Слово «экспликация» утратило, однако, сразу же свою таинственность, как только угадался его смысл. Под ним в столбик было написано, сколько в плане имеется удобной — пахотной — земли, неудобной — болот, кустарников, моховины, сколько под лесом. На карте все это обозначалось кружочками или овалами, иногда сплетенными в кружева, черточками и крохотными точками.
Чем тревожила отца эта купчая? Может, тем, что за землю еще не все выплачено, и если бы, боже упаси, не утвердилась новая власть, то пришлось бы сразу за все сроки отдавать и деньги, и проценты? Может, хотелось увидеть, как изменилась эта экспликация: намного ли убавилось за время хозяйничанья черточек и точек, которыми в купчей были обозначены болота и пески. А может...
Я никогда не додумывал до конца этого своего третьего «может», в нем было что-то очень тревожное для меня. Я уже знал, как зачаровывает людей земля. И не однажды видел, как мать уходила из дому.
За науку я благодарен отцу. Достаточно испытав на себе, как тяжело быть неграмотным, он решил меня учить. Подобрался мне и товарищ — сын нашего дальнего родственника Есипа Скрыгана, мой ровесник Алесь. Как только мы окончили церковноприходскую школу, отцы наши пошли к батюшке Сулковскому и попросили, чтобы он подготовил нас к поступлению в какую-нибудь школу в Слуцке. Батюшка охотно согласился помочь, стал репетитором.
Мы с Алесем оказались в Слуцке. И только здесь выяснилось, что батюшка подготовил нас в духовное училище. Но тут как раз подоспела Октябрьская революция: она создала свои новые школы первой и второй ступени. Правда, учился я немного и в гимназии во время польской оккупации.
Первый год мы не усердствовали в учебе. Шла война, всюду стреляли, было и страшно и весело. Мы, мальчишки, тайком бегали на станцию, собирали разбросанные там патроны и, найдя укромное место, разбивали их на камне. Или бросали в костер, а сами разбегались. Особенно нравилось, если стрельба начиналась беспорядочная, а пули с визгом разлетались в стороны, будто обозлившись. А однажды, при немцах, мы подкрались, отцепили несколько узкоколейных вагонеток и пустили их по рельсам вниз, к водокачке, стоявшей у реки. Вагонетки, домчавшись до насыпи на берегу, с разгона перескакивали насыпь и плюхались в воду, корежа друг дружку и поднимая каскады брызг. Разохотившись, мы занимались этим частенько, даже малым умом своим соображая, что это не только развлечение для нас, но и вред немцам. Но так продолжалось недолго: пока нас не попугали из винтовок.
Учился я легко, особенно легко давались гуманитарные предметы. И уроки учил я чаще всего не сам, а слушая, как их учит Алесь, с которым мы вместе жили на квартире у пани Стрижевской. Мы ютились на кухне, Алесь читал вслух, я что-нибудь мастерил. А потом повторял. Так и заучивал.
Однажды был случай, когда я чудом остался в живых. Школа наша была на Тройчанах, за рекой, ходить туда нужно было через Чертов мостик. Длинный, узкий, только для пешеходов. Зимой мы ходили напрямик, по льду.
И вот на исходе зимы вода в реке поднялась, залила берега, лед пучился на середине. Алесь заметил в стороне кусок оттаявшей прошлогодней доски, перебросил ее с берега на лед и перешел зыбкую хлябь воды. Ребята хотели было пойти за ним, но посмотрели — страшно. Не лучше ли возвратиться и пойти через мостик? Так бы и поступили, но как же быть Алесю: возвращаться или переходить речку одному?
Нет, одного его отпускать нельзя. Чтобы придать всем храбрости, я решил показать, что лед еще крепкий, разогнался и прыгнул, примериваясь далеко за доску. Все дальнейшее произошло неожиданно и легко: казалось, я еще не успел коснуться ногами льда, как почувствовал, что очутился под ним. Что делали ребята на берегу, не знаю, мне они помочь не могли. Прежде всего я попытался вынырнуть, но над головой был лед. И тут я сделал счастливое для себя открытие: лед снизу был пористый. Зная, что течением меня может отнести от полыньи, я, засовывая пальцы в эти поры, стал двигаться против течения. И — чудо — попал на полынью. Первое, что я увидел,— остолбеневших ребят. Но тут же кто- то из них догадался подать мне конец той же доски. Я ухватился за нее и выскочил на берег; с меня ручьями стекала вода, а я хохотал. Хохотал как одержимый, не в состоянии сдержаться. Не знаю, что это было: все то же безрассудное ухарство или подсознательная радость, что остался жив.
О возвращении домой нечего было и думать. Да и нужно было спешить, чтобы не опоздать в школу. Ребята побежали на мостик, а я решил не отступать: в другом месте перебросил через воду доску, перескочил и пошел по льду. Вместе с Алесем.
Пока добежал до школы, все на мне обледенело. Я стал к печке и начал отогреваться, прижимаясь к горячему кафелю то грудью, то спиной, то боком. И так весь день: на уроках стучал зубами, а на переменках грелся у печки. А вечером, ложась спать, удивился: на мне была надета черная верхняя рубашка, теперь такой же черной стала и нижняя.
В воскресенье приехал отец: как было заведено, привез на всю неделю продукты: хлеб, крупу, сыр и кружку масла. Конечно, пани Стрижевская сразу же рассказала об этом случае. И, к моему удивлению, обычно суровый и строгий отец даже не поругал меня.
— Когда это было? — спросил он у Стрижевской.
— В четверг, Алексейка.
— Значит, так было богу угодно,— сказал он, покорно вздохнув.
Оказывается, в тот же четверг отец ехал из Труханович домой и тоже тонул. За Вынисцами река широко разлилась, вся длиннющая гребля оказалась под водой, через нее плыли льдины. Уже где-то на середине гребли сильным течением кобылу сбило в канавку, опрокинуло телегу; оглоблями и хомутом повалило и кобылу. Вода бурлила, а помочь не было возможности, да и ничего не было под рукой, чтобы хоть перерезать гужи. Кобыла захлебнулась, еле спасся и сам отец.
— Значит, богу было нужно взять кого-то из нас троих, и он выбрал самое легкое для меня,— сказал отец.
У КРЕСТНОГО ОТЦА
Проучившись некоторое время в Слуцке, я решил навестить Ульяну. А чтобы похвастаться, какой из меня вышел грамотей, я взял с собой учебник французского языка — первые параграфы его я читал хорошо. Пусть там на селе поудивляются.
Село наше за время войны очень обеднело. Земли неурожайные, участки далеко, да и рабочих рук не хватало. Многие на фронте, а остальных то и дело отрывали от работы, посылая то в обозы, то дороги исправлять.
Очень надеялись на революцию, ждали земли. Как только установилась власть большевиков, хотели поделить фольварки и имения, но вскоре пришли немцы, потом откуда-то появились польские легионеры, и паны возвратились в имения.
Ульяна почти ничего не собрала с поля, —чем жить, чем засевать весной? Подгнили столбы в воротах, развалились заборы, все идет к обнищанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Чем тревожила отца эта купчая? Может, тем, что за землю еще не все выплачено, и если бы, боже упаси, не утвердилась новая власть, то пришлось бы сразу за все сроки отдавать и деньги, и проценты? Может, хотелось увидеть, как изменилась эта экспликация: намного ли убавилось за время хозяйничанья черточек и точек, которыми в купчей были обозначены болота и пески. А может...
Я никогда не додумывал до конца этого своего третьего «может», в нем было что-то очень тревожное для меня. Я уже знал, как зачаровывает людей земля. И не однажды видел, как мать уходила из дому.
За науку я благодарен отцу. Достаточно испытав на себе, как тяжело быть неграмотным, он решил меня учить. Подобрался мне и товарищ — сын нашего дальнего родственника Есипа Скрыгана, мой ровесник Алесь. Как только мы окончили церковноприходскую школу, отцы наши пошли к батюшке Сулковскому и попросили, чтобы он подготовил нас к поступлению в какую-нибудь школу в Слуцке. Батюшка охотно согласился помочь, стал репетитором.
Мы с Алесем оказались в Слуцке. И только здесь выяснилось, что батюшка подготовил нас в духовное училище. Но тут как раз подоспела Октябрьская революция: она создала свои новые школы первой и второй ступени. Правда, учился я немного и в гимназии во время польской оккупации.
Первый год мы не усердствовали в учебе. Шла война, всюду стреляли, было и страшно и весело. Мы, мальчишки, тайком бегали на станцию, собирали разбросанные там патроны и, найдя укромное место, разбивали их на камне. Или бросали в костер, а сами разбегались. Особенно нравилось, если стрельба начиналась беспорядочная, а пули с визгом разлетались в стороны, будто обозлившись. А однажды, при немцах, мы подкрались, отцепили несколько узкоколейных вагонеток и пустили их по рельсам вниз, к водокачке, стоявшей у реки. Вагонетки, домчавшись до насыпи на берегу, с разгона перескакивали насыпь и плюхались в воду, корежа друг дружку и поднимая каскады брызг. Разохотившись, мы занимались этим частенько, даже малым умом своим соображая, что это не только развлечение для нас, но и вред немцам. Но так продолжалось недолго: пока нас не попугали из винтовок.
Учился я легко, особенно легко давались гуманитарные предметы. И уроки учил я чаще всего не сам, а слушая, как их учит Алесь, с которым мы вместе жили на квартире у пани Стрижевской. Мы ютились на кухне, Алесь читал вслух, я что-нибудь мастерил. А потом повторял. Так и заучивал.
Однажды был случай, когда я чудом остался в живых. Школа наша была на Тройчанах, за рекой, ходить туда нужно было через Чертов мостик. Длинный, узкий, только для пешеходов. Зимой мы ходили напрямик, по льду.
И вот на исходе зимы вода в реке поднялась, залила берега, лед пучился на середине. Алесь заметил в стороне кусок оттаявшей прошлогодней доски, перебросил ее с берега на лед и перешел зыбкую хлябь воды. Ребята хотели было пойти за ним, но посмотрели — страшно. Не лучше ли возвратиться и пойти через мостик? Так бы и поступили, но как же быть Алесю: возвращаться или переходить речку одному?
Нет, одного его отпускать нельзя. Чтобы придать всем храбрости, я решил показать, что лед еще крепкий, разогнался и прыгнул, примериваясь далеко за доску. Все дальнейшее произошло неожиданно и легко: казалось, я еще не успел коснуться ногами льда, как почувствовал, что очутился под ним. Что делали ребята на берегу, не знаю, мне они помочь не могли. Прежде всего я попытался вынырнуть, но над головой был лед. И тут я сделал счастливое для себя открытие: лед снизу был пористый. Зная, что течением меня может отнести от полыньи, я, засовывая пальцы в эти поры, стал двигаться против течения. И — чудо — попал на полынью. Первое, что я увидел,— остолбеневших ребят. Но тут же кто- то из них догадался подать мне конец той же доски. Я ухватился за нее и выскочил на берег; с меня ручьями стекала вода, а я хохотал. Хохотал как одержимый, не в состоянии сдержаться. Не знаю, что это было: все то же безрассудное ухарство или подсознательная радость, что остался жив.
О возвращении домой нечего было и думать. Да и нужно было спешить, чтобы не опоздать в школу. Ребята побежали на мостик, а я решил не отступать: в другом месте перебросил через воду доску, перескочил и пошел по льду. Вместе с Алесем.
Пока добежал до школы, все на мне обледенело. Я стал к печке и начал отогреваться, прижимаясь к горячему кафелю то грудью, то спиной, то боком. И так весь день: на уроках стучал зубами, а на переменках грелся у печки. А вечером, ложась спать, удивился: на мне была надета черная верхняя рубашка, теперь такой же черной стала и нижняя.
В воскресенье приехал отец: как было заведено, привез на всю неделю продукты: хлеб, крупу, сыр и кружку масла. Конечно, пани Стрижевская сразу же рассказала об этом случае. И, к моему удивлению, обычно суровый и строгий отец даже не поругал меня.
— Когда это было? — спросил он у Стрижевской.
— В четверг, Алексейка.
— Значит, так было богу угодно,— сказал он, покорно вздохнув.
Оказывается, в тот же четверг отец ехал из Труханович домой и тоже тонул. За Вынисцами река широко разлилась, вся длиннющая гребля оказалась под водой, через нее плыли льдины. Уже где-то на середине гребли сильным течением кобылу сбило в канавку, опрокинуло телегу; оглоблями и хомутом повалило и кобылу. Вода бурлила, а помочь не было возможности, да и ничего не было под рукой, чтобы хоть перерезать гужи. Кобыла захлебнулась, еле спасся и сам отец.
— Значит, богу было нужно взять кого-то из нас троих, и он выбрал самое легкое для меня,— сказал отец.
У КРЕСТНОГО ОТЦА
Проучившись некоторое время в Слуцке, я решил навестить Ульяну. А чтобы похвастаться, какой из меня вышел грамотей, я взял с собой учебник французского языка — первые параграфы его я читал хорошо. Пусть там на селе поудивляются.
Село наше за время войны очень обеднело. Земли неурожайные, участки далеко, да и рабочих рук не хватало. Многие на фронте, а остальных то и дело отрывали от работы, посылая то в обозы, то дороги исправлять.
Очень надеялись на революцию, ждали земли. Как только установилась власть большевиков, хотели поделить фольварки и имения, но вскоре пришли немцы, потом откуда-то появились польские легионеры, и паны возвратились в имения.
Ульяна почти ничего не собрала с поля, —чем жить, чем засевать весной? Подгнили столбы в воротах, развалились заборы, все идет к обнищанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122