На его место был назначен Столыпин.
Два дня спустя новый премьер-министр приказал запереть двери Таврического
дворца и расклеить на них царский манифест о роспуске Государственной
Думы. В тот же день часть депутатов отправилась в Финляндию. Собравшись в
лесу, депутаты заявили, что заседания Государственной Думы продолжаются.
Участники встречи приняли "Выборгское воззвание", в котором призывали
крестьян не платить государству податей и налогов и не поставлять рекрутов
в армию до тех пор, пока не будет вновь созвана Дума. Но "Выборгское
воззвание" ничего не достигло. Ошеломленные революцией, русские не хотели
столкновений ради сохранения парламента.
Возмущенный своеволием членов Думы, государь хотел было положить
конец эксперименту с представительным правительством, но Столыпин заявил,
что, подписав манифест 17 октября, царь обещал народу гарантии, которые не
вправе отнять у него. Скрепя сердце царь отказался от разгона парламента и
согласился на выборы во 2-ю Думу.
Когда 2-я Государственная Дума собралась на первое свое заседание,
рухнул потолок. То было достойное начало деятельности Думы, которая
оказалась хуже прежней. Левые партии, в том числе эсдеки и эсеры,
бойкотировавшие 1-ю Думу, получили двести мест, что составляло более трети
состава 2-й Думы. Решив парализовать деятельность правительства, левые
превратили Государственную Думу в сумасшедший дом, где раздавались
выкрики, оскорбления, вспыхивали ссоры. Экстремисты другого толка - крайне
правые - хотели во чтобы то не стало скомпрометировать Думу и закрыть ее
раз и навсегда. Левых депутатов обвиняли в заговоре, дебаты превращались в
бесцельные споры, выступления депутатов в адрес правительства становились
все агрессивнее. И Столыпин ответил знаменитой речью, в которой в
частности заявил: "Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у
правительства, у власти паралич и воли, и мысли. Все они сводятся к двум
словам, обращенным к власти: "руки вверх". На эти два слова, господа,
правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты, может
ответить только двумя словами: не запугаете".
Царь стал искать повод распустить и эту Думу. В двух письмах к
императрице-матери он дал волю своему раздражению:
"И из Англии едет какая-то шутовская делегация с адресом к Муромцеву
[председателю I Государственной Думы] и всем им. Дядя Bertie [Английский
король Эдуард VII] и английское правительство дало нам знать, что они
очень сожалеют, что ничего не могут сделать, чтобы помешать им приехать.
Знаменитая свобода! Как бы они были бы недовольны, если бы от нас поехала
депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе против правительства!
"
В другом письме он отмечал: "Все было бы хорошо, если бы то, что
говорится в Думе, оставалось в ее стенах. Дело в том, что каждое слово,
сказанное там, появляется на другой день во всех газетах, которые народ с
жадностью читает. Во многих местах уже настроение делается менее
спокойным, опять заговорили о земле и ждут, что скажет Дума по этому
вопросу. Отовсюду мне посылают телеграммы и адреса с просьбой распустить
ее. Но это еще рано, нужно дать ей договориться до глупости и тогда -
хлопнуть".
Три месяца спустя такой повод появился. На думскую трибуну поднялся
восточный человек по фамилии Зурабов. "Зурабов придал своей речи небывалый
даже для Второй Думы тон и построил ее сплошных оскорблениях армии,
уснащая свою речь чуть не площадной бранью и возводя на правительство
обвинения в развращении армии, в приготовлении ее к истреблению мирного
населения, и призвал к вооруженному восстанию", - описывал этот эпизод
В.Н.Коковцов. Этого государь не мог вынести. Был опубликован манифест,
обвиняющий членов Думы в заговоре против императора, в С.-Петербург были
введены войска, и Думу распустили. Тридцать депутатов-эсдеков сослали в
Сибирь, а большинство других левых депутатов взяли под надзор полиции.
После роспуска 3-й Думы по инициативе Столыпина, выборный закон был
изменен. Большее значение получили сословные и национальные элементы.
Теперь право на участие в выборах принадлежало, главным образом,
мелкопоместному дворянству. В результате 3-я Государственная Дума
оказалась довольно консервативным органом; среди депутатов оказалось даже
сорок пять православных священников. С этим тщательно подобранным составом
парламента Столыпин чаще всего находил общий язык. Премьер не разделял
органической неприязни к законодательным органам, свойственной императору
и большинству министров. На заседаниях Думы Столыпин решительно и твердо
отстаивал свои убеждения. И тем не менее, когда депутаты проявляли
враждебность, премьер-министр без угрызения совести прибегал к статье 87
основных законов, представлявшей государю право издавать "чрезвычайные
декреты" во время перерывов между заседаниями Государственной Думы. Самый
знаменитый Столыпинский закон относительно изменений в характере владения
землей крестьянами, был проведен по статье 87.
Несмотря на преобладание в ней консерваторов 3-я Государственная Дума
представляла собой независимый орган. Однако, члены ее действовали
осмотрительно. Они уже не подвергали нападкам правительство. Депутаты от
партий, придерживающихся противоположных взглядов, объедяняли свои усилия
с целью утвердить значение Государственной Думы. По примеру британского
парламента, Дума рвалась к власти, захватывая финансовые рычаги. На
закрытых заседаниях члены Государственной Думы были вправе требовать от
министров отчета о расходах. Такие заседания, проводимые с одобрения
Столыпина, были полезны для обеих сторон. Со временем взаимная
враждебность уступила место взаимоуважению. Даже в столь щекотливой
области, как военные расходы, которые, согласно высочайшему манифесту от
17 октября, безоговорочно определялись государем, стали объектом изучения
бюджетной комиссии Думы. Составленная из патриотов, не менее самого
императора озабоченных поднятием престижа русского оружия, бюджетная
комиссия зачастую рекомендовала ассигнование сумм, превосходивших
предлагаемые.
Сэр Бернард Пэйрс, лично знакомый со многими членами Государственной
Думы, с чувством ностальгии писал о том времени: "Да будет позволено
англичанину, воспитанному в традициях Гладстона и чувствовавшего себя в
Думе как дома и имевшего друзей среди представителей всех партий,
вспомнить минувшее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
Два дня спустя новый премьер-министр приказал запереть двери Таврического
дворца и расклеить на них царский манифест о роспуске Государственной
Думы. В тот же день часть депутатов отправилась в Финляндию. Собравшись в
лесу, депутаты заявили, что заседания Государственной Думы продолжаются.
Участники встречи приняли "Выборгское воззвание", в котором призывали
крестьян не платить государству податей и налогов и не поставлять рекрутов
в армию до тех пор, пока не будет вновь созвана Дума. Но "Выборгское
воззвание" ничего не достигло. Ошеломленные революцией, русские не хотели
столкновений ради сохранения парламента.
Возмущенный своеволием членов Думы, государь хотел было положить
конец эксперименту с представительным правительством, но Столыпин заявил,
что, подписав манифест 17 октября, царь обещал народу гарантии, которые не
вправе отнять у него. Скрепя сердце царь отказался от разгона парламента и
согласился на выборы во 2-ю Думу.
Когда 2-я Государственная Дума собралась на первое свое заседание,
рухнул потолок. То было достойное начало деятельности Думы, которая
оказалась хуже прежней. Левые партии, в том числе эсдеки и эсеры,
бойкотировавшие 1-ю Думу, получили двести мест, что составляло более трети
состава 2-й Думы. Решив парализовать деятельность правительства, левые
превратили Государственную Думу в сумасшедший дом, где раздавались
выкрики, оскорбления, вспыхивали ссоры. Экстремисты другого толка - крайне
правые - хотели во чтобы то не стало скомпрометировать Думу и закрыть ее
раз и навсегда. Левых депутатов обвиняли в заговоре, дебаты превращались в
бесцельные споры, выступления депутатов в адрес правительства становились
все агрессивнее. И Столыпин ответил знаменитой речью, в которой в
частности заявил: "Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у
правительства, у власти паралич и воли, и мысли. Все они сводятся к двум
словам, обращенным к власти: "руки вверх". На эти два слова, господа,
правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты, может
ответить только двумя словами: не запугаете".
Царь стал искать повод распустить и эту Думу. В двух письмах к
императрице-матери он дал волю своему раздражению:
"И из Англии едет какая-то шутовская делегация с адресом к Муромцеву
[председателю I Государственной Думы] и всем им. Дядя Bertie [Английский
король Эдуард VII] и английское правительство дало нам знать, что они
очень сожалеют, что ничего не могут сделать, чтобы помешать им приехать.
Знаменитая свобода! Как бы они были бы недовольны, если бы от нас поехала
депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе против правительства!
"
В другом письме он отмечал: "Все было бы хорошо, если бы то, что
говорится в Думе, оставалось в ее стенах. Дело в том, что каждое слово,
сказанное там, появляется на другой день во всех газетах, которые народ с
жадностью читает. Во многих местах уже настроение делается менее
спокойным, опять заговорили о земле и ждут, что скажет Дума по этому
вопросу. Отовсюду мне посылают телеграммы и адреса с просьбой распустить
ее. Но это еще рано, нужно дать ей договориться до глупости и тогда -
хлопнуть".
Три месяца спустя такой повод появился. На думскую трибуну поднялся
восточный человек по фамилии Зурабов. "Зурабов придал своей речи небывалый
даже для Второй Думы тон и построил ее сплошных оскорблениях армии,
уснащая свою речь чуть не площадной бранью и возводя на правительство
обвинения в развращении армии, в приготовлении ее к истреблению мирного
населения, и призвал к вооруженному восстанию", - описывал этот эпизод
В.Н.Коковцов. Этого государь не мог вынести. Был опубликован манифест,
обвиняющий членов Думы в заговоре против императора, в С.-Петербург были
введены войска, и Думу распустили. Тридцать депутатов-эсдеков сослали в
Сибирь, а большинство других левых депутатов взяли под надзор полиции.
После роспуска 3-й Думы по инициативе Столыпина, выборный закон был
изменен. Большее значение получили сословные и национальные элементы.
Теперь право на участие в выборах принадлежало, главным образом,
мелкопоместному дворянству. В результате 3-я Государственная Дума
оказалась довольно консервативным органом; среди депутатов оказалось даже
сорок пять православных священников. С этим тщательно подобранным составом
парламента Столыпин чаще всего находил общий язык. Премьер не разделял
органической неприязни к законодательным органам, свойственной императору
и большинству министров. На заседаниях Думы Столыпин решительно и твердо
отстаивал свои убеждения. И тем не менее, когда депутаты проявляли
враждебность, премьер-министр без угрызения совести прибегал к статье 87
основных законов, представлявшей государю право издавать "чрезвычайные
декреты" во время перерывов между заседаниями Государственной Думы. Самый
знаменитый Столыпинский закон относительно изменений в характере владения
землей крестьянами, был проведен по статье 87.
Несмотря на преобладание в ней консерваторов 3-я Государственная Дума
представляла собой независимый орган. Однако, члены ее действовали
осмотрительно. Они уже не подвергали нападкам правительство. Депутаты от
партий, придерживающихся противоположных взглядов, объедяняли свои усилия
с целью утвердить значение Государственной Думы. По примеру британского
парламента, Дума рвалась к власти, захватывая финансовые рычаги. На
закрытых заседаниях члены Государственной Думы были вправе требовать от
министров отчета о расходах. Такие заседания, проводимые с одобрения
Столыпина, были полезны для обеих сторон. Со временем взаимная
враждебность уступила место взаимоуважению. Даже в столь щекотливой
области, как военные расходы, которые, согласно высочайшему манифесту от
17 октября, безоговорочно определялись государем, стали объектом изучения
бюджетной комиссии Думы. Составленная из патриотов, не менее самого
императора озабоченных поднятием престижа русского оружия, бюджетная
комиссия зачастую рекомендовала ассигнование сумм, превосходивших
предлагаемые.
Сэр Бернард Пэйрс, лично знакомый со многими членами Государственной
Думы, с чувством ностальгии писал о том времени: "Да будет позволено
англичанину, воспитанному в традициях Гладстона и чувствовавшего себя в
Думе как дома и имевшего друзей среди представителей всех партий,
вспомнить минувшее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190