Барышев знал: читать, изучать, умозрительно представлять себе, что
такое фашизм, - одно, а лицом к лицу столкнуться с ним - другое. И нет
такого обезболивающего средства, которое могло бы уберечь душу советского
человека от страданий, ярости, гнева, когда он, повинуясь своему долгу,
обязан будет совершить самоотверженный подвиг самообладания. Неучастие в
спасении жертв фашизма превращается как бы в соучастие в преступлении
против них - это было самое ужасное.
Барышев это понимал и, случалось, поддерживал Вайса, когда тот
испрашивал разрешения на проведение им лично операций, которые
противоречили и духу и цели его непосредственного задания.
- Да, из Белова еще не выковался настоящий разведчик, - соглашался
Барышев с тем, кто ему возражал. - Но он будет им, если поймет, что еще не
обрел необходимой ему дальновидной выдержки.
Настоящий разведчик выигрывает целые сражения, но ведь начинает-то он
тоже с операций местного значения. Сражение складывается из боев, бои
закаляют. Но если разведчик бросается в бой, не дождавшись, пока враг
приблизится на удобное расстояние, только потому, что его нервы не
выдерживают, - это плохо. Однако такое случается и со старыми, испытанными
бойцами.
Вайс получил через связного шифровку от Барышева еще до его
рискованных разговоров с Генрихом Шварцкопфом.
Барышев прозорливо говорил о главном:
"Все сам. Ведь и там люди. Найди, убеди. Шварцкопф Генрих? Оторви от
Вилли. Рудольф не захотел быть с ними. Его убили. Если сын пойдет дальше
отца, он сделает там много больше, чем можешь ты. Это будет лучшее, что ты
сделаешь".
Значит, Вайс должен добиться, чтобы Генрих стал его соратником.
Было известно, что провал зимней кампании и отказ Рузвельта и
Черчилля принять тайное предложение германских дипломатов о заключении
сепаратного мира и начале совместных действий против СССР вызвали у
некоторых крупных деятелей рейха недовольство Гитлером. Эти недовольные
полагали, что виной всему Гитлер, и если устранить его, то союзники СССР
согласятся возобновить переговоры с фашистской Германией.
Не объясняется ли ненависть Генриха к Гитлеру этим обстоятельством? А
его стремление к самоубийству могло объясняться тем, что он где-нибудь
неосторожно проболтался о своей ненависти к Гитлеру и теперь страшится
возмездия.
Как бы ни была истерзана душа Вайса недавно пережитым, он, не
полагаясь на свою интуицию и следуя устойчиво сложившейся привычке,
тщательно расчленил и выверил все, что относилось к Генриху.
Он знал, что в Германии существуют вполне благоустроенные
"воспитательные учреждения", в которые, после экспертизы, проводимой
эмиссарами расового отдела, и медицинского обследования, доставляют из
оккупированных стран малолетних детей для "германизации". Детей
воспитывали в презрении к своему народу, чтобы впоследствии, использовав
свои национальные признаки, они могли проникнуть во все сферы его
деятельности.
В этих школах умерщвляли души детей, готовили из них врагов народов,
кровь которых текла в их жилах. Эти человеческие "подделки" должны были
служить тем же подрывным целям, что и фальшивая валюта многих стран,
изготовленная под наблюдением СС в строжайше засекреченном блоке
Равенсбрюка.
Однажды Вайс мельком спросил Генриха, не слышал ли он о таких детских
школах.
- Ну и что, разве может быть иначе? - ответил Генрих рассеянно. -
Если в немецких школах учатся дети иностранного происхождения, они,
естественно, усваивают обычаи и культуру тех, кто их обучает.
- Для того, чтобы они стали шпионами, диверсантами!
- Но ты, кажется, тому же обучаешь их отцов? - насмешливо заметил
Генрих.
Если бы Иоганн мог вместе с Зубовым спасать детей, когда их доставили
к железнодорожному эшелону, это в какой-то степени облегчило бы его душу.
Но так же, как и в предыдущий раз, он запретил себе участвовать в этой
операции, лишил себя возможности даже на короткое время сбросить обличье
Вайса.
Этой зимой, узнав, что в Варшаву прибыл эшелон с полуодетыми, долгое
время лишенными воды и пищи, совсем крошечными двух-, трехлетними
еврейскими детьми, польские женщины бросились на охрану, расхватали,
унесли детей, и немало женщин погибло под пулями эсэсовцев на обледеневших
досках перрона.
Когда Зубов рассказывал об этом Вайсу, у него дрожали губы и вид был
такой растерянный и несчастный, словно он один виноват в гибели женщин.
Неистовствуя, Зубов ударил себя кулаком по скуле и ожесточенно уверял
Вайса:
- Ну, всё! Я им такой салют устрою...
Спустя несколько дней взорвался состав бензоцистерн, стоящий рядом с
эшелоном, в котором отправлялась на фронт очередная эсэсовская часть.
Зубов почти тотчас прибыл на своей дрезине к месту катастрофы и
принял деятельное участие в извлечении полуобгоревших трупов из=под
обломков.
И когда Вайс потом увиделся с Зубовым, тот с удовлетворенным видом
сказал ему:
- Почаще бы подворачивалась такая работенка, и можно жить со
спокойной совестью!
А вот Вайс никогда не испытывал этого освобождающего, счастливого
удовлетворения.
В последнее время он все чаще думал о том, как необходим ему здесь
достойный соратник. Если бы заодно с ним действовал человек, обладающий не
меньшими, чем он, а значительно большими возможностями проникновения в
правящие круги рейха, это принесло бы настоящую пользу делу.
На обратном пути в Варшаву Вайсу мало о чем удалось поговорить с
Генрихом.
Генрих был подавлен, мрачен. Возможно, он просто плохо чувствовал
себя после тяжелого запоя в одиночестве.
Лицо Генриха опухло, глаза были воспалены. Его снова охватило
отвращение к жизни, безразличие ко всему на свете.
Он сразу же потребовал, чтобы Вайс быстрее гнал машину.
- Асфальт скользкий, опасно: можно разбиться.
- Ну и разобьемся, велика беда! - ворчал Генрих. И, ежась, жаловался:
- Я весь будто в дерьме. Скорее бы принять ванну.
- Хочешь быть чистеньким? - спросил Вайс.
- Ты меня сейчас лучше не трогай!
- Ладно, - согласился Вайс и осведомился: - Но ты скажешь, когда
можно будет тебя тронуть?
- Скажу. - Генрих закрыл глаза, пробормотал: - А все-таки неплохо
сейчас шлепнуться в лепешку, чтобы ничего больше не было.
Вайс вспомнил, как в лагере дети говорили о газовой камере: "Немного
потерпеть - и потом больше ничего не будет. Ничего!" Он оглянулся на
полулежащего с закрытыми глазами Генриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307