- писал он. - Я представляю
себе, что он спит в своей спальне. Все его маленькие вещи, фотографии и
безделушки в образцовом порядке в спальне и в комнате с круглым окном!"
Письма государя, написанные им в последние дни царствования, когда он
уже стоял на краю бездны, часто цитируются для иллюстрации неисправимой
глупости их автора. Как правило, даже в самых кратких характеристиках
последнего царя приводится фраза: "В свободное время я здесь опять примусь
за домино". Вырванная из контекста, она действительно производит
убийственное впечатление. Монарх, которому вздумалось играть в домино,
когда в столице восстание, не стоит ни трона, ни сочувствия.
Но представим реальную обстановку. Император только что вернулся в
Ставку и сообщает супруге о знакомых им обоим, привычных вещах. Перед тем,
как начертать эту часть цитируемого предложения, он пишет о сыне,
признается, что ему будет очень недоставать тех игр, в которые они играли
с ним каждый вечер; и вот, улучив свободную минуту, он играет в домино.
Более того, письмо было написано не во время мятежа, а в тот момент,
когда, по мнению государя, в столице было спокойно. Письмо датировано 23
февраля (8 марта), когда в Петрограде произошли первые хлебные бунты.
Сообщения о беспорядках пришли в Ставку лишь 24 февраля (9 марта), и лишь
через день, 26 февраля (11 марта) царь узнал, что в столице серьезные
беспорядки.
Хотя император и отдохнул в течение нескольких недель в кругу семьи,
в Могилев он вернулся, так и не сумев восстановить ни душевные, ни
физические силы. До какой степени он надорвал свои силы, царь понял утром
в воскресенье, 11 марта. "Сегодня утром во время службы я почувствовал
мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся 1/4 часа. Я едва
выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было,
потому что сердцебиения у меня не было... Если это случится еще раз, скажу
об этом {профессору} Федорову". Описанные им симптомы, похоже, указывают
на коронарную недостаточность.
Если беспорядки, вспыхнувшие на улицах Петрограда, явились
неожиданностью для населения столицы, неудивительно, что царь,
находившийся в восьмистах верстах, оказался не более подготовлен или
прозорлив. Нужно сказать, что император располагал гораздо меньшей
информацией, чем петроградские обыватели, как ни в чем не бывало
продолжавшие ходить на званые обеды, посещать вечера и концертные залы.
Доклады, попавшие царю на стол, проходили по цепочке, начинавшейся
Протопоповым в столице и кончавшейся генералом Воейковым в Ставке. Как
Протопопов, так и Воейков сослужили своему государю плохую службу,
преднамеренно преуменьшая драматизм событий, принимавших серьезный оборот.
Протопопов делал это в личных интересах: ведь беспорядки, которые нельзя
было подавить, являлись доказательством его несостоятельности, как
министра внутренних дел. Воейков же был косным, лишенным воображения
военным чиновником, который не представлял себе, как это он вдруг войдет в
кабинет императора и сообщит, что началась революция.
С четверга 23 февраля (8 марта) до воскресенья 26 февраля (11 марта)
Николай II не получал никаких особенно тревожных известий. Ему лишь
сообщили, что в столице происходят "уличные беспорядки". "Уличные
беспорядки" императору были не в диковинку: за тридцать три года своего
царствования он повидал их немало. Подобными проблемами надлежало
заниматься таким лицам, как командующий Петроградским военным округом
генерал Хабалов и, главным образом, министр внутренних дел Протопопов.
Неужели императору всероссийскому, верховному главнокомандующему русской
армией подобает заниматься делами, с которыми справится и городская
полиция?
Ночью 26 февраля (11 марта) после того, как были выведены на улицы
войска, стрелявшие в толпу и в городе было убито двести человек,
императору сообщили, что волнения превращаются в мятеж. Царь тотчас
приказал Хабалову "немедленно прекратить беспорядки, недопустимые в
тяжелое время войны с Германией и Австрией". Той же ночью он пишет
императрице: "Надеюсь, Хабалов сумеет прекратить эти уличные беспорядки.
Протопопов должен дать ему четкие и определенные инструкции".
В понедельник, 27 февраля (12 марта) им были получены еще более
обескураживающие вести. "После вчерашнего сообщения из столицы я увидел
здесь много испуганных лиц, - писал царь. - К счастию, Алексеев спокоен,
но считает, что следует назначить очень энергичного человека с целью
заставить министров выработать решение таких проблем, как
продовольственное снабжение, железнодорожный транспорт, доставка угля и
т.д." Поздно ночью пришла тревожная телеграмма от императрицы: "Уступки
неизбежны. Уличные бои продолжаются. Многие части перешли на сторону
врага. Аликс". В полночь император повелел приготовить свой поезд, и в 5
утра отправился в Царское Село. Но он приказал ехать не кратчайшим путем,
а в объезд, чтобы не мешать движению составов, доставляющих провиант и
боеприпасы на фронт. Царь все еще не допускал мысли, что его присутствие в
столице важнее снабжения армии и голодающего гражданского населения.
В то время, как царский поезд продолжал двигаться в северном
направлении, проезжая мимо станций, на платформах которых застыли,
приложив ладонь к козырьку, местные начальники, поступали все новые
тревожные депеши. В телеграммах из столицы сообщалось о падении Зимнего
дворца и образовании Временного комитета Думы во главе с Родзянко. В 2
часа ночи 1 (14) марта литерный поезд подошел к станции Малая Вишера,
расположенной в ста шестидесяти верстах к юго-востоку от столицы и
остановился. В вагон вошел офицер и сообщил Воейкову, что путь перекрыт
мятежными солдатами, вооруженными пулеметами и орудиями. Воейков разбудил
царя, и начались поиски выхода из создавшегося положения: если нельзя
двигаться к Петрограду и Царскому Селу, можно будет повернуть на восток в
сторону Москвы, на юг, к Могилеву или на запад - в Псков, где находилась
штаб-квартира генерала Рузского, командующего Северным флотом. Был принят
последний вариант. "Хорошо, тогда едем в Псков", - согласился император.
В восемь вечера синий царский поезд медленно подошел к перрону
псковского вокзала. На платформе, где обычно выстраивался почетный караул,
находился только генерал Рузский и его начальник штаба генерал Данилов.
Войдя в вагон императора, Рузский сообщил, что весь гарнизон Петрограда и
Царского Села, включая гвардейские части, лейб-казаков и Гвардейский
экипаж, предводительствуемый великим князем Кириллом Владимировичем,
перешел на сторону мятежной Думы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
себе, что он спит в своей спальне. Все его маленькие вещи, фотографии и
безделушки в образцовом порядке в спальне и в комнате с круглым окном!"
Письма государя, написанные им в последние дни царствования, когда он
уже стоял на краю бездны, часто цитируются для иллюстрации неисправимой
глупости их автора. Как правило, даже в самых кратких характеристиках
последнего царя приводится фраза: "В свободное время я здесь опять примусь
за домино". Вырванная из контекста, она действительно производит
убийственное впечатление. Монарх, которому вздумалось играть в домино,
когда в столице восстание, не стоит ни трона, ни сочувствия.
Но представим реальную обстановку. Император только что вернулся в
Ставку и сообщает супруге о знакомых им обоим, привычных вещах. Перед тем,
как начертать эту часть цитируемого предложения, он пишет о сыне,
признается, что ему будет очень недоставать тех игр, в которые они играли
с ним каждый вечер; и вот, улучив свободную минуту, он играет в домино.
Более того, письмо было написано не во время мятежа, а в тот момент,
когда, по мнению государя, в столице было спокойно. Письмо датировано 23
февраля (8 марта), когда в Петрограде произошли первые хлебные бунты.
Сообщения о беспорядках пришли в Ставку лишь 24 февраля (9 марта), и лишь
через день, 26 февраля (11 марта) царь узнал, что в столице серьезные
беспорядки.
Хотя император и отдохнул в течение нескольких недель в кругу семьи,
в Могилев он вернулся, так и не сумев восстановить ни душевные, ни
физические силы. До какой степени он надорвал свои силы, царь понял утром
в воскресенье, 11 марта. "Сегодня утром во время службы я почувствовал
мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся 1/4 часа. Я едва
выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было,
потому что сердцебиения у меня не было... Если это случится еще раз, скажу
об этом {профессору} Федорову". Описанные им симптомы, похоже, указывают
на коронарную недостаточность.
Если беспорядки, вспыхнувшие на улицах Петрограда, явились
неожиданностью для населения столицы, неудивительно, что царь,
находившийся в восьмистах верстах, оказался не более подготовлен или
прозорлив. Нужно сказать, что император располагал гораздо меньшей
информацией, чем петроградские обыватели, как ни в чем не бывало
продолжавшие ходить на званые обеды, посещать вечера и концертные залы.
Доклады, попавшие царю на стол, проходили по цепочке, начинавшейся
Протопоповым в столице и кончавшейся генералом Воейковым в Ставке. Как
Протопопов, так и Воейков сослужили своему государю плохую службу,
преднамеренно преуменьшая драматизм событий, принимавших серьезный оборот.
Протопопов делал это в личных интересах: ведь беспорядки, которые нельзя
было подавить, являлись доказательством его несостоятельности, как
министра внутренних дел. Воейков же был косным, лишенным воображения
военным чиновником, который не представлял себе, как это он вдруг войдет в
кабинет императора и сообщит, что началась революция.
С четверга 23 февраля (8 марта) до воскресенья 26 февраля (11 марта)
Николай II не получал никаких особенно тревожных известий. Ему лишь
сообщили, что в столице происходят "уличные беспорядки". "Уличные
беспорядки" императору были не в диковинку: за тридцать три года своего
царствования он повидал их немало. Подобными проблемами надлежало
заниматься таким лицам, как командующий Петроградским военным округом
генерал Хабалов и, главным образом, министр внутренних дел Протопопов.
Неужели императору всероссийскому, верховному главнокомандующему русской
армией подобает заниматься делами, с которыми справится и городская
полиция?
Ночью 26 февраля (11 марта) после того, как были выведены на улицы
войска, стрелявшие в толпу и в городе было убито двести человек,
императору сообщили, что волнения превращаются в мятеж. Царь тотчас
приказал Хабалову "немедленно прекратить беспорядки, недопустимые в
тяжелое время войны с Германией и Австрией". Той же ночью он пишет
императрице: "Надеюсь, Хабалов сумеет прекратить эти уличные беспорядки.
Протопопов должен дать ему четкие и определенные инструкции".
В понедельник, 27 февраля (12 марта) им были получены еще более
обескураживающие вести. "После вчерашнего сообщения из столицы я увидел
здесь много испуганных лиц, - писал царь. - К счастию, Алексеев спокоен,
но считает, что следует назначить очень энергичного человека с целью
заставить министров выработать решение таких проблем, как
продовольственное снабжение, железнодорожный транспорт, доставка угля и
т.д." Поздно ночью пришла тревожная телеграмма от императрицы: "Уступки
неизбежны. Уличные бои продолжаются. Многие части перешли на сторону
врага. Аликс". В полночь император повелел приготовить свой поезд, и в 5
утра отправился в Царское Село. Но он приказал ехать не кратчайшим путем,
а в объезд, чтобы не мешать движению составов, доставляющих провиант и
боеприпасы на фронт. Царь все еще не допускал мысли, что его присутствие в
столице важнее снабжения армии и голодающего гражданского населения.
В то время, как царский поезд продолжал двигаться в северном
направлении, проезжая мимо станций, на платформах которых застыли,
приложив ладонь к козырьку, местные начальники, поступали все новые
тревожные депеши. В телеграммах из столицы сообщалось о падении Зимнего
дворца и образовании Временного комитета Думы во главе с Родзянко. В 2
часа ночи 1 (14) марта литерный поезд подошел к станции Малая Вишера,
расположенной в ста шестидесяти верстах к юго-востоку от столицы и
остановился. В вагон вошел офицер и сообщил Воейкову, что путь перекрыт
мятежными солдатами, вооруженными пулеметами и орудиями. Воейков разбудил
царя, и начались поиски выхода из создавшегося положения: если нельзя
двигаться к Петрограду и Царскому Селу, можно будет повернуть на восток в
сторону Москвы, на юг, к Могилеву или на запад - в Псков, где находилась
штаб-квартира генерала Рузского, командующего Северным флотом. Был принят
последний вариант. "Хорошо, тогда едем в Псков", - согласился император.
В восемь вечера синий царский поезд медленно подошел к перрону
псковского вокзала. На платформе, где обычно выстраивался почетный караул,
находился только генерал Рузский и его начальник штаба генерал Данилов.
Войдя в вагон императора, Рузский сообщил, что весь гарнизон Петрограда и
Царского Села, включая гвардейские части, лейб-казаков и Гвардейский
экипаж, предводительствуемый великим князем Кириллом Владимировичем,
перешел на сторону мятежной Думы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190