Но из всего написанного ярче всего вырисовывался портрет самого Иамы. Это был человек строгий к себе, вдумчивый, рассудительный. Он не любил бездельников, выскочек, людей пустых и легкомысленных, даже если за ними бежала тень славы. Повсюду он возил с собой книги. Неплохо разбирался в философии и психологии, досконально знал физиологию и анатомию человека, тренировал волю и память. Высоко ценил человеческое достоинство и с отвращением писал о двух борцах, с которыми ему случайно довелось жить в римской гостинице. На сцене они демонстрировали красоту классической борьбы, а все свободное время проводили в кутежах и цинично похвалялись, где, у каких поклонниц и при каких обстоятельствах имели наибольший успех и за какие достоинства их любили.
Из дневников я узнал, что никакой он не чужестранец Иама, а самый настоящий русский, Красиков, с добрым русским же именем Владимир. Что родом из Сибири. Был пастухом, почти самостоятельно выучился грамоте и заболел цирком после того, как в их селе побывала бродячая труппа. Начались поиски книг о хиромантии, черной магии, чародеях, йогах, о тайнах животного магнетизма. Чтобы приучить себя не бояться боли, он под одеждой туго опоясывал голое тело твердыми веревками, носил на теле гирьки с острыми крючками, весь день в таком самоистязании вышагивая за стадом. Подзывал собаку, помогавшую ему в
пастушьем деле, и смотрел ей в глаза с таким упорством, что та ложилась у его ног и начинала скулить.
Потом исчез.
Потом странствовал с цирком.
Потом очутился в Индии и через много лет вернулся оттуда всемирно прославленным факиром мамой.
Ке помню, давал ли я отзыв в газете. Вероятно, давал. Это ли стало причиной или то, что подружились наши жены, но с Иамами у нас завязались добрые семейные отношения. Как желанные гости стали они бывать у нас в доме.
Собравшись, мы обычно просили Иаму что-нибудь рассказать. Из своих странствий или что-то о профессии, которая нам всегда будоражила воображение. Он неохотно соглашался на это. Будто боялся слишком раскрыться. Однажды Лина даже сказала ему об этом. Она сказала, что профессия факира любит недоговоренность и что зритель имеет основание кое-чему не верить, потому что иногда сверхъестественная сила придается самому обыкновенному фокусничеству.
— У меня ни в чем нет фокусничества,— сказал Иама.
— Возможно, и нет,— упорствовала Лина,— но так кажется, потому что вы любите скрытность. Не вы, а ваша профессия.
— Пожалуйста, можете убедиться.
Иама поднялся с кресла, сделал шаг назад и оголил до локтя левую руку. На Смуглой тугой коже с искристо- желтым, мягким пухом волосков мы увидели следы проколов. Кожа на местах проколов была тонкой, сморщенной, чуть розоватой, как это бывает на только что заживших ранах.
—г Как видите, следы сверху и снизу, старые и свежие. А многие думают, что это тоже обман. Что и прут не железный и я не прокалываю руку. Все фокусничество, как вы говорите, в том, что я знаю, где колоть и как колоть. Надо, чтобы прут прошел между локтевой и лучевой костями, не задев их; чтобы не затронул мышц, а абсолютно точно прошел между их слоями. И нужно знать, как держать пальцы: в какой момент сжать в кулак, когда разжать и насколько. У меня никогда не бывает ни крови, ни разрыва тканей,
нет -и боли. А может, боль и есть, но я приучил себя не чувствовать ее.
Второй раз Иама удивил нас еще большей неожиданностью. Было воскресенье. После легкого чая мы сидели кто за столом, кто на диване. Иама стал возле кафельной печки, прижавшись к ней спиной. Наступила минута какой- то приятной тишины, и никто не заметил, как он достал из кармана пиджака губную гармошку. Я увидел ее уже только тогда, когда послышались первые звуки. Это было волшебство. Впечатление было такое, что заиграл целый оркестр. Я слышал одновременно и высокие ноты и низкие. Я смотрел на руки — казалось, что чудо было в них. И в губах. И еще в какой-то тайне — в умении раздельно на разные ноты подавать дыхание.
Закончил Иама так же неожиданно, как и начал. Протер платочком гармошку, продул ее. И взглянул на Марьяну. Она подошла и стала с ним рядом, радостная и счастливая.
— Мы и не предполагали, что у вас есть еще один, такой чудесный талант,— сказала Лина.
— У него было двенадцать штук концертных гармошек. Правда, Володя? — не выдержала Марьяна, чтобы не показать, как все, что делает Иама, ей мило и дорого.
— Правда, Марьянка,— улыбнулся ей в ответ Иама. И, дополняя ее, пояснил: — Я когда-то купил их в Германии. Целый набор. И мог давать концерты на весь вечер. А теперь вот осталась только одна, но чем-то мне очень дорогая... И музыку я забросил совсем.
В последнее время Иама поправился, посвежел, помолодел, на лице стало меньше морщин. И на душе установилось какое-то прочное спокойствие. Даже костюм коричнево-болотного цвета сидел на нем изящно и ладно, подчеркивал его сдержанную гордость и достоинство.
Ненадолго Иама уехал на гастроли в районы. Программа была сокращенной, и он уехал без помощницы. Почти все свое свободное время Марьяна теперь проводила с Линой. Разумеется, были рассказаны все самые задушевные тайны.
Совсем молодой девушкой Марьяна вышла замуж за инженера-строителя. Но у него на работе случилась какая-то серьезная неприятность, и им пришлось расстаться. Марьяна
вернулась к матери. В скором времени мать собрала ее к мужу в Мурманск: поезжай, дочушка, повидайся, будет легче и ему и тебе. Три дня делили они радость и слезы. Перед отъездом' Марьяна прочла в афишах, что в театре дает последние представления факир Иама. Пошла. Из зала видела на сцене смуглого пожилого человека в пестром заморском одеянии, с мягкими, но строгими жестами. Несколько раз он взглянул на нее, как бы узнавая или давая понять, что выделил ёе среди других. Когда в одном из фокусов ему понадобился не то помощник, не то свидетель того, что все делается без обмана, он позвал желающих из зала. Ни минуты не раздумывая и не колеблясь, она поднялась и пошла на сцену, И почувствовала, что с этого момента будет покоряться только ему. И больше не вернулась ни в свой номер гостиницы, ни домой.
Она стала его помощницей, ездила с ним по городам, скиталась по гостиницам и заезжим домам, никогда не задумываясь, тяжело это или легко, не зная, где конец и где начало счастья. Все было хорошо и мило,, и самым дорогим на свете человеком был для нее Иама. Доходили до нее слухи, что у Иамы была или, может быть, и есть какая-то другая женщина, но это ее ни капельки не тревожило.
И вот они приехали в ее город. К матери не пошли — та, очевидно, еще помнила, как не по-людски дочь убежала из дому,— сняли на Кайдановском тракте половину домика, перевезли туда два жёлтых кожаных чемодана и аквариум с четырьмя золотыми рыбками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Из дневников я узнал, что никакой он не чужестранец Иама, а самый настоящий русский, Красиков, с добрым русским же именем Владимир. Что родом из Сибири. Был пастухом, почти самостоятельно выучился грамоте и заболел цирком после того, как в их селе побывала бродячая труппа. Начались поиски книг о хиромантии, черной магии, чародеях, йогах, о тайнах животного магнетизма. Чтобы приучить себя не бояться боли, он под одеждой туго опоясывал голое тело твердыми веревками, носил на теле гирьки с острыми крючками, весь день в таком самоистязании вышагивая за стадом. Подзывал собаку, помогавшую ему в
пастушьем деле, и смотрел ей в глаза с таким упорством, что та ложилась у его ног и начинала скулить.
Потом исчез.
Потом странствовал с цирком.
Потом очутился в Индии и через много лет вернулся оттуда всемирно прославленным факиром мамой.
Ке помню, давал ли я отзыв в газете. Вероятно, давал. Это ли стало причиной или то, что подружились наши жены, но с Иамами у нас завязались добрые семейные отношения. Как желанные гости стали они бывать у нас в доме.
Собравшись, мы обычно просили Иаму что-нибудь рассказать. Из своих странствий или что-то о профессии, которая нам всегда будоражила воображение. Он неохотно соглашался на это. Будто боялся слишком раскрыться. Однажды Лина даже сказала ему об этом. Она сказала, что профессия факира любит недоговоренность и что зритель имеет основание кое-чему не верить, потому что иногда сверхъестественная сила придается самому обыкновенному фокусничеству.
— У меня ни в чем нет фокусничества,— сказал Иама.
— Возможно, и нет,— упорствовала Лина,— но так кажется, потому что вы любите скрытность. Не вы, а ваша профессия.
— Пожалуйста, можете убедиться.
Иама поднялся с кресла, сделал шаг назад и оголил до локтя левую руку. На Смуглой тугой коже с искристо- желтым, мягким пухом волосков мы увидели следы проколов. Кожа на местах проколов была тонкой, сморщенной, чуть розоватой, как это бывает на только что заживших ранах.
—г Как видите, следы сверху и снизу, старые и свежие. А многие думают, что это тоже обман. Что и прут не железный и я не прокалываю руку. Все фокусничество, как вы говорите, в том, что я знаю, где колоть и как колоть. Надо, чтобы прут прошел между локтевой и лучевой костями, не задев их; чтобы не затронул мышц, а абсолютно точно прошел между их слоями. И нужно знать, как держать пальцы: в какой момент сжать в кулак, когда разжать и насколько. У меня никогда не бывает ни крови, ни разрыва тканей,
нет -и боли. А может, боль и есть, но я приучил себя не чувствовать ее.
Второй раз Иама удивил нас еще большей неожиданностью. Было воскресенье. После легкого чая мы сидели кто за столом, кто на диване. Иама стал возле кафельной печки, прижавшись к ней спиной. Наступила минута какой- то приятной тишины, и никто не заметил, как он достал из кармана пиджака губную гармошку. Я увидел ее уже только тогда, когда послышались первые звуки. Это было волшебство. Впечатление было такое, что заиграл целый оркестр. Я слышал одновременно и высокие ноты и низкие. Я смотрел на руки — казалось, что чудо было в них. И в губах. И еще в какой-то тайне — в умении раздельно на разные ноты подавать дыхание.
Закончил Иама так же неожиданно, как и начал. Протер платочком гармошку, продул ее. И взглянул на Марьяну. Она подошла и стала с ним рядом, радостная и счастливая.
— Мы и не предполагали, что у вас есть еще один, такой чудесный талант,— сказала Лина.
— У него было двенадцать штук концертных гармошек. Правда, Володя? — не выдержала Марьяна, чтобы не показать, как все, что делает Иама, ей мило и дорого.
— Правда, Марьянка,— улыбнулся ей в ответ Иама. И, дополняя ее, пояснил: — Я когда-то купил их в Германии. Целый набор. И мог давать концерты на весь вечер. А теперь вот осталась только одна, но чем-то мне очень дорогая... И музыку я забросил совсем.
В последнее время Иама поправился, посвежел, помолодел, на лице стало меньше морщин. И на душе установилось какое-то прочное спокойствие. Даже костюм коричнево-болотного цвета сидел на нем изящно и ладно, подчеркивал его сдержанную гордость и достоинство.
Ненадолго Иама уехал на гастроли в районы. Программа была сокращенной, и он уехал без помощницы. Почти все свое свободное время Марьяна теперь проводила с Линой. Разумеется, были рассказаны все самые задушевные тайны.
Совсем молодой девушкой Марьяна вышла замуж за инженера-строителя. Но у него на работе случилась какая-то серьезная неприятность, и им пришлось расстаться. Марьяна
вернулась к матери. В скором времени мать собрала ее к мужу в Мурманск: поезжай, дочушка, повидайся, будет легче и ему и тебе. Три дня делили они радость и слезы. Перед отъездом' Марьяна прочла в афишах, что в театре дает последние представления факир Иама. Пошла. Из зала видела на сцене смуглого пожилого человека в пестром заморском одеянии, с мягкими, но строгими жестами. Несколько раз он взглянул на нее, как бы узнавая или давая понять, что выделил ёе среди других. Когда в одном из фокусов ему понадобился не то помощник, не то свидетель того, что все делается без обмана, он позвал желающих из зала. Ни минуты не раздумывая и не колеблясь, она поднялась и пошла на сцену, И почувствовала, что с этого момента будет покоряться только ему. И больше не вернулась ни в свой номер гостиницы, ни домой.
Она стала его помощницей, ездила с ним по городам, скиталась по гостиницам и заезжим домам, никогда не задумываясь, тяжело это или легко, не зная, где конец и где начало счастья. Все было хорошо и мило,, и самым дорогим на свете человеком был для нее Иама. Доходили до нее слухи, что у Иамы была или, может быть, и есть какая-то другая женщина, но это ее ни капельки не тревожило.
И вот они приехали в ее город. К матери не пошли — та, очевидно, еще помнила, как не по-людски дочь убежала из дому,— сняли на Кайдановском тракте половину домика, перевезли туда два жёлтых кожаных чемодана и аквариум с четырьмя золотыми рыбками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122