Люди знали, что государь не раз заявлял:
"Заключить мир теперь - это значит одновременно бесчестье и революция".
Знали, что он считал предателями тех, кто пойдет на сделку с врагом, пока
германский сапог топчет русскую землю. Однако не пользовавшуюся
популярностью императрицу вместе с реакционером Штюрмером, носившим
немецкое имя, и Протопопова, встречавшегося в Стокгольме с германским
агентом, открыто обвиняли в измене. После отречения царя от престола в
Александровском дворце в Царском Селе был произведен обыск с целью найти
подпольные радиостанции, с помощью которых заговорщики, по общему мнению,
поддерживали тайные контакты с противником.
Все были уверены, что Распутин - платный немецкий агент. Однако,
начиная с 1916 года, ни германская, ни русская разведка не могла
представить доказательств такого рода деятельности "старца". Да и вряд ли
он мог быть шпионом. Отказавшись от взятки Трепова, он отказался бы и от
немецких денег. Какой иностранец мог бы наделить его большей властью, чем
та, какой он и без того обладал? Ко всему, Распутин не жаловал
чужестранцев, особенно англичан и немцев. Скорее всего, сведения, какими
обладал Распутин, выуживались из него германскими агентами. "Было бы
необъяснимо, - утверждал Керенский, - если бы германский генеральный штаб
не использовал его [Распутина]. Проникнуть же в число распутинских
поклонников не составляло труда. Он выступал против войны и не отталкивал
от себя тех, кто придерживался таких же взглядов. Среди его окружения было
столько всевозможного народа, зачастую с подозрительным или позорным
прошлым, что появление новых персонажей едва было бы кем-то замечено.
Распутин непрочь был поговорить и похвастать, так что агенту ничего не
оставалось, как слушать его да на ус наматывать".
Есть основания полагать, что именно так и было. Морис Палеолог писал
21 октября 1916 года: "Из всех тайных агентов Германии, я думаю, нет более
активного, чем банкир Манус... Я сильно подозреваю, что он являлся главным
распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин...
Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира... Пьют всю ночь
напролет; Распутин очень скоро пьянеет; он тогда болтает без конца. Я не
сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях отправляется на следующий
день в Берлин с комментариями и точными подробностями в подтверждение".
Причина, по которой обвинили в измене императрицу, была пустяковой.
Когда Александра Федоровна разослала раненым германским офицерам,
находившимся в русских госпиталях, молитвенники, этот невинный повод
назвали доказательством ее сговора с немцами. Английский атташе, Нокс,
встретил на фронте русского генерала от артиллерии, который, пожав
плечами, заявил: "Что мы можем сделать? У нас повсюду немцы. Императрица -
и та немка". Даже в Ставке адмирал Нилов, преданный царю генерал-адъютант
[тот самый, который вместе с Распутиным и бывшим директором департамента
полиции Белецким участвовал в попойках с Манусом], ругал императрицу почем
зря. "Не могу поверить, что она предательница, - разорялся, - но то, что
она с ними заодно - это очевидно".
Защита Александрой Федоровной Распутина наводила всех на самые
гнусные мысли. Повсюду - в светских салонах, на заседаниях городских дум,
профсоюзных сходках, в окопах - были уверены, что между ними существует
интимная связь. Генерал Алексеев уведомил царя о том, что солдаты в своих
письмах постоянно пишут о его жене и Распутине. Сплетни все больше
распространялись и все чаще по отношению к царице относились
неуважительно. А.Вырубова впоследствии вспоминала: "В лазарете, к
сожалению, слишком привыкли к частому посещению Государыни - некоторые
офицеры стали держать себя в ее присутствии развязно. Ее Величество этого
не замечала". Часто заглаза ее называли "немкой" подобно тому, как
Марию-Антуанетту ненавидевшие ее французы называли "автриячкой". Свояк
государя, великий князь Александр Михайлович, пытаясь установить источник
этих клеветнических измышлений, обратился к одному из депутатов Думы. Тот
ядовито ответил: "Если царица такая русская патриотка, то почему же она
терпит присутствие этого пьяного скота, который, не стесняясь, появляется
в обществе германских агентов и их прихвостней?" Как "Сандро" ни старался,
он не нашел, что возразить.
В конце 1916 года у всех было ощущение, что неизбежны какие-то
перемены. Многие еще надеялись, что перемены произойдут без насилия, что
монархию можно видоизменить так, чтобы стало возможно создание
правительства, ответственного перед народом. По мнению других, чтобы
сохранить самодержавие, его следует очистить от скверны. Керенскому стала
известна группа офицеров, которая разработала план "разбомбить автомобиль
царя". Знаменитый летчик истребитель, капитан Костенко, решил спикировать
прямо на вагон, в котором поедет император. Ходили слухи, будто генерал
Алексеев и Гучков сговорились вынудить царя отправить императрицу в Крым
на лечение.
Признаки надвигающейся беды отчетливо видели другие члены
императорской фамилии. Вернувшись в ноябре из Киева, царь принял своего
двоюродного дядю, великого князя Николая Михайловича [(Казнен за
принадлежность к императорской фамилии по указанию Ленина.)], известного
историка, который был президентом Императорского Исторического общества.
Великий князь, завсегдатай петроградских клубов, слывший радикалом и
сторонником парламентаризма, направил императору несколько писем, в
которых настаивал на предоставлении Думе больших полномочий. Приехав в
Ставку, он имел продолжительную беседу с государем, после чего передал ему
письмо. В уверенности, что в письме изложены уже известные ему взгляды,
царь переслал письмо императрице, не читая его. К своему ужасу, Александра
Федоровна убедилась, что это открытое обвинение в ее адрес: "Ты веришь
Александре Федоровне, - писал великий князь. - Оно и понятно. Но что
происходит из ее уст, - есть результат ловкой подтасовки, а не
действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние,
то, по крайней мере, огради себя от постоянных, систематических
вмешательств этих нашептываний через любимую тобою супругу". Возмущенная
императрица написала супругу: "Я прочла письмо Николая с полным
отвращением... Это, выходит, почти государственная измена".
Несмотря на осечку подобного рода, представители императорской
фамилии продолжали оказывать давление на царя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
"Заключить мир теперь - это значит одновременно бесчестье и революция".
Знали, что он считал предателями тех, кто пойдет на сделку с врагом, пока
германский сапог топчет русскую землю. Однако не пользовавшуюся
популярностью императрицу вместе с реакционером Штюрмером, носившим
немецкое имя, и Протопопова, встречавшегося в Стокгольме с германским
агентом, открыто обвиняли в измене. После отречения царя от престола в
Александровском дворце в Царском Селе был произведен обыск с целью найти
подпольные радиостанции, с помощью которых заговорщики, по общему мнению,
поддерживали тайные контакты с противником.
Все были уверены, что Распутин - платный немецкий агент. Однако,
начиная с 1916 года, ни германская, ни русская разведка не могла
представить доказательств такого рода деятельности "старца". Да и вряд ли
он мог быть шпионом. Отказавшись от взятки Трепова, он отказался бы и от
немецких денег. Какой иностранец мог бы наделить его большей властью, чем
та, какой он и без того обладал? Ко всему, Распутин не жаловал
чужестранцев, особенно англичан и немцев. Скорее всего, сведения, какими
обладал Распутин, выуживались из него германскими агентами. "Было бы
необъяснимо, - утверждал Керенский, - если бы германский генеральный штаб
не использовал его [Распутина]. Проникнуть же в число распутинских
поклонников не составляло труда. Он выступал против войны и не отталкивал
от себя тех, кто придерживался таких же взглядов. Среди его окружения было
столько всевозможного народа, зачастую с подозрительным или позорным
прошлым, что появление новых персонажей едва было бы кем-то замечено.
Распутин непрочь был поговорить и похвастать, так что агенту ничего не
оставалось, как слушать его да на ус наматывать".
Есть основания полагать, что именно так и было. Морис Палеолог писал
21 октября 1916 года: "Из всех тайных агентов Германии, я думаю, нет более
активного, чем банкир Манус... Я сильно подозреваю, что он являлся главным
распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин...
Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира... Пьют всю ночь
напролет; Распутин очень скоро пьянеет; он тогда болтает без конца. Я не
сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях отправляется на следующий
день в Берлин с комментариями и точными подробностями в подтверждение".
Причина, по которой обвинили в измене императрицу, была пустяковой.
Когда Александра Федоровна разослала раненым германским офицерам,
находившимся в русских госпиталях, молитвенники, этот невинный повод
назвали доказательством ее сговора с немцами. Английский атташе, Нокс,
встретил на фронте русского генерала от артиллерии, который, пожав
плечами, заявил: "Что мы можем сделать? У нас повсюду немцы. Императрица -
и та немка". Даже в Ставке адмирал Нилов, преданный царю генерал-адъютант
[тот самый, который вместе с Распутиным и бывшим директором департамента
полиции Белецким участвовал в попойках с Манусом], ругал императрицу почем
зря. "Не могу поверить, что она предательница, - разорялся, - но то, что
она с ними заодно - это очевидно".
Защита Александрой Федоровной Распутина наводила всех на самые
гнусные мысли. Повсюду - в светских салонах, на заседаниях городских дум,
профсоюзных сходках, в окопах - были уверены, что между ними существует
интимная связь. Генерал Алексеев уведомил царя о том, что солдаты в своих
письмах постоянно пишут о его жене и Распутине. Сплетни все больше
распространялись и все чаще по отношению к царице относились
неуважительно. А.Вырубова впоследствии вспоминала: "В лазарете, к
сожалению, слишком привыкли к частому посещению Государыни - некоторые
офицеры стали держать себя в ее присутствии развязно. Ее Величество этого
не замечала". Часто заглаза ее называли "немкой" подобно тому, как
Марию-Антуанетту ненавидевшие ее французы называли "автриячкой". Свояк
государя, великий князь Александр Михайлович, пытаясь установить источник
этих клеветнических измышлений, обратился к одному из депутатов Думы. Тот
ядовито ответил: "Если царица такая русская патриотка, то почему же она
терпит присутствие этого пьяного скота, который, не стесняясь, появляется
в обществе германских агентов и их прихвостней?" Как "Сандро" ни старался,
он не нашел, что возразить.
В конце 1916 года у всех было ощущение, что неизбежны какие-то
перемены. Многие еще надеялись, что перемены произойдут без насилия, что
монархию можно видоизменить так, чтобы стало возможно создание
правительства, ответственного перед народом. По мнению других, чтобы
сохранить самодержавие, его следует очистить от скверны. Керенскому стала
известна группа офицеров, которая разработала план "разбомбить автомобиль
царя". Знаменитый летчик истребитель, капитан Костенко, решил спикировать
прямо на вагон, в котором поедет император. Ходили слухи, будто генерал
Алексеев и Гучков сговорились вынудить царя отправить императрицу в Крым
на лечение.
Признаки надвигающейся беды отчетливо видели другие члены
императорской фамилии. Вернувшись в ноябре из Киева, царь принял своего
двоюродного дядю, великого князя Николая Михайловича [(Казнен за
принадлежность к императорской фамилии по указанию Ленина.)], известного
историка, который был президентом Императорского Исторического общества.
Великий князь, завсегдатай петроградских клубов, слывший радикалом и
сторонником парламентаризма, направил императору несколько писем, в
которых настаивал на предоставлении Думе больших полномочий. Приехав в
Ставку, он имел продолжительную беседу с государем, после чего передал ему
письмо. В уверенности, что в письме изложены уже известные ему взгляды,
царь переслал письмо императрице, не читая его. К своему ужасу, Александра
Федоровна убедилась, что это открытое обвинение в ее адрес: "Ты веришь
Александре Федоровне, - писал великий князь. - Оно и понятно. Но что
происходит из ее уст, - есть результат ловкой подтасовки, а не
действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние,
то, по крайней мере, огради себя от постоянных, систематических
вмешательств этих нашептываний через любимую тобою супругу". Возмущенная
императрица написала супругу: "Я прочла письмо Николая с полным
отвращением... Это, выходит, почти государственная измена".
Несмотря на осечку подобного рода, представители императорской
фамилии продолжали оказывать давление на царя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190