.. Дорогу Их Величества называли
дорогой к грибу, так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде
гриба. Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано
утром... возвращаясь только к обеду... После обеда, при свете факелов,
Государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены
убитые олени".
Именно в этот самый период, когда Алексей Николаевич стал
поправляться после травмы, полученной при ударе об уключину, императрица
обратилась к П. Жильяру с просьбой начать с наследником занятия
французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Тогда
Жильяр еще не знал характера заболевания ребенка. Вскоре занятия пришлось
прервать. "С самого начала мальчик мне показался больным, - вспоминал
Жильяр. - Вскоре ему пришлось лечь в постель... Я был поражен бледностью
его лица и тем, что его несли на руках, словно он не мог идти
самостоятельно".
Как всякая мать, беспокоясь о здоровье сына, запертого в четырех
стенах мрачного дома, не видя солнца, без воздуха, государыня решила взять
его с собой покататься. "Я тоже была с ними, - вспоминала А.Вырубова. - Во
время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль,
каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня,
напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже
вынесли почти без чувств".
Осмотрев мальчика, доктор Боткин обнаружил сильное внутреннее
кровоизлияние (гематому) в верхней части ляжки и в паху. В то же день из
Спалы посыпался град телеграмм. Из Петербурга один за другим стали
приезжать врачи. Следом за профессором Федоровым и доктором Деревенко
прибыли педиатр Острогорский и хирург Раухфус. С их появлением в Спале
стало больше встревоженных лиц и озабоченных разговоров шепотом. Однако
никто из светил науки не мог помочь страдающему ребенку. Остановить
внутреннее кровотечение не удавалось, а болеутоляющие средства применять
было нельзя. Из поврежденных кровеносных сосудов в ткани продолжала
поступать кровь, образуя огромную гематому, которая захватила бедро, пах и
нижнюю часть живота. Нога была подвязана к груди с тем, чтобы увеличился
объем внутреннего резервуара. Но кровоизлияние продолжалось. То было
началом кошмара.
"Дни от 6-го до 10-го Окт. были самые тяжелые, - писал император
матери 20 октября 1912 года из Спалы. - Несчастный маленький страдал
ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа.
От высокой температуры он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от
движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже,
только стонал и говорил: "Господи, помилуй".
"День и ночь он, Алексей Николаевич, кричал от боли; окружающим было
тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату,
мы затыкали уши, - вспоминала впоследствии А.А.Вырубова. Одиннадцать суток
государыня "не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами
просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на
бочку с поднятой ножкой... Крошечное восковое лицо с заостренным носиком
было похоже на лицо покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и
грустный". Страдая от невыносимой боли, ребенок говорил: "Мамочка, помоги.
Помоги пожалуйста". Государыня держала мальчика за руку, гладила ему лоб.
Обливаясь слезами, она молча молила Бога об избавлении сына от страданий.
За эти одиннадцать дней в золотистых ее волосах появились седые пряди.
И все же мать оказалась более стойкой, чем родитель цесаревича. "Я с
трудом оставался в комнате, - признавался император матери. - Но должен
был сменять Аликс при нем, потому что она понятно уставала, проводя целые
дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею
было плохо, - признавался государь. - Но зато теперь, когда, слава Богу,
опасность миновала, она чувствует последствие пережитого и на бедном
сердце ее это сказалось".
Вырубова писала, что однажды, войдя в комнату больного сына и услышав
его отчаянные стоны, "Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в
кабинете, расплакался".
Родители были уверены, что ребенок умирает. Мальчик думал так же и
надеялся, что именно это и произойдет. "Когда я умру, мне больше не будет
больно, мамочка?" - спросил ребенок. В следующую минуту, когда он
почувствовал облегчение, "Алексей Николаевич сказал своим родителям:
"Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник".
И тем не менее, как ни казалось это странным Жильяру, на первый
взгляд все во дворце шло своим чередом. По-прежнему польские шляхтичи
ездили с царем на охоту. Вечером к гостям мужа выходила императрица,
ненадолго оставив больного сына - бледная, но внешне спокойная. Оба
супруга старались скрыть от посторонних не только страдания сына, но и
собственные муки.
Видя, что происходит, Жильяр едва верил своим глазам. Однажды вечером
после обеда его ученицы Мария и Анастасия Николаевны в присутствии
родителей, свиты и нескольких гостей должны были сыграть две сцены из
пьесы "Мещанин во дворянстве". В качестве суфлера швейцарец стоял с края
импровизированной сцены за ширмами, которые служили кулисами. Оттуда он
мог наблюдать за зрителями и подсказывать актрисам.
"Я увидел императрицу, которая сидела в переднем ряду и с улыбкой
беседовала с соседями, - писал учитель. - По окончании представления я
вышел черным ходом и оказался в коридоре перед комнатой Алексея
Николаевича, стоны которого отчетливо доносились до меня. Вдруг я заметил
впереди себя императрицу, которая торопливо шла, придерживая обеими руками
длинное платье... Я прижался к стене, и она прошла мимо, не заметив меня.
Лицо у нее было грустное, расстроенное. Я отправился в залу. Все там были
оживленные, веселые; ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными
напитками... Спустя несколько минут вошла императрица; выражение лица ее
снова изменилось, она улыбалась тем, кто суетился впереди нее. Но я
заметил, что государь, занятый разговором, встал таким образом, чтобы
можно было наблюдать за дверью, и когда мимо него прошла императрица, он
поймал ее полный отчаяния взгляд, предназначенный ему одному... Я остался
под глубоким впечатлением сцены, которая позволила мне осознать драматизм
этой двойной жизни".
Несмотря на все предосторожности, завеса таинственности начала
рваться. Петербург полнился слухами, один фантастичнее другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
дорогой к грибу, так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде
гриба. Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано
утром... возвращаясь только к обеду... После обеда, при свете факелов,
Государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены
убитые олени".
Именно в этот самый период, когда Алексей Николаевич стал
поправляться после травмы, полученной при ударе об уключину, императрица
обратилась к П. Жильяру с просьбой начать с наследником занятия
французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Тогда
Жильяр еще не знал характера заболевания ребенка. Вскоре занятия пришлось
прервать. "С самого начала мальчик мне показался больным, - вспоминал
Жильяр. - Вскоре ему пришлось лечь в постель... Я был поражен бледностью
его лица и тем, что его несли на руках, словно он не мог идти
самостоятельно".
Как всякая мать, беспокоясь о здоровье сына, запертого в четырех
стенах мрачного дома, не видя солнца, без воздуха, государыня решила взять
его с собой покататься. "Я тоже была с ними, - вспоминала А.Вырубова. - Во
время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль,
каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня,
напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже
вынесли почти без чувств".
Осмотрев мальчика, доктор Боткин обнаружил сильное внутреннее
кровоизлияние (гематому) в верхней части ляжки и в паху. В то же день из
Спалы посыпался град телеграмм. Из Петербурга один за другим стали
приезжать врачи. Следом за профессором Федоровым и доктором Деревенко
прибыли педиатр Острогорский и хирург Раухфус. С их появлением в Спале
стало больше встревоженных лиц и озабоченных разговоров шепотом. Однако
никто из светил науки не мог помочь страдающему ребенку. Остановить
внутреннее кровотечение не удавалось, а болеутоляющие средства применять
было нельзя. Из поврежденных кровеносных сосудов в ткани продолжала
поступать кровь, образуя огромную гематому, которая захватила бедро, пах и
нижнюю часть живота. Нога была подвязана к груди с тем, чтобы увеличился
объем внутреннего резервуара. Но кровоизлияние продолжалось. То было
началом кошмара.
"Дни от 6-го до 10-го Окт. были самые тяжелые, - писал император
матери 20 октября 1912 года из Спалы. - Несчастный маленький страдал
ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа.
От высокой температуры он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от
движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже,
только стонал и говорил: "Господи, помилуй".
"День и ночь он, Алексей Николаевич, кричал от боли; окружающим было
тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату,
мы затыкали уши, - вспоминала впоследствии А.А.Вырубова. Одиннадцать суток
государыня "не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами
просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на
бочку с поднятой ножкой... Крошечное восковое лицо с заостренным носиком
было похоже на лицо покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и
грустный". Страдая от невыносимой боли, ребенок говорил: "Мамочка, помоги.
Помоги пожалуйста". Государыня держала мальчика за руку, гладила ему лоб.
Обливаясь слезами, она молча молила Бога об избавлении сына от страданий.
За эти одиннадцать дней в золотистых ее волосах появились седые пряди.
И все же мать оказалась более стойкой, чем родитель цесаревича. "Я с
трудом оставался в комнате, - признавался император матери. - Но должен
был сменять Аликс при нем, потому что она понятно уставала, проводя целые
дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею
было плохо, - признавался государь. - Но зато теперь, когда, слава Богу,
опасность миновала, она чувствует последствие пережитого и на бедном
сердце ее это сказалось".
Вырубова писала, что однажды, войдя в комнату больного сына и услышав
его отчаянные стоны, "Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в
кабинете, расплакался".
Родители были уверены, что ребенок умирает. Мальчик думал так же и
надеялся, что именно это и произойдет. "Когда я умру, мне больше не будет
больно, мамочка?" - спросил ребенок. В следующую минуту, когда он
почувствовал облегчение, "Алексей Николаевич сказал своим родителям:
"Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник".
И тем не менее, как ни казалось это странным Жильяру, на первый
взгляд все во дворце шло своим чередом. По-прежнему польские шляхтичи
ездили с царем на охоту. Вечером к гостям мужа выходила императрица,
ненадолго оставив больного сына - бледная, но внешне спокойная. Оба
супруга старались скрыть от посторонних не только страдания сына, но и
собственные муки.
Видя, что происходит, Жильяр едва верил своим глазам. Однажды вечером
после обеда его ученицы Мария и Анастасия Николаевны в присутствии
родителей, свиты и нескольких гостей должны были сыграть две сцены из
пьесы "Мещанин во дворянстве". В качестве суфлера швейцарец стоял с края
импровизированной сцены за ширмами, которые служили кулисами. Оттуда он
мог наблюдать за зрителями и подсказывать актрисам.
"Я увидел императрицу, которая сидела в переднем ряду и с улыбкой
беседовала с соседями, - писал учитель. - По окончании представления я
вышел черным ходом и оказался в коридоре перед комнатой Алексея
Николаевича, стоны которого отчетливо доносились до меня. Вдруг я заметил
впереди себя императрицу, которая торопливо шла, придерживая обеими руками
длинное платье... Я прижался к стене, и она прошла мимо, не заметив меня.
Лицо у нее было грустное, расстроенное. Я отправился в залу. Все там были
оживленные, веселые; ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными
напитками... Спустя несколько минут вошла императрица; выражение лица ее
снова изменилось, она улыбалась тем, кто суетился впереди нее. Но я
заметил, что государь, занятый разговором, встал таким образом, чтобы
можно было наблюдать за дверью, и когда мимо него прошла императрица, он
поймал ее полный отчаяния взгляд, предназначенный ему одному... Я остался
под глубоким впечатлением сцены, которая позволила мне осознать драматизм
этой двойной жизни".
Несмотря на все предосторожности, завеса таинственности начала
рваться. Петербург полнился слухами, один фантастичнее другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190