., - писал царь. - Он все
принимался меня благодарить за то, что я остался здесь, потому что мое
присутствие успокаивает его лично".
Отступая, русские солдаты теряли или бросали винтовки. Нехватка
оружия вскоре стала столь ощутимой, что один офицер предложил вооружить
отдельные батальоны насаженными на длинные черенки топорами. "Представьте
себе, что во многих пехотных полках... треть людей, по крайней мере, не
имела винтовок, - докладывал из Ставки генерал Беляев. - Эти несчастные
терпеливо ждали под градом осколков гибели своих товарищей впереди себя,
чтобы пойти и подобрать их оружие... Наша армия тонет в собственной
крови". Безоружные солдаты, находившиеся во второй линии окопов, под
градом фугасных и осколочных снарядов превращались в кровавое месиво.
"Знаете, барин, - сказал один пехотинец сэру Бернарду Пэйрсу, - мы
собственной грудью защищаем позиции, другого оружия у нас нет. Это не
война, а бойня".
Казалось, никакая сила не сможет остановить германские колонны,
двигавшиеся по пыльным дорогам Польши. Впереди них тащились толпы
беженцев, пробивавшихся на восток. Наблюдать их страдания было так тяжко,
что один русский генерал, всегда по-доброму относившийся к британскому
атташе Ноксу, вдруг набросился на того, требуя ответа, чего ждут
англичане. [(10 августа 1916 г. "Российский гражданин" поместил статью
П.Ф.Булацеля, где указывалось, что с "начала войны англичане доблестно
продвинулись на Западном фронте на несколько сот метров".)] "Мы в игрушки
играем, - заявил русский с мукой в глазах. - Мы все отдаем. Думаете легко
нам видеть эти бесконечные колонны беженцев, спасающихся от германского
наступления? Мы знаем, что все эти дети, набившиеся в повозки, умрут,
прежде чем кончится зима". Нокс, потрясенный трагическим зрелищем, понурил
голову и не сказал ни слова.
5 августа пала Варшава. По мнению великого князя Николая Николаевича,
стратегия русской армии должна была заключаться не в том, чтобы удержать в
своих руках Варшаву и даже Польшу, а в том, чтобы сохранить армию. Как это
делал в 1812 году Кутузов, он отступал, оставляя селения, города, целые
губернии с единственным намерением - сохранить в целостности армию.
Несмотря на отступление, боевой дух русского солдата был по-прежнему
высок. В тот день, когда пала Варшава, Нокс побывал у офицеров
лейб-гвардии Преображенского полка. Они по-прежнему не унывали. "Будем
отходить до Урала, - объясняли они британцу, - а когда туда доберемся, то
преследующей нас армии останется один немец, да один австриец. Австриец,
как водится, сдастся в плен, а немца убьем".
Трагедия русской армии, происшедшая весной и летом 1915 года,
оставила жестокий след на всех, кто уцелел. Была уничтожена половина
армии. Кровавые потери (убитыми и раненными) составили 1 400 000 человек.
976 000 солдат были взяты в плен. "Весну 1915 года я запомню на всю жизнь,
- писал генерал Деникин. - Отступление из Галиции явилось огромной
трагедией для русской армии... Германская артиллерия перепахивала целые
линии траншей, а вместе с ними и их защитников. Мы почти не давали отпора
- нечем было ответить. Наши пехотные полки, хотя и выбились из сил,
отражали штыками одну атаку за другой... Кровь лилась нескончаемым
потоком, наши ряды все больше редели. Количество могил постоянно
увеличивалось" [Не удивительно, что русские бойцы, уцелевшие в этом аду,
стали считать артиллерию "богом войны". Тридцать лет спустя, в апреле 1945
года, когда маршал Жуков начал решительный штурм Берлина, в артиллерийской
подготовке участвовало 20 000 орудий. (Прим. авт.).]
Скрыть от тыла происходящее на фронте было невозможно.
Оптимистические настроения, существовавшие в начале войны, когда русские
гвардейцы рассчитывали пройти маршем по Унтер ден Линден раньше чем через
полгода, уступили унынию и отчаянию. В занесенных снегом, молчаливых
городах России уже не устраивали балов: юноши, весело танцевавшие на них
два года назад, лежали убитые в лесах Восточной Пруссии или на склонах
Карпат. На Невском проспекте уже не видно было ни флагов, ни оркестров,
исполняющих народный гимн, ни ликующих толп народа. У витрин стояли и
зябли группы людей, читавших списки убитых и раненных. По всей стране
госпитали были забиты ранеными - терпеливыми, ласковыми и как дети
благодарными за заботу. "Ничего, сестренка", - говорили они в ответ на
слова участия, вспоминала Мэриэль Бьюкенен, дочь британского посла,
работавшая сестрой милосердия в одном из петроградских госпиталей. Лишь
изредка сестрам милосердия доводилось слышать от солдат негромкое: "Больно
мне, сестричка".
Тот дух национального единства, который до глубины души тронул
императора в начале войны в Петербурге, а потом в Москве, исчез; вместо
него снова возникли прежние подозрения, распри и ненависть. В Петрограде
проявлялась ненависть ко всему германскому. Из репертуара концертных залов
были изъяты произведения Баха, Брамса и Бетховена. Чернь била витрины,
принадлежавшие немцам булочные, грозились поджечь немецкие школы. В
рождество 1914 года Священный Синод принял неумное постановление запретить
рождественские елки, поскольку, дескать, это германский обычай.
"...Подыму скандал, - написала императрица государю, узнав об этом. -
Зачем же отнимать удовольствие у раненных и детей на том основании, что
елка первоначально была перенята из Германии? Эта узость взглядов прямо
чудовищна".
Но особенно ярко германофобские настроения проявлялись в Москве. На
тех, кто разговаривал по-французски во время поездки на трамвае пассажиры,
не знавшие иностранных языков, шипели: "немцы". О государыне, урожденной
немецкой принцессе, ходили злые анекдоты. Самым распространенным был
следующий: "Идет генерал по залу Зимнего дворца и встречает плачущего
цесаревича. Погладив ребенка по голове, генерал спрашивает: "Что
случилось, малыш? Почему ты плачешь?" Сквозь смех и слезы наследник
отвечает: "Как же мне не плакать?" Русских бьют - папа плачет. Немцев бьют
- мама плачет".
После разгрома слывших прежде непобедимыми русских армий жители
Москвы устремились на улицу, чтобы выместить на ком-то свой гнев.
Британский генеральный консул в Москве Рой Брюс Локкарт писал: "Десятого
июня в Москве вспыхнули антинемецкие беспорядки, и весь город был на
протяжении трех дней в руках черни. Магазины, фабрики и частные дома,
принадлежавшие немцам или лицам с немецкими фамилиями, подверглись
нападению и были разгромлены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
принимался меня благодарить за то, что я остался здесь, потому что мое
присутствие успокаивает его лично".
Отступая, русские солдаты теряли или бросали винтовки. Нехватка
оружия вскоре стала столь ощутимой, что один офицер предложил вооружить
отдельные батальоны насаженными на длинные черенки топорами. "Представьте
себе, что во многих пехотных полках... треть людей, по крайней мере, не
имела винтовок, - докладывал из Ставки генерал Беляев. - Эти несчастные
терпеливо ждали под градом осколков гибели своих товарищей впереди себя,
чтобы пойти и подобрать их оружие... Наша армия тонет в собственной
крови". Безоружные солдаты, находившиеся во второй линии окопов, под
градом фугасных и осколочных снарядов превращались в кровавое месиво.
"Знаете, барин, - сказал один пехотинец сэру Бернарду Пэйрсу, - мы
собственной грудью защищаем позиции, другого оружия у нас нет. Это не
война, а бойня".
Казалось, никакая сила не сможет остановить германские колонны,
двигавшиеся по пыльным дорогам Польши. Впереди них тащились толпы
беженцев, пробивавшихся на восток. Наблюдать их страдания было так тяжко,
что один русский генерал, всегда по-доброму относившийся к британскому
атташе Ноксу, вдруг набросился на того, требуя ответа, чего ждут
англичане. [(10 августа 1916 г. "Российский гражданин" поместил статью
П.Ф.Булацеля, где указывалось, что с "начала войны англичане доблестно
продвинулись на Западном фронте на несколько сот метров".)] "Мы в игрушки
играем, - заявил русский с мукой в глазах. - Мы все отдаем. Думаете легко
нам видеть эти бесконечные колонны беженцев, спасающихся от германского
наступления? Мы знаем, что все эти дети, набившиеся в повозки, умрут,
прежде чем кончится зима". Нокс, потрясенный трагическим зрелищем, понурил
голову и не сказал ни слова.
5 августа пала Варшава. По мнению великого князя Николая Николаевича,
стратегия русской армии должна была заключаться не в том, чтобы удержать в
своих руках Варшаву и даже Польшу, а в том, чтобы сохранить армию. Как это
делал в 1812 году Кутузов, он отступал, оставляя селения, города, целые
губернии с единственным намерением - сохранить в целостности армию.
Несмотря на отступление, боевой дух русского солдата был по-прежнему
высок. В тот день, когда пала Варшава, Нокс побывал у офицеров
лейб-гвардии Преображенского полка. Они по-прежнему не унывали. "Будем
отходить до Урала, - объясняли они британцу, - а когда туда доберемся, то
преследующей нас армии останется один немец, да один австриец. Австриец,
как водится, сдастся в плен, а немца убьем".
Трагедия русской армии, происшедшая весной и летом 1915 года,
оставила жестокий след на всех, кто уцелел. Была уничтожена половина
армии. Кровавые потери (убитыми и раненными) составили 1 400 000 человек.
976 000 солдат были взяты в плен. "Весну 1915 года я запомню на всю жизнь,
- писал генерал Деникин. - Отступление из Галиции явилось огромной
трагедией для русской армии... Германская артиллерия перепахивала целые
линии траншей, а вместе с ними и их защитников. Мы почти не давали отпора
- нечем было ответить. Наши пехотные полки, хотя и выбились из сил,
отражали штыками одну атаку за другой... Кровь лилась нескончаемым
потоком, наши ряды все больше редели. Количество могил постоянно
увеличивалось" [Не удивительно, что русские бойцы, уцелевшие в этом аду,
стали считать артиллерию "богом войны". Тридцать лет спустя, в апреле 1945
года, когда маршал Жуков начал решительный штурм Берлина, в артиллерийской
подготовке участвовало 20 000 орудий. (Прим. авт.).]
Скрыть от тыла происходящее на фронте было невозможно.
Оптимистические настроения, существовавшие в начале войны, когда русские
гвардейцы рассчитывали пройти маршем по Унтер ден Линден раньше чем через
полгода, уступили унынию и отчаянию. В занесенных снегом, молчаливых
городах России уже не устраивали балов: юноши, весело танцевавшие на них
два года назад, лежали убитые в лесах Восточной Пруссии или на склонах
Карпат. На Невском проспекте уже не видно было ни флагов, ни оркестров,
исполняющих народный гимн, ни ликующих толп народа. У витрин стояли и
зябли группы людей, читавших списки убитых и раненных. По всей стране
госпитали были забиты ранеными - терпеливыми, ласковыми и как дети
благодарными за заботу. "Ничего, сестренка", - говорили они в ответ на
слова участия, вспоминала Мэриэль Бьюкенен, дочь британского посла,
работавшая сестрой милосердия в одном из петроградских госпиталей. Лишь
изредка сестрам милосердия доводилось слышать от солдат негромкое: "Больно
мне, сестричка".
Тот дух национального единства, который до глубины души тронул
императора в начале войны в Петербурге, а потом в Москве, исчез; вместо
него снова возникли прежние подозрения, распри и ненависть. В Петрограде
проявлялась ненависть ко всему германскому. Из репертуара концертных залов
были изъяты произведения Баха, Брамса и Бетховена. Чернь била витрины,
принадлежавшие немцам булочные, грозились поджечь немецкие школы. В
рождество 1914 года Священный Синод принял неумное постановление запретить
рождественские елки, поскольку, дескать, это германский обычай.
"...Подыму скандал, - написала императрица государю, узнав об этом. -
Зачем же отнимать удовольствие у раненных и детей на том основании, что
елка первоначально была перенята из Германии? Эта узость взглядов прямо
чудовищна".
Но особенно ярко германофобские настроения проявлялись в Москве. На
тех, кто разговаривал по-французски во время поездки на трамвае пассажиры,
не знавшие иностранных языков, шипели: "немцы". О государыне, урожденной
немецкой принцессе, ходили злые анекдоты. Самым распространенным был
следующий: "Идет генерал по залу Зимнего дворца и встречает плачущего
цесаревича. Погладив ребенка по голове, генерал спрашивает: "Что
случилось, малыш? Почему ты плачешь?" Сквозь смех и слезы наследник
отвечает: "Как же мне не плакать?" Русских бьют - папа плачет. Немцев бьют
- мама плачет".
После разгрома слывших прежде непобедимыми русских армий жители
Москвы устремились на улицу, чтобы выместить на ком-то свой гнев.
Британский генеральный консул в Москве Рой Брюс Локкарт писал: "Десятого
июня в Москве вспыхнули антинемецкие беспорядки, и весь город был на
протяжении трех дней в руках черни. Магазины, фабрики и частные дома,
принадлежавшие немцам или лицам с немецкими фамилиями, подверглись
нападению и были разгромлены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190