На стенах уборной рисовали
гнусные картинки, изображающие царицу и Распутина, не забывая сообщить об
этом великой княжне перед ее посещением туалета.
Разрешалась лишь послеобеденная прогулка, физическим трудом
заниматься было запрещено. Время узники проводили, судя по показаниям
охранника Медведева, так: "Государь читал, Государыня также читала или
вместе с дочерьми вышивала или вязала. Наследник делал цепочки для своих
игрушек-корабликов. Пели они исключительно духовные песни", чтобы не
слышать непристойных песен, исполняемых у них под окнами. Дни рождения
проходили почти незамеченными. 19 мая императору исполнилось пятьдесят
лет, 25 мая государыне - сорок шесть.
Вставали члены царской семьи в восемь часов. Утром у них была общая
молитва. Затем вся семья пила чай. К чаю подавался черный хлеб. Обед был в
2 часа, его приносили из совдепа. Суп и котлеты подогревались на спиртовке
и подавались поваром Харитоновым. Обедали вместе с прислугой. "Стол был
без скатерти, ложек, ножей, вилок не хватало", - вспоминал Кобылинский.
Вместе с прислугой обедали и охранники. "Придет какой-нибудь и лезет в
миску: "Ну, с вас довольно". "Однажды Авдеев сидел за столом в фуражке,
без кителя, куря папиросу. Когда ели битки, он взял свою тарелку и,
протянув руку между Их Величествами, - показывал Жильяр со слов
Чемодурова, - стал брать в свою тарелку битки. Положив их на тарелку, он
согнул локоть и ударил локтем Государя в лицо".
Нагорный, успевший нажить себе врага в лице Родионова, снова попал в
переплет. Охранники настаивали на том, чтобы у наследника была лишь одна
пара обуви. Нагорный стал возражать: нужны две пары, если одна промокнет,
должна быть смена. Вскоре после этого один из охранников, заметив золотую
цепочку у кровати цесаревича, на которой висели образки, позарился на нее.
Возмущенный Нагорный остановил вора. Это была последняя служба, которую
верный матрос сослужил Алексею Николаевичу. Его тотчас же арестовали.
Жильяр так описывает этот эпизод: "Однажды я проходил вместе с доктором
Деревенко и моим коллегой Гиббсом мимо дома Ипатьева, и мы заметили у дома
двух извозчиков, которых окружало большое число красноармейцев. Каково же
было наше волнение, когда мы увидели в первом экипаже Седнева (лакея
великих княжен) между двумя конвоирами. Нагорный приближался ко второму
экипажу. Держась за края экипажа, он поднялся на подножку и, подняв
голову, заметил всех нас троих, неподвижно стоящих в нескольких шагах от
него. Посмотрев на нас пристально несколько секунд, он затем сел в экипаж,
не сделав ни одного жеста, который мог бы выдать нас. Экипажи тронулись по
направлению к тюрьме".
Нагорного поместили в ту же камеру, где находился депортированный в
Екатеринбург князь Львов, первый премьер-министр Временного правительства.
Заключение честного моряка продолжалось недолго. Через четыре дня его
увели и расстреляли.
После ареста Нагорного выносить Алексея Николаевича в сад пришлось
самому государю. Там он усаживал сына на стул, где мальчик и сидел, пока
его близкие прогуливались под неусыпным оком конвоиров. По словам Жильяра,
охранники "были удивлены простотой их узников, были удивлены их мягким
обращением и порабощены искренностью их достоинства, и скоро они
почувствовали себя во власти тех, кого они думали держать в своем
подчинении". "У меня создалось в душе впечатление от них ото всех, -
заявил судебному следователю Соколову Якимов, один из охранников,
захваченных войсками белых. - Царь был уже немолодой. В бороде у него
пошла седина... На нем была солдатская гимнастерка, подпоясанная
офицерским ремнем с пряжкой. Пряжка была желтая... Гимнастерка была
защитного цвета, такого же, как брюки, и старые стоптанные сапоги. Глаза у
него были хорошие, добрые... Вообще он на меня производил впечатление как
человек добрый, простой, откровенный, разговорчивый. Так и казалось, что
вот-вот он заговорит с тобой, и, как мне казалось, ему охота была
поговорить с нами. Царица была совсем на него непохожая. Взгляд у нее был
строгий, фигура и манеры ее были как у женщины гордой, важной. Мы, бывало,
в своей компании разговаривали про них, и все мы думали, что она, как
есть, похожа на Царицу. На вид она была старше его. У нее в висках была
заметна седина, лицо у нее было уже женщины не молодой, а старой... От
моих мыслей прежних про Царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось.
Как я их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним
относиться, совсем по-другому: мне стало их жалко. Чистую правду вам
говорю. Хотите верьте, хотите - нет, только я все твердил про себя: "Пусть
бы они убежали..."
Прежде чем местные власти заставили Пьера Жильяра вместе с Гиббсом и
баронессой Буксгевден уехать из города, швейцарец несколько раз посетил
Томаса Г. Престона, британского консула в Екатеринбурге, умоляя его
принять меры к спасению царской семьи. Но Престон был настроен
пессимистически.
"Мы часами обсуждали способы спасения царской семьи, - писал позднее
Престон. - При наличии десятитысячного гарнизона, состоявшего из
красноармейцев, в условиях, когда красные шпики прятались за каждым углом,
в каждом доме, предпринять попытку спасти императора и его близких было бы
безумием, чреватым самыми ужасными последствиями для самой семьи...
Никаких организованных действий, направленных на спасение императорской
семьи из Екатеринбургского плена, предпринято не было".
Иного мнения придерживался П.М.Быков, председатель исполкома
Екатеринбургского совета, которому за каждым деревом мерещился монархист:
"С первых дней перевода Романовых в Екатеринбург сюда стали стекаться в
большом количестве монархисты, начиная с полупомешанных барынь, графинь и
баронесс всякого рода, вплоть до монашек, духовенства и председателей
иностранных держав". По словам Быкова, снабжение царской семьи продуктами
и обмен письмами было налажено через доктора Деревенко, имевшего доступ в
Ипатьевский особняк для лечения больного наследника. Кроме того, указал
Быков, охрана перехватывала записки, спрятанные в караваи хлеба, бутылки с
молоком. К примеру, такие: "Час освобождения приближается, и дни
узурпаторов сочтены, - говорится в одной записке. - Славянские армии все
более и более приближаются к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от
города. Момент становится критическим и теперь надо бояться кровопролития.
Этот момент наступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
гнусные картинки, изображающие царицу и Распутина, не забывая сообщить об
этом великой княжне перед ее посещением туалета.
Разрешалась лишь послеобеденная прогулка, физическим трудом
заниматься было запрещено. Время узники проводили, судя по показаниям
охранника Медведева, так: "Государь читал, Государыня также читала или
вместе с дочерьми вышивала или вязала. Наследник делал цепочки для своих
игрушек-корабликов. Пели они исключительно духовные песни", чтобы не
слышать непристойных песен, исполняемых у них под окнами. Дни рождения
проходили почти незамеченными. 19 мая императору исполнилось пятьдесят
лет, 25 мая государыне - сорок шесть.
Вставали члены царской семьи в восемь часов. Утром у них была общая
молитва. Затем вся семья пила чай. К чаю подавался черный хлеб. Обед был в
2 часа, его приносили из совдепа. Суп и котлеты подогревались на спиртовке
и подавались поваром Харитоновым. Обедали вместе с прислугой. "Стол был
без скатерти, ложек, ножей, вилок не хватало", - вспоминал Кобылинский.
Вместе с прислугой обедали и охранники. "Придет какой-нибудь и лезет в
миску: "Ну, с вас довольно". "Однажды Авдеев сидел за столом в фуражке,
без кителя, куря папиросу. Когда ели битки, он взял свою тарелку и,
протянув руку между Их Величествами, - показывал Жильяр со слов
Чемодурова, - стал брать в свою тарелку битки. Положив их на тарелку, он
согнул локоть и ударил локтем Государя в лицо".
Нагорный, успевший нажить себе врага в лице Родионова, снова попал в
переплет. Охранники настаивали на том, чтобы у наследника была лишь одна
пара обуви. Нагорный стал возражать: нужны две пары, если одна промокнет,
должна быть смена. Вскоре после этого один из охранников, заметив золотую
цепочку у кровати цесаревича, на которой висели образки, позарился на нее.
Возмущенный Нагорный остановил вора. Это была последняя служба, которую
верный матрос сослужил Алексею Николаевичу. Его тотчас же арестовали.
Жильяр так описывает этот эпизод: "Однажды я проходил вместе с доктором
Деревенко и моим коллегой Гиббсом мимо дома Ипатьева, и мы заметили у дома
двух извозчиков, которых окружало большое число красноармейцев. Каково же
было наше волнение, когда мы увидели в первом экипаже Седнева (лакея
великих княжен) между двумя конвоирами. Нагорный приближался ко второму
экипажу. Держась за края экипажа, он поднялся на подножку и, подняв
голову, заметил всех нас троих, неподвижно стоящих в нескольких шагах от
него. Посмотрев на нас пристально несколько секунд, он затем сел в экипаж,
не сделав ни одного жеста, который мог бы выдать нас. Экипажи тронулись по
направлению к тюрьме".
Нагорного поместили в ту же камеру, где находился депортированный в
Екатеринбург князь Львов, первый премьер-министр Временного правительства.
Заключение честного моряка продолжалось недолго. Через четыре дня его
увели и расстреляли.
После ареста Нагорного выносить Алексея Николаевича в сад пришлось
самому государю. Там он усаживал сына на стул, где мальчик и сидел, пока
его близкие прогуливались под неусыпным оком конвоиров. По словам Жильяра,
охранники "были удивлены простотой их узников, были удивлены их мягким
обращением и порабощены искренностью их достоинства, и скоро они
почувствовали себя во власти тех, кого они думали держать в своем
подчинении". "У меня создалось в душе впечатление от них ото всех, -
заявил судебному следователю Соколову Якимов, один из охранников,
захваченных войсками белых. - Царь был уже немолодой. В бороде у него
пошла седина... На нем была солдатская гимнастерка, подпоясанная
офицерским ремнем с пряжкой. Пряжка была желтая... Гимнастерка была
защитного цвета, такого же, как брюки, и старые стоптанные сапоги. Глаза у
него были хорошие, добрые... Вообще он на меня производил впечатление как
человек добрый, простой, откровенный, разговорчивый. Так и казалось, что
вот-вот он заговорит с тобой, и, как мне казалось, ему охота была
поговорить с нами. Царица была совсем на него непохожая. Взгляд у нее был
строгий, фигура и манеры ее были как у женщины гордой, важной. Мы, бывало,
в своей компании разговаривали про них, и все мы думали, что она, как
есть, похожа на Царицу. На вид она была старше его. У нее в висках была
заметна седина, лицо у нее было уже женщины не молодой, а старой... От
моих мыслей прежних про Царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось.
Как я их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним
относиться, совсем по-другому: мне стало их жалко. Чистую правду вам
говорю. Хотите верьте, хотите - нет, только я все твердил про себя: "Пусть
бы они убежали..."
Прежде чем местные власти заставили Пьера Жильяра вместе с Гиббсом и
баронессой Буксгевден уехать из города, швейцарец несколько раз посетил
Томаса Г. Престона, британского консула в Екатеринбурге, умоляя его
принять меры к спасению царской семьи. Но Престон был настроен
пессимистически.
"Мы часами обсуждали способы спасения царской семьи, - писал позднее
Престон. - При наличии десятитысячного гарнизона, состоявшего из
красноармейцев, в условиях, когда красные шпики прятались за каждым углом,
в каждом доме, предпринять попытку спасти императора и его близких было бы
безумием, чреватым самыми ужасными последствиями для самой семьи...
Никаких организованных действий, направленных на спасение императорской
семьи из Екатеринбургского плена, предпринято не было".
Иного мнения придерживался П.М.Быков, председатель исполкома
Екатеринбургского совета, которому за каждым деревом мерещился монархист:
"С первых дней перевода Романовых в Екатеринбург сюда стали стекаться в
большом количестве монархисты, начиная с полупомешанных барынь, графинь и
баронесс всякого рода, вплоть до монашек, духовенства и председателей
иностранных держав". По словам Быкова, снабжение царской семьи продуктами
и обмен письмами было налажено через доктора Деревенко, имевшего доступ в
Ипатьевский особняк для лечения больного наследника. Кроме того, указал
Быков, охрана перехватывала записки, спрятанные в караваи хлеба, бутылки с
молоком. К примеру, такие: "Час освобождения приближается, и дни
узурпаторов сочтены, - говорится в одной записке. - Славянские армии все
более и более приближаются к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от
города. Момент становится критическим и теперь надо бояться кровопролития.
Этот момент наступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190