Особенно легко забывает народные слова сельская молодежь, которую не научили любить землю, и она бежит в город. Правда, связи с селом остаются, но чаще всего только в силу меркантильных соображений: из села в город легко плывут «дары природы», а иногда и помощь на «Жигули». В 1970 году вышел в свет справочник «Писатели Советской Белоруссии», в нем был указан и мой псевдоним. Но то ли редактор, то ли корректор (предполагаю, что из села) решил, что в слове допущена ошибка, и исправил ее: написал «Виадук».
Но натурфилософская сущность моего нового псевдонима, который символизировал бесконечность жизни, не долго служила делу. Основание было самое простое: зачем убегать от самого себя?
Итак, свой творческий путь вы начали со стихов. Почему часто происходит так, что из «царства поэзии» многие переходят к прозе? В частности — вы?
— Это тоже связано с романтикой первых лет установления новой жизни. Молодая литература четко делилась на два способа изображения действительности: поэзия выражала чувства и настроения, она воспевала, звала; проза — рассказывала о буднях и героических делах революции, показывала их. Это мне было ближе. Пример тому — рассказ «Таиса».
— Как поется, «ничто не проходит бесследно». И поэзия юношеских лет не оставляет мудрой зрелости писателя. Сна присутствует не только в интонационно-музыкальной фразе, в предельно сжатом стиле, в красочности языка, но и во всей идейно-образной системе. Что такое «поэзия в прозе»?
— Гм... Кажется, вы же сами и ответили на этот вопрос. Во-первых — очень резонно! — «ничто не проходит бесследно». Меня и теперь волнует поэзия, где бы она ни была: и в стихах, и в прозе. Ну да, и в стихах, потому что не в каждом стихотворении присутствует поэзия. Писать стихи может научиться каждый, но не приведи господи читать такие стихи, которые не трогают душу, никуда не зовут, не пробуждают никаких желаний. Любых: страдать, любить, ненавидеть, идти на подвиг, радоваться, грустить. Во-вторых, вы сами называете те элементы, которые дают ощущение поэзии: интонационно-музыкальная фраза, предельная сжатость стиля (это значит — присутствие только необходимого), язык. В основе, разумеется, прежде всего язык. Сила художественного произведения в тайне слов, в мере их эстетической уместности в фразе.
Говоря все это, я прежде всего имею в виду рассказ. Мои требования к нему часто менялись, все более ужесточаясь. Первое, он должен быть о чем-то важном, социально волнующем, глубоко человечном. Затем, он должен быть коротким, эталон для меня — 7—9 машинописных страниц. И еще: главным элементом художественного исследования должен быть внутренний мир человека.
— Когда вы по-настоящему почувствовали себя писателем: когда вышла в свет ваша первая книга или потом, когда пришло читательское признание? Когда и как поняли, что литература — ваше призвание?
— Никогда. Ни после первой, ни после последней книги. Часто, когда у меня в работе не все ладится, я думаю, что писателем стал случайно, что было бы куда больше толку, если бы я стал, допустим, инженером. Или строителем,
конструктором, исследователем. По своим наклонностям я пошел в отца: он очень любил строить. Мог поставить дом, но вдруг передумать, решив, что он не той стороной обращен к солнцу, тут же разобрать его и строить заново. Страсть к переделкам не дает покоя и мне. Утешаю себя тем, что в писательском ремесле так и надо, что спокойным быть нельзя.
— Кто из белорусских писателей наиболее способствовал формированию вас как писателя?
— После того как мне открылось, что существует белорусская литература, - Янка Купала, Якуб Колас, Максим Богданович, Змитрок Бядуля. Причем Купала формировал мои гражданские чувства, а Богданович — культуру формы.
— Где-то я читала, что для вас Бунин — «самый великий чародей». И чары его — в созвучии. Что вам дала, чему научила проза Бунина?
— Склонность, увлечение, вкусы диктует нам возраст. В свои далекие годы я был равнодушен к Толстому, а Достоевского читал взахлеб. Потом настало время грандиозности Толстого и боязни Достоевского. Долго был безразличен к Чехову исключительно из-за его философской умеренности, а теперь всякий раз душой тянусь к его книгам.
А Бунин был одинаково близким всегда. Читаю его медленно, останавливаясь, чтобы подумать. Хорошо, когда над книгой хочется подумать. В этом и есть созвучие. Паше волнение, вызванное художественным произведением,— разве это не созвучие? Мне кажется, что и учиться у Бунина нельзя, можно только каждый раз удивляться — как это он может? Такое впечатление, что самое главное для Бунина — уметь обходиться без лишнего текста. И, вероятно, у каждого писателя должен быть свой почерк.
ИСКАНИЯ
Даже в таком маленьком рассказе, как «Слепота», есть прототип. Обычная женщина, я даже не знал ее имени. Если бы не мой знакомый, наверное, и не обратил бы на нее внимания. Но он сказал однажды: «Такая красивая женщина и — несчастный человек. Ты видишь, что у нее искалечен глаз?» А я всегда видел только ее духовную красоту и подумал: почему он не видит в ней главного, а только незначительное увечье? И я создал совсем иную женщину, потому что меня интересовало не портретное сходство, а мысль: что человек красив прежде всего душевной красотой.
Иногда замысел долго живет в мыслях, но никак не может воплотиться в произведение. Так обстояли у меня дела с созданием рассказа «У Кириллы на хуторе». Во время белопольской оккупации у нас в доме жил подпольщик. Для конспирации в сарайчике он устроил сыроварню и делал голландские сыры. Отец об этом знал. Когда пришла наша армия, этот человек сердечно благодарил отца за риск и приют.
— А, да что тут такого,— сказал отец.— Слава богу, что все благополучно обошлось.
Так вот, материал был героический, а рассказ не получался, чего-то не хватало ему.
Однажды, находясь в отпуске, я с приятелем бродил по лесу и рассказывал ему об этих своих затруднениях. И, рассказывая, незаметно отклонился от правды: получалось, что отец не знал о подпольной работе своего квартиранта. Это как раз и было то, чего мне так недоставало.
Самому трудно определить, что заслуживает большего, а что меньшего внимания. Чем-то мне ближе «След резиновых шин», «Наталья», «Лунная ночь», «Таиса», «У Кириллы на хуторе», «В старом доме», «Над рощей кружили аисты». Неравнодушен к «Прощанию», «Приглашению к танцам», «Целомудрию», даже к «Слепоте».
Может быть, мне не все удалось написать так, как замышлял и представлял, потому что написанное не всегда совпадает с замыслом. Из чужой жизни берутся только небольшие эпизоды, иногда только какая-то яркая черта характера, а все остальное — отходы,
Чувствую9 что «Тернистая дорога» не совсем соответствует современным эстетическим нормам, но когда-то за этот рассказ критики с хорошим литературным вкусом, встретив меня, поздравляли и пожимали руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Но натурфилософская сущность моего нового псевдонима, который символизировал бесконечность жизни, не долго служила делу. Основание было самое простое: зачем убегать от самого себя?
Итак, свой творческий путь вы начали со стихов. Почему часто происходит так, что из «царства поэзии» многие переходят к прозе? В частности — вы?
— Это тоже связано с романтикой первых лет установления новой жизни. Молодая литература четко делилась на два способа изображения действительности: поэзия выражала чувства и настроения, она воспевала, звала; проза — рассказывала о буднях и героических делах революции, показывала их. Это мне было ближе. Пример тому — рассказ «Таиса».
— Как поется, «ничто не проходит бесследно». И поэзия юношеских лет не оставляет мудрой зрелости писателя. Сна присутствует не только в интонационно-музыкальной фразе, в предельно сжатом стиле, в красочности языка, но и во всей идейно-образной системе. Что такое «поэзия в прозе»?
— Гм... Кажется, вы же сами и ответили на этот вопрос. Во-первых — очень резонно! — «ничто не проходит бесследно». Меня и теперь волнует поэзия, где бы она ни была: и в стихах, и в прозе. Ну да, и в стихах, потому что не в каждом стихотворении присутствует поэзия. Писать стихи может научиться каждый, но не приведи господи читать такие стихи, которые не трогают душу, никуда не зовут, не пробуждают никаких желаний. Любых: страдать, любить, ненавидеть, идти на подвиг, радоваться, грустить. Во-вторых, вы сами называете те элементы, которые дают ощущение поэзии: интонационно-музыкальная фраза, предельная сжатость стиля (это значит — присутствие только необходимого), язык. В основе, разумеется, прежде всего язык. Сила художественного произведения в тайне слов, в мере их эстетической уместности в фразе.
Говоря все это, я прежде всего имею в виду рассказ. Мои требования к нему часто менялись, все более ужесточаясь. Первое, он должен быть о чем-то важном, социально волнующем, глубоко человечном. Затем, он должен быть коротким, эталон для меня — 7—9 машинописных страниц. И еще: главным элементом художественного исследования должен быть внутренний мир человека.
— Когда вы по-настоящему почувствовали себя писателем: когда вышла в свет ваша первая книга или потом, когда пришло читательское признание? Когда и как поняли, что литература — ваше призвание?
— Никогда. Ни после первой, ни после последней книги. Часто, когда у меня в работе не все ладится, я думаю, что писателем стал случайно, что было бы куда больше толку, если бы я стал, допустим, инженером. Или строителем,
конструктором, исследователем. По своим наклонностям я пошел в отца: он очень любил строить. Мог поставить дом, но вдруг передумать, решив, что он не той стороной обращен к солнцу, тут же разобрать его и строить заново. Страсть к переделкам не дает покоя и мне. Утешаю себя тем, что в писательском ремесле так и надо, что спокойным быть нельзя.
— Кто из белорусских писателей наиболее способствовал формированию вас как писателя?
— После того как мне открылось, что существует белорусская литература, - Янка Купала, Якуб Колас, Максим Богданович, Змитрок Бядуля. Причем Купала формировал мои гражданские чувства, а Богданович — культуру формы.
— Где-то я читала, что для вас Бунин — «самый великий чародей». И чары его — в созвучии. Что вам дала, чему научила проза Бунина?
— Склонность, увлечение, вкусы диктует нам возраст. В свои далекие годы я был равнодушен к Толстому, а Достоевского читал взахлеб. Потом настало время грандиозности Толстого и боязни Достоевского. Долго был безразличен к Чехову исключительно из-за его философской умеренности, а теперь всякий раз душой тянусь к его книгам.
А Бунин был одинаково близким всегда. Читаю его медленно, останавливаясь, чтобы подумать. Хорошо, когда над книгой хочется подумать. В этом и есть созвучие. Паше волнение, вызванное художественным произведением,— разве это не созвучие? Мне кажется, что и учиться у Бунина нельзя, можно только каждый раз удивляться — как это он может? Такое впечатление, что самое главное для Бунина — уметь обходиться без лишнего текста. И, вероятно, у каждого писателя должен быть свой почерк.
ИСКАНИЯ
Даже в таком маленьком рассказе, как «Слепота», есть прототип. Обычная женщина, я даже не знал ее имени. Если бы не мой знакомый, наверное, и не обратил бы на нее внимания. Но он сказал однажды: «Такая красивая женщина и — несчастный человек. Ты видишь, что у нее искалечен глаз?» А я всегда видел только ее духовную красоту и подумал: почему он не видит в ней главного, а только незначительное увечье? И я создал совсем иную женщину, потому что меня интересовало не портретное сходство, а мысль: что человек красив прежде всего душевной красотой.
Иногда замысел долго живет в мыслях, но никак не может воплотиться в произведение. Так обстояли у меня дела с созданием рассказа «У Кириллы на хуторе». Во время белопольской оккупации у нас в доме жил подпольщик. Для конспирации в сарайчике он устроил сыроварню и делал голландские сыры. Отец об этом знал. Когда пришла наша армия, этот человек сердечно благодарил отца за риск и приют.
— А, да что тут такого,— сказал отец.— Слава богу, что все благополучно обошлось.
Так вот, материал был героический, а рассказ не получался, чего-то не хватало ему.
Однажды, находясь в отпуске, я с приятелем бродил по лесу и рассказывал ему об этих своих затруднениях. И, рассказывая, незаметно отклонился от правды: получалось, что отец не знал о подпольной работе своего квартиранта. Это как раз и было то, чего мне так недоставало.
Самому трудно определить, что заслуживает большего, а что меньшего внимания. Чем-то мне ближе «След резиновых шин», «Наталья», «Лунная ночь», «Таиса», «У Кириллы на хуторе», «В старом доме», «Над рощей кружили аисты». Неравнодушен к «Прощанию», «Приглашению к танцам», «Целомудрию», даже к «Слепоте».
Может быть, мне не все удалось написать так, как замышлял и представлял, потому что написанное не всегда совпадает с замыслом. Из чужой жизни берутся только небольшие эпизоды, иногда только какая-то яркая черта характера, а все остальное — отходы,
Чувствую9 что «Тернистая дорога» не совсем соответствует современным эстетическим нормам, но когда-то за этот рассказ критики с хорошим литературным вкусом, встретив меня, поздравляли и пожимали руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122