-стариковски, как всегда, когда спешил: одной ногой делая короткий шаг, другой длиннее.
В сарайчике ровно и глухо загудела центрифуга. Поручик оглядел двор. На крыше хлева плотными бугорками зеленеет мох. Дровяной сарай с колодой перед ним и куча пней. А что ж, пускай корчует, кому ж и ковыряться в земле, как не мужику.
Парило. Откуда-то тянуло густым настоем цветов, трав, наливающейся ржи. Зазвенела пчела, оставив за собой путаный звонкий след, словно она заблудилась в этих густых медовых ароматах. Пан поручик вспомнил, как сегодня звенели пули, только у тех след был жгуче-острый и прямой.
Брякнула дверь, из сеней выскочила дивчина — должно
быть, Волька,— быстро пошла через двор, стуча загорелыми пятками и легко покачивая круглыми бедрами. Опустившись на одно колено, она стала набирать в охапку дрова, из-под подола чуть выглядывала тугая икра. Вышла женщина — верно, Тэкля,— неся перед собой много рожавший живот, перехваченный тесемкой фартука. Остановившись у хлева, она насыпала на землю хлебных крошек, скликая «цып, цып, цып», поймала двух куриц и направилась к дровянику. Присев и завернув одну в подол, она прижала вторую головой к полену и несильно стукнула топором. Курица вяло трепыхнула крыльями, осела назад, а из короткого обрубка выступила испуганной каплей, а затем струйкой потекла кровь...
Господин поручик очень хотел есть, чтобы легче было ждать, достал сигарету и закурил.
Снова установилась советская власть — уже навечно.
Был конец лета. В Слуцке, на рыночной площади, покончив со всеми делами, сидел на своем возу Кирилла и подкреплялся, собираясь домой. Народу набралось полно, возы стояли тесно, с поднятыми кверху оглоблями, чтоб не топтали их чужие кони да чтоб не мешать чужим повозкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122