И снова мокрый снегопад, дороги, разможженные танками, развалины
городов, мертвые, черные пожарища деревень - истерзанная земля, изрытая
оборонительными сооружениями, и непогребенные трупы советских воинов.
Командировка закончена. Машина катится обратно к Варшаве.
Дитрих дремлет, прижимая к груди планшет. В нем списки пленных,
предлагаемых для вербовки, и докладная записка Лансдорфу, составленная
Вайсом под диктовку капитана в энергичной, хвастливой манере,
соответствующей духу имперской стилистики.
Дитрих очень доволен Вайсом и обещал, что тот получит унтерофицерское
звание. Ему нравились всегда ровная, услужливая скромность Вайса, его
истинно немецкое трудолюбие и та наглая настойчивость, с какой он
добивался у лагерного начальника материалов, чтобы выполнить работу,
которую, по существу, должен был делать Дитрих.
Гитлер обещал: "Я выращу такую молодежь, перд которой содрогнется
мир. Эта молодежь будет жестокой и властной, Ни о каком интеллектуальном
воспитании не может быть и речи". В прусских юнкерских семьях - а Дитрих
принадлежал именно к такой семье - жестокая воля к власти издавна
считалась признаком истинно немецкого характера, а военное воспитание -
единственно возможным для ее отпрысков.
И Дитрих полагал, что солдат противника, сдавшихся в плен, следует
казнить на мете, в поученипе собственным солдатам. Лагеря для
военнопленных он считал излишней роскошью и весьма скептически относился к
возможности завербовать там надежных диверсантов. К лагерному персоналу он
относился с презрением: в его глазах это были тыловики, наживающиеся на
кражах лагерного провианта, не упускающие любой возможности урвать что-то
для себя. Правда, не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить
огромные свинарники при каждом лагере. Нельзя было не обратить внимания и
на грузовики, которые подъезжали к обширным складам: Здесь оптом продавали
набитую в тюки одежду и обувь умервщвленныз узников. А костяную муку
продавали для удобрения полей. Ни одна малость не ускользала от
рачительной лагерной администрации, и в специально для того оборудованных
помещениях зубные коронки казненных переплавляли на газовых горелках в
золотые десятиграммовые бресочки.
Но Дитриху не было дела до всего этого, и вообще он не хотел себя
ничем утруждать, а тем более - копаться в лагепной грязи. И, несмотря на
все свое высокомерие, он понимал, что если бы не долготерпеливая
работоспособность ефрейтора Вайса, едва ли ему удалось бы так успешно
справиться со своим служебным заданием.
И хотя лицо Вайса осунулось от переутомления, он не утратил своей
обычной приветливости, он всегда оставался равно внимательным,
почтительным к своему начальнику, и приятно было видеть его постоянную
белозубую улыбку. Кроме того, ясно, что этот ефрейтор не дурак. Он
смышлен, в меру образован и настолько простодушно предан Штейнглицу, что
обижается каждый раз, когда Дитрих позволяет себе подшучивать над
недостатками майора. Эту преданность Дитрих рассматривал как некую
благородную черту, которую его отец так ценил в подчиненных.
Вайс тоже был доволен Дитрихом. И считал, что ему повезло, поскольку
эта сволочь оказалась неактивной, ленивой скотиной. Капитан полностью
возложил на Иоганна свои обязанности, мало во что вмешивался, почти ничем
не интересовался и не мешал.
Мысли его не задержались на Дитрихе. Он с омерзением вспоминал своих
"приятелей" из лагерных служб гестапо, этих чистюль, беспокоившихся о
своем здоровье, панически боявшихся подцепить инфекцию. Для профилактики
они по три раза в день принимали душ, без конца обтирали руки спиртом и
тщательно сбривали каждый волосок у себя под мышками, чтобы, упаси боже,
не завелись вши, а одеколоном от них разило так, что, если постоять долго
рядом, начинала болеть голова.
Рассуждали они все примерно одинаково: каждому полагается
когда-нибудь умереть, и мы здесь не убиваем военнопленных, а просто не
содействуем продлению их существования. Некоторые из них изощренно
истязали заключенных отнюдь не из склонности к садизму, а из одной лишь
боязни прослыть добряками. Это было опасно, и они фотографировались у
виселиц во время казней, чтобы заручиться своеобразным документом,
подтверждающим их профессиональную пригодность к подобного рода службе,
самой безопасной во время войны.
Опьяненные военными успехами Германии на Западе, разгромом армий
крупнейших капиталистических держав, они не сомневались в недалекой победе
над Советской Армией. И потому, уверенные, что их зверства останутся без
возмездия, афишировали их, показывали засекреченные медицинские болки,
хвастались запаянными стеклянными сосудами с детской кровью - ее
направляли самолетами в армейские госпитали; называли храмами науки
спецблоки, где немецких студентов-медиков обучали оперировать не на трупах
в морге, а на живых заключенных.
А потом, после того, как эти гестаповцы, часто сверстники Вайса,
показывали ему спецблоки, они дружески заботились о нем, стараясь уберечь
от инфекции: Обрызгивали одеколоном из пульверизатора, лили ему на руки из
кувшина теплую воду, если душ не работал. И слово "скот", каким здесь
называли заключенных, не звучало в из устаз бранью. Вовсе нет. Они
действительно считали военнопленных человекоподобными скотами и разделяли
их на послушных и непослушных, способных и неспособных к дрессировке.
Иногда все окружающее начинало казаться Иоганну фантастическим
бредом, подобным сновидениям безумца. Вот он играет в скат со своими
сверстниками за столом, накрытым чистой скатертью, пьет пиво. Они
рассказывают ему о своем детстве, о родителях, мечтают, чтобы скорее
закончилась война и можно было вернуться домой. Они шутят, играют на
аккордеоне, поют. А потом кто-нибудь из них встает и, с сожалением
объявив, что ему пора на дежурство, надевает пилотку, вешает на шею
автомат, берет палку или плеть и уходит в лагерь, чтобы бить, мучить,
убивать.
И он, Александр Белов, машет на прощание рукой этому убийце,
приветливо улыбается, записывает номер полевой почты, чтобы потом дружески
переписываться, и громко сожалеет, что такой хороший парень покидает
компанию.
Каждый раз, когда Иоганн видел здесь истерзанного советского
человека, незримая рана открывалась в его душе. Таких ран становилось все
больше, и он должен был выработать привычку переносить эту неисцелимую,
всегда сопутствующую ему хроническую боль и, не надеясь на то, что она
пройдет, научиться жить с этой болью и делать свое дело так, чтобы она не
мешала ему, скрывая свои чувства, зная, что еще не скоро придет время,
когда ты сможешь снова стать таким, какой ты есть в действительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307