Все до одного
полегли под огнем противника, а он остался жив и знал, что его ожидает
военный трибунал. Он предпочел сдаться.
- Кстати, - напомнил этот кадровый, - я еще в первую мировую был в
плену и навсегда сохранил самые благоприятные воспоминания о гуманности
немцев.
- Вы были тогда офицером?
- Только вольноопределяющимся. Но бумаги на присвоения мне чина
прапорщика были уже отосланы в полк.
Некоторые из этих людей, решившихся на измену Родине, полагали, что
их предательство будет как-то по-особому отмечено немцами, и настойчиво
пытались выведать у переводчика, на какие привилегии они могут
рассчитывать. Больше всего их интересовало, получат ли они после того, как
выполнят задание, - если, конечно, останутся живы, - право на немецкое
гражданство или хотя бы возможность занять выгодные должности на
оккупированной территории.
Одни задавали такие вопросы заинтересованно, по-деловому, другие, как
смутно предполагал Вайс, только для того, чтобы внушить, будто они
действительно рассчитывают на награду, стараясь прикрыть подобными
вопросами то, что они хотели утаить здесь от немцев.
Иоганну приходилось вести допрос с утра до позднего вечера. В бараке
пахло дезинфекцией, пропитанной потом обувью, прогоклой грязью немытых
человеческих тел.
Мучительнее всего было смотреть в глаза этим людям - у одних
распахнутые в молчаливом вопле отчаяния, со зрачками как запекшиеся черной
кровью сквозные раны. Такие немо кричащие глаза, верно, бывают у людей,
неотвратимо приговоривших себя к самоубийству.
У других - сощуоенные, узкие, как лезвие, оледеневшие в
ожесточенности на себя и на всех, выражающие безоглядную готовность на что
угодно.
У третьих - юркие, прытко бегающие, неуловимые, и в этой неуловимости
таилась живучая сила коварной изворотливости.
Были глаза мертвые, с остановившимся взглядом, как у человека,
отрешившегося от жизни и продолжающего существование помимо своей воли и
сознания.
Были блестящие, злые, и зрачки их зияли чернотой наведенного
пистолетного дула. Патроны кончились, но у человека теплится тайная
надежда, что остался еще один, последний, и он колеблется: сохранить его в
последнее мгновение для себя или выстрелить во врага?..
Были белые, бараньи, одинаково взирающие на все, на что бы ни упал их
взгляд, взгляд равнодушного домашнего животного.
Были сверкающие, словно горящие изнутри, как у тифозных, охваченных
бредом, когда утрачиваеися представление о времени, о себе и правда так
сплетается с вымыслом, что все, даже собственное существование, кажется
недостоверным, лживым.
Были и такие, которые обладали способностью сохранять непроницаемое
спокойствие. И казалось, будто эти глаза созданы не из живой человеческой
плоти, а из стекла и, подобно искусственным, служат только для того, чтобы
не страшить людей пустыми темными впадинами глазниц.
Были внимательные и напряженно чуткие, с неустанным прищуром, как у
снайпера в засаде, хорошо знающего, что каждый его выстрел - это не только
урон врагу, но одновременно и демаскировка: ведь этим выстрелом он вызовет
на себя огонь противника, и надо неторопливо все взвесить, прежде чем
нажать на спусковой крючок.
А может, это только казалось Иоганну. Ему очень хотелось верить, что
средти тех, кто проходил перед ним, можно обнаружить людей с тайными
помыслами. Людей, не утративших окончательно человеческих черт дажже после
самых жесточайших испытаний.
Беглый медицинский осмотр завербованных проводился не для того, чтобы
установить их физическую пригодность, а с единственной целью - оборонить
немецкий персонал от возможной инфекции. Кроме того, если на теле имелись
следы множественных боевых ранений, это вызывало подозрения, и
завербованного подвергали дополнительному допросу, чтобы установить, при
каких обстоятельствах он был ранен, не следствие ли это некогда
проявленного героизма, не служат ли эти ранения уликами против него. И все
подозрительные улики заносились в карточку завербованного.
Были тела сухие, костистые, и на коже, словно на древних письменах,
можно было прочесть, какими орудиями, средствами пыток доведен человек до
той степени отчаяния, которая привела его сюда.
Были болезненно обрюзгшие в лагерях от наградной жратвы, которую они
поглощали втайне, поспешно и жадно, страшась быть уличенными в этой
жратве, ибо она была неотвратимым доказательством их предательства. А
предателями они становились ради этой жоатвы, ради освобождения от
каторжных работ и скрывались в одиночном карцере от всех, как звери в норе
- в норе, пахнущей кровью тех, кого бросали сюда обессиленными после
экзекуций.
И на всех Иоганн должен был смотреть внимательно, запоминающе,
вылавливая и классифицируя приметы, но не будучи уверенным, что ему
удалось обнаружить хотя бы одну точку, на которую можно опереться. Ничего
обнадеживающего пока не было.
Все эти дни Иоганн испытывал болезненную тревогу, даже смятение, ибо,
оказавшись лицом к лицу с бесконечной вереницей этих так низко павших
людей, он пришел в отчаяние, стал сомневаться, сумеет ли все преодолеть,
подняться над опустошающим дущу сознанием, что среди его соотечественников
незримо и мирно жили, работали, существовали и такие, как они.
Как и многие молодые люди его поколения, Иоганн привык думать, что
есть только классовые враги, с ассортиментом очевидных примет, не однажды
распознанных в борьбе, - примет, столь же явственных, как родимые пятна.
Да, тут были и такие, с этими отчетливо обозначенными приметами. И с ними
все было просто и очевидно, и сознание этой очевидности освобождало от
мучительной необходимости объяснить себе их измену. Но были и иные - те,
кого не подведешь под облегчающую сознание привычную рубрику.
Значит, есть еще нечто сокровенное, слагающееся из суммы нравственных
черт, которые воплощаются в особенностях характера. Железо убежденности не
срастается с душевным жиром себялюбия. Покорность обстоятельствам лишает
человека воли, он не в состоянии ополчиться против них и не совершить
измены.
Есть еще коварство загнанного ума, которое предательски подсказывает
оказавшемуся в тупике человеку позорный и жалкий выход, и человек не
думает о том, что выход, который он нашел для себя, толкает его в бездну.
После первой уступки врагу человек порой приходит в исступленное
отчаяние, утрачивает силу сопротивления и, ступив в гниль трясины, все
глубже и глубже опускается на дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307
полегли под огнем противника, а он остался жив и знал, что его ожидает
военный трибунал. Он предпочел сдаться.
- Кстати, - напомнил этот кадровый, - я еще в первую мировую был в
плену и навсегда сохранил самые благоприятные воспоминания о гуманности
немцев.
- Вы были тогда офицером?
- Только вольноопределяющимся. Но бумаги на присвоения мне чина
прапорщика были уже отосланы в полк.
Некоторые из этих людей, решившихся на измену Родине, полагали, что
их предательство будет как-то по-особому отмечено немцами, и настойчиво
пытались выведать у переводчика, на какие привилегии они могут
рассчитывать. Больше всего их интересовало, получат ли они после того, как
выполнят задание, - если, конечно, останутся живы, - право на немецкое
гражданство или хотя бы возможность занять выгодные должности на
оккупированной территории.
Одни задавали такие вопросы заинтересованно, по-деловому, другие, как
смутно предполагал Вайс, только для того, чтобы внушить, будто они
действительно рассчитывают на награду, стараясь прикрыть подобными
вопросами то, что они хотели утаить здесь от немцев.
Иоганну приходилось вести допрос с утра до позднего вечера. В бараке
пахло дезинфекцией, пропитанной потом обувью, прогоклой грязью немытых
человеческих тел.
Мучительнее всего было смотреть в глаза этим людям - у одних
распахнутые в молчаливом вопле отчаяния, со зрачками как запекшиеся черной
кровью сквозные раны. Такие немо кричащие глаза, верно, бывают у людей,
неотвратимо приговоривших себя к самоубийству.
У других - сощуоенные, узкие, как лезвие, оледеневшие в
ожесточенности на себя и на всех, выражающие безоглядную готовность на что
угодно.
У третьих - юркие, прытко бегающие, неуловимые, и в этой неуловимости
таилась живучая сила коварной изворотливости.
Были глаза мертвые, с остановившимся взглядом, как у человека,
отрешившегося от жизни и продолжающего существование помимо своей воли и
сознания.
Были блестящие, злые, и зрачки их зияли чернотой наведенного
пистолетного дула. Патроны кончились, но у человека теплится тайная
надежда, что остался еще один, последний, и он колеблется: сохранить его в
последнее мгновение для себя или выстрелить во врага?..
Были белые, бараньи, одинаково взирающие на все, на что бы ни упал их
взгляд, взгляд равнодушного домашнего животного.
Были сверкающие, словно горящие изнутри, как у тифозных, охваченных
бредом, когда утрачиваеися представление о времени, о себе и правда так
сплетается с вымыслом, что все, даже собственное существование, кажется
недостоверным, лживым.
Были и такие, которые обладали способностью сохранять непроницаемое
спокойствие. И казалось, будто эти глаза созданы не из живой человеческой
плоти, а из стекла и, подобно искусственным, служат только для того, чтобы
не страшить людей пустыми темными впадинами глазниц.
Были внимательные и напряженно чуткие, с неустанным прищуром, как у
снайпера в засаде, хорошо знающего, что каждый его выстрел - это не только
урон врагу, но одновременно и демаскировка: ведь этим выстрелом он вызовет
на себя огонь противника, и надо неторопливо все взвесить, прежде чем
нажать на спусковой крючок.
А может, это только казалось Иоганну. Ему очень хотелось верить, что
средти тех, кто проходил перед ним, можно обнаружить людей с тайными
помыслами. Людей, не утративших окончательно человеческих черт дажже после
самых жесточайших испытаний.
Беглый медицинский осмотр завербованных проводился не для того, чтобы
установить их физическую пригодность, а с единственной целью - оборонить
немецкий персонал от возможной инфекции. Кроме того, если на теле имелись
следы множественных боевых ранений, это вызывало подозрения, и
завербованного подвергали дополнительному допросу, чтобы установить, при
каких обстоятельствах он был ранен, не следствие ли это некогда
проявленного героизма, не служат ли эти ранения уликами против него. И все
подозрительные улики заносились в карточку завербованного.
Были тела сухие, костистые, и на коже, словно на древних письменах,
можно было прочесть, какими орудиями, средствами пыток доведен человек до
той степени отчаяния, которая привела его сюда.
Были болезненно обрюзгшие в лагерях от наградной жратвы, которую они
поглощали втайне, поспешно и жадно, страшась быть уличенными в этой
жратве, ибо она была неотвратимым доказательством их предательства. А
предателями они становились ради этой жоатвы, ради освобождения от
каторжных работ и скрывались в одиночном карцере от всех, как звери в норе
- в норе, пахнущей кровью тех, кого бросали сюда обессиленными после
экзекуций.
И на всех Иоганн должен был смотреть внимательно, запоминающе,
вылавливая и классифицируя приметы, но не будучи уверенным, что ему
удалось обнаружить хотя бы одну точку, на которую можно опереться. Ничего
обнадеживающего пока не было.
Все эти дни Иоганн испытывал болезненную тревогу, даже смятение, ибо,
оказавшись лицом к лицу с бесконечной вереницей этих так низко павших
людей, он пришел в отчаяние, стал сомневаться, сумеет ли все преодолеть,
подняться над опустошающим дущу сознанием, что среди его соотечественников
незримо и мирно жили, работали, существовали и такие, как они.
Как и многие молодые люди его поколения, Иоганн привык думать, что
есть только классовые враги, с ассортиментом очевидных примет, не однажды
распознанных в борьбе, - примет, столь же явственных, как родимые пятна.
Да, тут были и такие, с этими отчетливо обозначенными приметами. И с ними
все было просто и очевидно, и сознание этой очевидности освобождало от
мучительной необходимости объяснить себе их измену. Но были и иные - те,
кого не подведешь под облегчающую сознание привычную рубрику.
Значит, есть еще нечто сокровенное, слагающееся из суммы нравственных
черт, которые воплощаются в особенностях характера. Железо убежденности не
срастается с душевным жиром себялюбия. Покорность обстоятельствам лишает
человека воли, он не в состоянии ополчиться против них и не совершить
измены.
Есть еще коварство загнанного ума, которое предательски подсказывает
оказавшемуся в тупике человеку позорный и жалкий выход, и человек не
думает о том, что выход, который он нашел для себя, толкает его в бездну.
После первой уступки врагу человек порой приходит в исступленное
отчаяние, утрачивает силу сопротивления и, ступив в гниль трясины, все
глубже и глубже опускается на дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307