Теперь я почувствовал, что не могу оставаться здесь ни одного дня. Правда, как всегда бывает в таких случаях, нашлись неотложные дела по службе, по дому, которые нельзя было решить с кондачка, пришлось задержаться еще на несколько месяцев, но чувствовал я себя уже временным жильцом. И наконец, распродав все, что можно было, купив костюм, пока что один пустился в дорогу.
Постукивает по рельсам поезд. Боже, какие просторы, какая прелесть! Уже конец мая, за окнами все цветет и красуется. Бок обнаженной красной скалы, перелесок, ручей, гель, синий ветер в далеких просторах, косое крыло птицы. Село с плитками дерна на крышах, с нефтяным складом при станции и разъезженной к нему черной, блестящей от недавнего дождя дорогой. Лес, лесопилка, высокая и тонкая труба паровика, штабеля досок, бревна, щепа, горбыли и вагонетки на тоненьких ниточках рельсов и высоковольтных передач, проселки вдоль железной Дороги и грузовые машины, которые то показываются, то исчезают вместе с неожиданным поворотом проселка. На станциях составы, груженные кирпичом, углем, песком, металлоломом, машинами, оборудованием. За Новосибирском, почти до самого Урала,— сплошь зеленая кудрявая озимь. Ну что ж, прощай, Сибирь, от тебя я тоже стал богаче душою.
Н купе от Москвы со мной три человека. Молодые. Один из них положил на столик красную кожаную папку они? Стараюсь прислушаться к разговору. Геологи. И вот, новая, ранее неведомая в Белоруссии профессия.
Прошла проводница, забрала билеты. В ее голосе я слышу оную и очень знакомую, родную интонацию. Язык! Со я вспоминаю, что я его совсем забыл. У меня пропал даже акцент — нигде никто за все годы не мог даже заподозрить я не русский. А теперь вот это твердое «ч», «р» и мягкое «дз», «ц», «с». И хочется, чтобы дольше и дольше стояла эта женщина и больше бы говорила. За Смоленском почти всю дорогу не отходил от окна. Казалось, что я помнил здесь любую березку. А в Минске, ступив на Привокзальную площадь, был ошеломлен — ничего подобного не ждал, ничего вокруг не узнавал. И первое, что сделал,— сдал чемодан в камеру ручного багажа и пошел осматривать город...
ДОМ № 9
Война застала меня в командировке по делам школы № 17, в которой я работал заведующим учебной частью. Домой я больше не попал, и последнее мое письмо семье, наткнувшись в дороге на линию фронта, вернулось в гостиницу. Военная моя жизнь началась в одном из военкоматов Москвы 24 июня, когда надежным другом стал автомат. За четыре года у военных дорог была бесконечная длина, были и свои суровые и наисправедливейшие законы. Но все время я помнил, что со Стасей расстался ненадолго. Она проводила меня по Марковской улице и сказала, как всякий раз говорила в таких случаях:
— Только не задерживайся, а то так долго ждать!
Сева не хотел уходить с моих рук. Он просился ехать
вместе со мной, и пришлось пообещать, что я привезу ему из Москвы большого* на длинных ногах, коня.
— Не задерживайся,— еще раз повторила Стася.
На всех трудных и ненадежных дорогах войны виделось мне, как пошли они тогда по улице, возле калитки остановились и, обернувшись, помахали мне рукой.
И наконец я снова вернулся сюда. Меня не покидает чувство, что это все тянется та моя командировка. Кажется, что уезжал я совсем недавно, но вот не узнаю своего города и жадно присматриваюсь ко всем переменам.
Я уже осмотрел просторную, наполненную голубизной неба Привокзальную площадь с ее ажурными домами-башнями, которые служат воротами для въезда в столицу моей республики. Видел красивейшую магистраль — устланный коврами живых цветов, убранный густыми рядами задумчивых лип проспект с его строгими линиями домов- дворцов. Ходил по величественно-спокойной и бесконечно широкой Центральной площади, украшенной скульптурной лепкой, литьем и красным гранитом. Склонял голову перед Круглой площадью, построенной как памятник вечной славы борцам, отдавшим жизнь свою за свободу и счастье
Родины; торжественный покой хранит бронза бессмертных венков у подножия устремленного ввысь обелиска, увенчанного орденом Победы. Видел бесчисленные переплеты строительных кранов, намечающих контуры новых домов и линии будущих улиц. И — парки, парки, широкие площади садов и скверов неизъяснимой красоты. Волшебные сказки из книги нашей мечты о Коммуне. Слава тебе, великий человек — победитель и созидатель! Слава разуму, воле, любви и труду золотых рук твоих!
Новый Минск мне незнаком. Каждый шаг вызывает новое волнение.
Но среди всех этих чудес где-то есть ничем не примечательная Марковская улица и на ней дом № 9, который, я не могу обойти. Мне нужно увидеть его или, если его нет, то хотя бы посмотреть на то место, где он стоял.
Последний день августа. Теплынь. Я прохожу мимо величественно-строгого здания ЦК. По отлогим ступенькам, которые перемежаются широкими площадками, спускаюсь к Свислочи. Миную теперь куда более богатый и роскошный парк имени Горького. Я примечаю здесь все, что для меня ново и незнакомо. Могучие деревья, кронами сомкнувшиеся вверху, хранят прохладу и тень. Я останавливаюсь, так как замечаю, что многого тут не могу понять. Мне кажется, что парк изменил свои границы. Ну конечно, все эти молодые деревца выросли на месте, где когда-то тянулись кварталы домов. Где-то здесь жил Якуб Колас. Я хочу хоть приблизительно найти то место и стараюсь мысленно восстановить улицу. Вот тут были ворота в парк, и вот тут, в тени, стоял тот бревенчатый, пахнувший сосною дом. Выло высокое крыльцо с точеными балясинами. Следы разрушений еще не успела прикрыть зелень, среди травы виден потрескавшийся от пожара камень...
Я иду дальше, проходя улицу за улицей. И все открывается передо мной новый и новый город. Я узнаю эти места только по старому Военному кладбищу с незатихающим шумом его вековых сосен.
«Та улица должна быть где-то вот тут»,— говорю я себе, глядя на пустырь, который открылся передо мною справа.
Пустырь подготовлен для застройки, он обнесен уже забором. На этом месте были также большие разрушения. Нмы, груды камней и кирпича заросли травой и бурьяном. Кое-где остались деревья, от корней которых поднимаются густые побеги.
«Нет, та улица, кажется, должна быть несколько правее,—
рассуждаю я, припоминая, где должна была кончаться Войсковая и начинаться переулок, который вел на Марковскую. — Кажется, она проходила вот за этим домом, возле которого я стою! А может, как раз на ней и стоит этот дом?»
Бесконечные дороги войны привели меня в низкий, светло-желтого цвета дом в Фергане, на улице Коммунистов, который назывался госпиталем. Я мог теперь спокойно вынимать из бумажника небольшой пакетик из белой бумаги, доставать оттуда светло-русый локон, завитый в полуколечко, и подолгу смотреть на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122