- Ну, все это правильно, - говорил он. - А раз правильно, значит,
правильно, что мы Октябрьскую революцию сделали, советскую власть
установили. И вам бы тоже так сделать. И были б мы тогда с самого начала
вместе. Как, примерно, мы с тобой сейчас. Только и всего. Николай Второй -
кто? Русский император, царь польский и прочее. Мы его собственноручно
убрали, а ты с меня за него спрашиваешь, когда мы с него и за вас тоже все
спросили. Подвели старой истории баланс - и на этом точка. - Спросил: -
Тебя в гимназии истории обучали?
Ярослав кивнул.
- Воображаю, что за учебники у вас были. Такие, должно быть, могли
для вас и в Берлине печатать, - заметил грустно Зубов. - Это же отрава.
Шею народу сворачивали, чтобы не вперед смотрел, а назад.
- Да, - согласился Ярослав. - А ведь мы одна кровь - славяне.
- Конечно, приятно, что мы сородичи, - задумчиво произнес Зубов. - Но
только на одной этой платформе далеко не уедешь. - Посоветовал: - Ты
прикинь, почему в нашей группе такой интернационал собрался, даже два
немца есть. Интересно, отчего это они с нами, а?
- Антифашисты? - вопросительно произнес Ярослав.
- С существенной добавочкой, - улыбнулся Зубов, - коммунисты. -
Напомнил: - Был еще один, третий, но мы его в польской земле похоронили.
Он ее вместе с нами от фашистов чистил. - Вздохнул. - Война - страшное
дело. Но товарищ за товарища готов погибнуть. Никогда в другое время сразу
столько прекрасного в людях не увидишь...
И вот теперь Зубов обязан снять с операции Ярослава Чижевского -
бесстрашного и беззаветно отважного. И в то врем, когда его товарищи будут
драться с конвоем, Ярославу предстоит заняться совсем мирным делом. Он
должен разыскать коголибо из членов той польской патриотической группы, в
которую проник провокатор Душкевич, и передать им добытые Вайсом
документы. А когда они ознакомятся с этими обличающими предателя
документами, следует убедить их, что нападение на Генриха Шварцкопфа
спровоцировано немецкой контрразведкой, которой нужен повод для проведения
новых массовых репрессий.
Иоганн не счел нужным предупредить Зубова, что будет все время рядом
с Генрихом Шварцкопфом. И если Чижевский не сумеет выполнить задание и
покушение все-таки будет совершенно, Иоганн, чего бы ему это ни стоило,
попытается спасти Генриха.
Не предупредил потому, что, хотя Зубов и понял, что Иоганн не имеет
права участвовать в боевых операциях, все-таки усмешка превосходства
мелькнула на его лице, когда он, выслушав указания о задании Чижевскому,
заметил:
- Ну, ясно: ты вроде высшей математикой занимаешься, а наше дело -
простое, как дважды два.
Не предупредил и потому, что бессмысленно было обременять Зубова
лишними заботами, когда его группа, и без того ослабленная из-за
отсутствия Чижевского, будет занята боевой операцией.
Была и еще одна причина. Такое предупреждение прозвучало бы некиим
оправданием Иоганну. Мол, хоть он и не участвует в операции, но все равно
его подстерегает опасность, причем ничуть не меньшая, чем Зубова. Ведь не
в силах же он предугадать, когда и откуда будет совершено покушение на
Генриха.
Конечно, можно было бы вызвать охранников в штатском и обезопасить
себя и Генриха, но тогда польские патриоты попадут в засаду.
Иоганн ломал себе голову, прикидывая, как бы выкрутиться из
чрезвычайно сложного положения, в которое он попал. А что, если попытаться
убедить Генриха, чтобы он не выходил из своего номера в гостинице? Нет,
Генрих сейчас необычайно взвинчен и не захочет довольствоваться обществом
Вайса. Он скорее предпочтет компанию, с которой прибыл сюда для ревизии
"штаба Вали". Вместе со своими берлинскими коллегами будет по-прежнему
бурно развлекаться в кабаках и ресторанах, где на него всего легче
совершить покушение.
Припугнуть Дитриха и заставить его отменить покушение тоже нельзя:
это означало бы выдать на расправу контрразведке спровоцированных
Душкевичем поляков.
Судьба Вайса и Генриха зависела сейчас от того, насколько успешно
Чижевский выполнит задание. Но Иоганн не считал необходимым ставить его в
известность об этом. Вполне достаточно, если Чижевский будет
руководствоваться в своих действиях сознанием, что срыв задания ставит под
угрозу жизнь многих поляков.
Иоганн появился у Генриха задолго до того, как обещал навестить его.
И был встречен с подчеркнутой неприветливостью, которая могла бы выглядеть
оскорбительной, если бы Иоганн с первых же слов не обезоружил Генриха
своим подкупающим простодушием.
- Что тебе надо? - недовольно буркнул Генрих.
- Тебя, Генрих, - улыбаясь, ответил Вайс и добавил с открытой, доброй
улыбкой: - Понимаешь, соскучился. - И, бросив взгляд на столик с
закусками, на окаменело сидевшего в позе неприступного величия полковника
Иоахима фон Зальца, на Ангелику Бюхер, полулежавшую несколько поодаль в
качалке с бокалом красного вина, который она грела в ладонях, спросил: -
Можно, я поем у тебя? - И пожаловался: - Весь день на ногах, ужасно
голоден.
Иоганн мгновенно понял, как нежелательно в данный момент для всех
троих его присутствие в этой комнате. И, поняв это, выдвинул неотразимый
повод для визита. Ну разве можно отказать в гостеприимстве
проголодавшемуся человеку? Это было бы верхом неприличия.
Любезно поздоровавшись с гостями Генриха, Вайс, будто не видя
ледяного лица полковника и негодующей физиономии Ангелики, молча сел за
стол и так сосредоточенно занялся едой, что спустя некоторое время его
даже перестали замечать.
Возможно, такое невнимание граничило с презрением к его особе. Но на
это Вайсу было, в сущности, начхать. Он достиг того, чего хотел. Победил в
этом крохотном турнире на выдержку, волю и самообладание.
Иоахим фон Зальц, угарно чадя сигарой, продолжил прерванный
появлением Вайса разговор. Вылетая из его рта, сухие слова, казалось,
потрескивали.
- Да, мы, немцы, - романтики-идеалисты. И, как никакая другая нация,
мы одарены фанатической способностью быть преданными идеалу, заложенному в
наши сердца и умы еще предками. Вначале Европа, а потом и весь мир - вот
он, наш идеал. Мы должны обладать миром во имя национального самосознания.
Наша историческая миссия - властвовать над народами.
Насилие - это и выражение свободы нашего духа и метод достижения
цели, - вещал своим скрипучим голосом Зальц. - Извечный страх перед
насилием над личностью, над целыми народами мы превратили в универсальное
орудие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307