— Хуторское хозяйство в таком чертовом пекле нелегко дается». За хутором начинался лес, протянувшийся на много верст, в нем там и сям раскинулись на прогалинах села — Забродье, Нивище, Кореницы. Через этот лес и пролегла стежка, по которой пришел сюда Красуцкий от слуцкого большака.
— Кажется мне, дядька Кирилла, у вас тут подходящее место,— сказал Красуцкий, обводя рукой окрестности, которые только что рассматривал.— Живете вы на отшибе. Хотя землю у вас особенно хвалить нечего, однако в лесу травы сколько хочешь. Во всех местных селах, верно, молока хватает, а возить его в Слуцк далеконько. Вот я и надумал открыть сыроварню. Свозил бы я ежедневно или через день из сел молоко и начал бы деньги делать. Хватит и мне по чужим углам мыкаться.
«Гм»,— подумал Кирилла. Он спросил себя, почему это ему самому не пришла в голову такая мысль. Но тут
же и решил: нет, видно, два хозяйства не вытянуть — либо земля, либо коммерция. А от земли как оторвешься?
— Ну и что, хитрая это штука? — спросил, однако, чтоб рассеять свои сомнения.
— Какая там хитрость,— ответил Красуцкий.— Снять вершки, заквасить, набить в формы, отжать, положить, чтоб доспели,— вот тебе и голландский сыр. Ну, там, конечно, кое-какие рецепты надо знать: сколько порошка, сколько соли, сколько им вылеживаться.
— Думаешь, выгодно? — все еще не вполне успокоившись, спросил его Кирилла.
— А кто ж его знает, надо попробовать. Вам же известно, мне выбирать не из чего. Земли своей нет, по людям ходить надоело. Власть у нас теперь панская, вот я и надумал панским делом заняться,— может, через него и сам паном стану. Капитал какой заведется, наконец...
Теперь уже Кирилла глядел за гумно и мысленно видел за ним свои поля. Мда, капитал... Каждому бы этого капитала хотелось, чтоб ему пусто. Вот и он собирался разбогатеть, переселяясь сюда, на хутор. Отдал свои четыре десятины в селе, поменяв на отруб. Думал, что с его трудолюбивыми руками и несокрушимым здоровьем найдет здесь золотое дно. Да вот уже пятнадцать лет, как натирает горб, а надежды так и остались надеждами. Того ли он ожидал? Хотелось же стать человеком. Думалось, пройдет время, прилупит он еще десятин десять, хотя бы вот здесь, эту поляночку, что граничит с его хуторком, у пана Мельникова, заведет жнейку, молотилку, как водится у добрых людей, а в Слуцк поедет на жеребце в расписной бричке, как у Ястремского, и люди еще издалека будут уважительно здороваться с ним: «Здравствуйте, Кирилла, как живется- можется?» — «Да спасибо, божьей милостью не хуже других...» Вот как думалось, бывало. Капитал... А Красуцкий вон другим способом эти капиталы выколотить хочет.
— А я уже и сарайчик ваш присмотрел, — говорил меж тем Красуцкий.— Стоит у самых ворот, можно сказать, на отлете. Коли б вы пустили меня туда на лето, дядька Кирилла, привез бы я свои причиндалы да и начал бы крутить. Беспокойства большого вам не доставлю, хозяйства у меня только и всего что бидоны да ведерки какие-нибудь. Ну, лошадь постоит иной раз запряженная, так я все потом приберу... Рассчитаемся деньгами или иначе как...
Равновесие давно уже вернулось к Кирилле, и он сказал:
— Да что ж, до осени он у меня пустует,— и даже сам как-то по-новому посмотрел на свой сарайчик,— Бери, бог в помочь.
Знай Кирилла, почему Красуцкий устраивает у него сыроварню, может, еще и не согласился бы отдать под нее свой сарайчик.
Кирилле известно было,- что родом Красуцкий из расположенного недалеко от Слуцка села Огородники, что небольшого своего хозяйства в три десятины с братом делить не стал, оставил ему все, а сам отправился на заработки в люди. Он служил в царской армии, попал в плен к немцам, но бежал и боролся против них в те первые несколько месяцев, когда установилась здесь советская власть, был ранен. Потом, при белополяках, он работал в Слуцке мостильщиком, кузнецом у Лейбы, колесником у Карповича, жестянщиком в Школище, пильщиком на лесопилке у Гуцайта. Кирилла давно приметил Красуцкого, бывая по хозяйственным своим надобностям у всех этих людей,— то чтоб наварить сошник у плуга, то перетянуть колеса, то распилить бревно на доски или сделать новую телегу. Ему были по душе спокойный нрав Красуцкого, его рассудительность и какая-то добрососедская покладистость. Все знали, что у этого человека золотые руки, и Кириллу удивляло только: как же это с таким характером и такими руками не ужиться на одном месте?
— Ты что, сам, Миколай, меняешь одного хозяина на другого или прогоняют тебя? — спросил он однажды у Красуцкого.— Такие золотые руки — и нигде не удержишься.
— Вот в том-то и беда, что из этих золотых рук каждый хочет выжать побольше золота. А мне оно и самому нужно, дядька Кирилла,— ответил Красуцкий.
Кирилла как хотел, так и мог понимать. Но про себя подумал: «Умен, леший его возьми,— ничего не хочет на люди выносить».
Этот ответ припомнился ему и сейчас, когда Красуцкий заговорил о капиталах. «Ну что ж, пора уже человеку к какому-нибудь берегу прибиться. Не век же ему по чужим людям мытариться».
А между тем Красуцкий заявился к Кирилле потому, что жить в Слуцке ему стало невозможно. Белополяки, сменив немцев, явились в Беларусь как колонизаторы.
Пошло угнетение, грабежи, издевательства. Паны мстили за разоренные во время революции имения. Народ начал борьбу, уходя в партизаны, организуя подпольные группы в городах, местечках и селах.
При разгроме одной из таких подпольных групп Красуцкому удалось только случайно уцелеть. Теперь приходилось прятаться, так как провокаторы знали его в лицо. Но нельзя было прекращать и борьбы. В подполье оставалось еще немало народу как из местного населения, так и среди солдат Войска Польского. И вот Красуцкий выбрал себе новую профессию, которая давала возможность отлично, в духе времени, замаскироваться и поддерживать связь с городом под видом коммерческой деятельности.
На следующий же день после разговора привез Красуцкий на двух повозках все свое хозяйство: центрифугу, как называли тогда сепаратор, бидоны, ведерки и полный воз точеных деревянных форм, похожих на цветочные горшки, даже с такими же дырочками в дне. С ним приехал помощник, совсем еще молодой парень Петрок, белокурый, с весело поднятыми бровями. Так и казалось, что он сейчас затянет песню, да такую, что все вокруг в пляс пойдут. Он живо распряг лошадей, вывел за ворота в лесок и спутал их, еще живей снял с повозок поклажу и мгновенно навел в ней порядок: что сразу занес в сарайчик, что сложил у стены, что развесил на кольях забора. Тут же нашел где- то топор и начал мастерить, отлично разбираясь, как поставить эту центрифугу, укрепить бачок, как собрать круги, куда привинтить ручку. Посреди сарайчика был лаз в подполье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Кажется мне, дядька Кирилла, у вас тут подходящее место,— сказал Красуцкий, обводя рукой окрестности, которые только что рассматривал.— Живете вы на отшибе. Хотя землю у вас особенно хвалить нечего, однако в лесу травы сколько хочешь. Во всех местных селах, верно, молока хватает, а возить его в Слуцк далеконько. Вот я и надумал открыть сыроварню. Свозил бы я ежедневно или через день из сел молоко и начал бы деньги делать. Хватит и мне по чужим углам мыкаться.
«Гм»,— подумал Кирилла. Он спросил себя, почему это ему самому не пришла в голову такая мысль. Но тут
же и решил: нет, видно, два хозяйства не вытянуть — либо земля, либо коммерция. А от земли как оторвешься?
— Ну и что, хитрая это штука? — спросил, однако, чтоб рассеять свои сомнения.
— Какая там хитрость,— ответил Красуцкий.— Снять вершки, заквасить, набить в формы, отжать, положить, чтоб доспели,— вот тебе и голландский сыр. Ну, там, конечно, кое-какие рецепты надо знать: сколько порошка, сколько соли, сколько им вылеживаться.
— Думаешь, выгодно? — все еще не вполне успокоившись, спросил его Кирилла.
— А кто ж его знает, надо попробовать. Вам же известно, мне выбирать не из чего. Земли своей нет, по людям ходить надоело. Власть у нас теперь панская, вот я и надумал панским делом заняться,— может, через него и сам паном стану. Капитал какой заведется, наконец...
Теперь уже Кирилла глядел за гумно и мысленно видел за ним свои поля. Мда, капитал... Каждому бы этого капитала хотелось, чтоб ему пусто. Вот и он собирался разбогатеть, переселяясь сюда, на хутор. Отдал свои четыре десятины в селе, поменяв на отруб. Думал, что с его трудолюбивыми руками и несокрушимым здоровьем найдет здесь золотое дно. Да вот уже пятнадцать лет, как натирает горб, а надежды так и остались надеждами. Того ли он ожидал? Хотелось же стать человеком. Думалось, пройдет время, прилупит он еще десятин десять, хотя бы вот здесь, эту поляночку, что граничит с его хуторком, у пана Мельникова, заведет жнейку, молотилку, как водится у добрых людей, а в Слуцк поедет на жеребце в расписной бричке, как у Ястремского, и люди еще издалека будут уважительно здороваться с ним: «Здравствуйте, Кирилла, как живется- можется?» — «Да спасибо, божьей милостью не хуже других...» Вот как думалось, бывало. Капитал... А Красуцкий вон другим способом эти капиталы выколотить хочет.
— А я уже и сарайчик ваш присмотрел, — говорил меж тем Красуцкий.— Стоит у самых ворот, можно сказать, на отлете. Коли б вы пустили меня туда на лето, дядька Кирилла, привез бы я свои причиндалы да и начал бы крутить. Беспокойства большого вам не доставлю, хозяйства у меня только и всего что бидоны да ведерки какие-нибудь. Ну, лошадь постоит иной раз запряженная, так я все потом приберу... Рассчитаемся деньгами или иначе как...
Равновесие давно уже вернулось к Кирилле, и он сказал:
— Да что ж, до осени он у меня пустует,— и даже сам как-то по-новому посмотрел на свой сарайчик,— Бери, бог в помочь.
Знай Кирилла, почему Красуцкий устраивает у него сыроварню, может, еще и не согласился бы отдать под нее свой сарайчик.
Кирилле известно было,- что родом Красуцкий из расположенного недалеко от Слуцка села Огородники, что небольшого своего хозяйства в три десятины с братом делить не стал, оставил ему все, а сам отправился на заработки в люди. Он служил в царской армии, попал в плен к немцам, но бежал и боролся против них в те первые несколько месяцев, когда установилась здесь советская власть, был ранен. Потом, при белополяках, он работал в Слуцке мостильщиком, кузнецом у Лейбы, колесником у Карповича, жестянщиком в Школище, пильщиком на лесопилке у Гуцайта. Кирилла давно приметил Красуцкого, бывая по хозяйственным своим надобностям у всех этих людей,— то чтоб наварить сошник у плуга, то перетянуть колеса, то распилить бревно на доски или сделать новую телегу. Ему были по душе спокойный нрав Красуцкого, его рассудительность и какая-то добрососедская покладистость. Все знали, что у этого человека золотые руки, и Кириллу удивляло только: как же это с таким характером и такими руками не ужиться на одном месте?
— Ты что, сам, Миколай, меняешь одного хозяина на другого или прогоняют тебя? — спросил он однажды у Красуцкого.— Такие золотые руки — и нигде не удержишься.
— Вот в том-то и беда, что из этих золотых рук каждый хочет выжать побольше золота. А мне оно и самому нужно, дядька Кирилла,— ответил Красуцкий.
Кирилла как хотел, так и мог понимать. Но про себя подумал: «Умен, леший его возьми,— ничего не хочет на люди выносить».
Этот ответ припомнился ему и сейчас, когда Красуцкий заговорил о капиталах. «Ну что ж, пора уже человеку к какому-нибудь берегу прибиться. Не век же ему по чужим людям мытариться».
А между тем Красуцкий заявился к Кирилле потому, что жить в Слуцке ему стало невозможно. Белополяки, сменив немцев, явились в Беларусь как колонизаторы.
Пошло угнетение, грабежи, издевательства. Паны мстили за разоренные во время революции имения. Народ начал борьбу, уходя в партизаны, организуя подпольные группы в городах, местечках и селах.
При разгроме одной из таких подпольных групп Красуцкому удалось только случайно уцелеть. Теперь приходилось прятаться, так как провокаторы знали его в лицо. Но нельзя было прекращать и борьбы. В подполье оставалось еще немало народу как из местного населения, так и среди солдат Войска Польского. И вот Красуцкий выбрал себе новую профессию, которая давала возможность отлично, в духе времени, замаскироваться и поддерживать связь с городом под видом коммерческой деятельности.
На следующий же день после разговора привез Красуцкий на двух повозках все свое хозяйство: центрифугу, как называли тогда сепаратор, бидоны, ведерки и полный воз точеных деревянных форм, похожих на цветочные горшки, даже с такими же дырочками в дне. С ним приехал помощник, совсем еще молодой парень Петрок, белокурый, с весело поднятыми бровями. Так и казалось, что он сейчас затянет песню, да такую, что все вокруг в пляс пойдут. Он живо распряг лошадей, вывел за ворота в лесок и спутал их, еще живей снял с повозок поклажу и мгновенно навел в ней порядок: что сразу занес в сарайчик, что сложил у стены, что развесил на кольях забора. Тут же нашел где- то топор и начал мастерить, отлично разбираясь, как поставить эту центрифугу, укрепить бачок, как собрать круги, куда привинтить ручку. Посреди сарайчика был лаз в подполье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122