И на
основе таких донесений Фаергоф мог вынести заочный приговор агенту или
резиденту. Исполнение возлагалось на специально для того предназначенных
сотрудников, а приемы и способы они избирали сами.
Это уже была настоящая власть над людьми, над их жизнью, к тому же не
приходилось вести полемики с подсудимыми и их защитниками.
В редких случаях проштрафившегося агента вызывали в следственную
часть. Но это не был ни допрос, ни следствие. Фаергоф встречался с агентом
на какой-либо из уютных, хорошо обставленных конспиративных квартир.
Радушно принимал гостя, изящно и свободно беседовал с ним.
Вызывая очередного смертника на откровенность, Фаергоф позволял себе
такие острые высказывания о правителях империи, за которые любого другого
повесили бы без промедления. Он утверждал, что для людей их профессии не
существует общечеловеческих норм. Они посвящены во всей тайны власть
имущих, и это дает им право сознавать себя особой кастой. Для них не
существует и обременительных предрассудков совести, чести и тому подобной
ерунды, придуманной, чтобы держать человека в узде.
Достигнув цели, Фаергоф в изысканных выражениях благодарил
разоткровенничавшегося агента за приятную беседу, крепко пожимал ему руку.
Пока тот спускался с лестницы, он подходил к окну и, если это было днем,
задергивал штору, ночью же ставил на подоконник лампу с розовым абажуром.
Поджижавшие его знака люди встречали агента на улице. Все остальное
относилось уже к их работе, чрезвычайно узко специализированной.
Принципиальный аморализм Фаергофа, которым он кокетничал перед самим
собой, был характерной чертой всех фашистских лидеров.
Вильгельм Хеттль, один из ближайших сподвижников Вальтера
Шелленберга, имея уже время поразмыслить над прошлым, в своем признании,
сделанном публично, говорил об одном из таких лидеров, Гейдрихе, и, хотя
его характеристика Гейдриха отличалась льстивыми преувеличениями, она все
же позволяла понять, что представляли собой и другие фашистские вожаки.
"Он, - говорил о Гейдрихе хорошо его знавший Хеттль, - несомненно,
был выдающейся личностью и ведущей фигурой не только в
национал-социализме, но и во всей концепции тоталитарного государства. В
историческом плане его можно сравнить скорее всего с Чезаре Борджиа.
Оба они с полным презрением относились ко всем нравственным устоям.
Оба были одержимы одинаковой жаждой власти, оба обладали одинаково
холодным умом, ледяным сердцем, одинаково расчетливым честолюбием.
...Он не только не имел какого-либо христианского морального кодекса,
но был лишен и элементарного инстинктивного чувства порядочности. Не
государство, а власть - личная власть - была его богом. Это был тип
человека эпохи Цезаря, когда власть как цель никогда не ставилась под
сомнение и считалась самоцелью Для него не существовало такой вещи, как
идеология, он не думал о ее правильности или ценности, а рассматривал ее
исключительно как орудие, с помощью которого можно было повелевать
массами. Все в его мозгу было подчинено одному стремлению - овладеть
властью и использовать ее. Истина и доброта не имели для него внутреннего
смысла, они служили лишь орудием, которое следовало использовать для
дальнейшего захвата власти, и любые средства достижения этой цели были
правильны и хороши.
Политика также являлась для него лишь переходной ступенью к захвату и
удержанию власти. Споры о том, является ли какое-либо отдельное действие
правильным само по себе, казались ему такими глупыми, что он, безусловно,
никогда не задавал себе такого вопроса.
В результате вся жизнь этого человека состояла из непрерывной цепи
убийств людей, которых он не любил, убийств конкурентов, претендовавших на
власть, убийств противников и тех, кого он считал не заслуживающими
доверия. К этому следует добавить цепь интриг, которые были столь же
гнусными, как убийства, и часто замышлялись еще более злобно.
Человеческая жизнь не имели никакой цены в глазах Гейдриха, и, если
кто-либо становился на его пути к власти, он безжалостно уничтожал его. Он
добивался власти лишь для самого себя. Он стремился удовлетворить лишь
собственную жажду власти".
Секретные досье, сосредоточенные в руках Гейдриха, принадлежали к
числу документов, которых больше всего боялись правители Третьей империи.
Гитлер, дальновидно опасаясь Гейдриха, так как обладал многими
сходными с ним чертами, отправил его в Чехословакию, где тот стал
неограниченным властителем. И когда чехословацкие патриоты убили Гейдриха,
главных чинов его охраны даже не покарали. Гитлер удовольствовался
расправой над чехословацким народом, превратил Лидице в огромный эшафот и
залил страну кровью. Преемником Гейдриха стал Гиммлер - человек,
родственный ему по склонностям и по манере поведения, но, с точки зрения
Гитлера, обладавший весьма ценным для такого рода службы даром: почти
патологической боязнью за свою жизнь.
Здоровье Гиммлера оставляло желать лучшего, и он никогда не
расставался с лечащим врачом, а также массажистом, которым доверял больше,
чем кому-либо из своих приближенных.
В интимной жизни Гиммлер избегал излишеств, и не потому, что считал
их аморальными: просто он опасался за свое здоровье.
Страх, который Гиммлер испытывал перед Гитлером, выражался в самой
бесстыдной, унизительной форме. Даже Кейтель, получивший среди свиты
фюрера прозвище "Лакейтель", говорил, что каждый раз, когда Гиммлер
выходит из кабинета фюрера после очередного разноса, он испытывает
брезгливость и омерзение, передавая в дамские, выхоленные дрожащие пальцы
рейхсфюрера стакан с водой.
Именно эта рабская трусость Гиммлера внушала фюреру уверенность в
том, что его избранник более предан ему, чем Гейдрих.
Но, пресмыкаясь перед фюрером, Гиммлер, скользкий и гибкий, как
очковая змея - во внешнем облике его даже обнаруживалось сходство с этим
брюхоногим пресмыкающимся, - унаследовал многие черты своего
предшественника, правой рукой которого он был в течение продолжительного
времени.
За долгие годы Гиммлер привык находиться в подчинении у более
сильного, а Гейдрих, несомненно, был таковым. Но, став главой службы
безопасности Третьей империи, Гиммлер оказался еще более страшной фигурой,
чем Гейдрих. Он настолько боялся вызвать недовольство фюрера, что
руководствовался в своей деятельности лишь одним - стремлением предугадать
его желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307
основе таких донесений Фаергоф мог вынести заочный приговор агенту или
резиденту. Исполнение возлагалось на специально для того предназначенных
сотрудников, а приемы и способы они избирали сами.
Это уже была настоящая власть над людьми, над их жизнью, к тому же не
приходилось вести полемики с подсудимыми и их защитниками.
В редких случаях проштрафившегося агента вызывали в следственную
часть. Но это не был ни допрос, ни следствие. Фаергоф встречался с агентом
на какой-либо из уютных, хорошо обставленных конспиративных квартир.
Радушно принимал гостя, изящно и свободно беседовал с ним.
Вызывая очередного смертника на откровенность, Фаергоф позволял себе
такие острые высказывания о правителях империи, за которые любого другого
повесили бы без промедления. Он утверждал, что для людей их профессии не
существует общечеловеческих норм. Они посвящены во всей тайны власть
имущих, и это дает им право сознавать себя особой кастой. Для них не
существует и обременительных предрассудков совести, чести и тому подобной
ерунды, придуманной, чтобы держать человека в узде.
Достигнув цели, Фаергоф в изысканных выражениях благодарил
разоткровенничавшегося агента за приятную беседу, крепко пожимал ему руку.
Пока тот спускался с лестницы, он подходил к окну и, если это было днем,
задергивал штору, ночью же ставил на подоконник лампу с розовым абажуром.
Поджижавшие его знака люди встречали агента на улице. Все остальное
относилось уже к их работе, чрезвычайно узко специализированной.
Принципиальный аморализм Фаергофа, которым он кокетничал перед самим
собой, был характерной чертой всех фашистских лидеров.
Вильгельм Хеттль, один из ближайших сподвижников Вальтера
Шелленберга, имея уже время поразмыслить над прошлым, в своем признании,
сделанном публично, говорил об одном из таких лидеров, Гейдрихе, и, хотя
его характеристика Гейдриха отличалась льстивыми преувеличениями, она все
же позволяла понять, что представляли собой и другие фашистские вожаки.
"Он, - говорил о Гейдрихе хорошо его знавший Хеттль, - несомненно,
был выдающейся личностью и ведущей фигурой не только в
национал-социализме, но и во всей концепции тоталитарного государства. В
историческом плане его можно сравнить скорее всего с Чезаре Борджиа.
Оба они с полным презрением относились ко всем нравственным устоям.
Оба были одержимы одинаковой жаждой власти, оба обладали одинаково
холодным умом, ледяным сердцем, одинаково расчетливым честолюбием.
...Он не только не имел какого-либо христианского морального кодекса,
но был лишен и элементарного инстинктивного чувства порядочности. Не
государство, а власть - личная власть - была его богом. Это был тип
человека эпохи Цезаря, когда власть как цель никогда не ставилась под
сомнение и считалась самоцелью Для него не существовало такой вещи, как
идеология, он не думал о ее правильности или ценности, а рассматривал ее
исключительно как орудие, с помощью которого можно было повелевать
массами. Все в его мозгу было подчинено одному стремлению - овладеть
властью и использовать ее. Истина и доброта не имели для него внутреннего
смысла, они служили лишь орудием, которое следовало использовать для
дальнейшего захвата власти, и любые средства достижения этой цели были
правильны и хороши.
Политика также являлась для него лишь переходной ступенью к захвату и
удержанию власти. Споры о том, является ли какое-либо отдельное действие
правильным само по себе, казались ему такими глупыми, что он, безусловно,
никогда не задавал себе такого вопроса.
В результате вся жизнь этого человека состояла из непрерывной цепи
убийств людей, которых он не любил, убийств конкурентов, претендовавших на
власть, убийств противников и тех, кого он считал не заслуживающими
доверия. К этому следует добавить цепь интриг, которые были столь же
гнусными, как убийства, и часто замышлялись еще более злобно.
Человеческая жизнь не имели никакой цены в глазах Гейдриха, и, если
кто-либо становился на его пути к власти, он безжалостно уничтожал его. Он
добивался власти лишь для самого себя. Он стремился удовлетворить лишь
собственную жажду власти".
Секретные досье, сосредоточенные в руках Гейдриха, принадлежали к
числу документов, которых больше всего боялись правители Третьей империи.
Гитлер, дальновидно опасаясь Гейдриха, так как обладал многими
сходными с ним чертами, отправил его в Чехословакию, где тот стал
неограниченным властителем. И когда чехословацкие патриоты убили Гейдриха,
главных чинов его охраны даже не покарали. Гитлер удовольствовался
расправой над чехословацким народом, превратил Лидице в огромный эшафот и
залил страну кровью. Преемником Гейдриха стал Гиммлер - человек,
родственный ему по склонностям и по манере поведения, но, с точки зрения
Гитлера, обладавший весьма ценным для такого рода службы даром: почти
патологической боязнью за свою жизнь.
Здоровье Гиммлера оставляло желать лучшего, и он никогда не
расставался с лечащим врачом, а также массажистом, которым доверял больше,
чем кому-либо из своих приближенных.
В интимной жизни Гиммлер избегал излишеств, и не потому, что считал
их аморальными: просто он опасался за свое здоровье.
Страх, который Гиммлер испытывал перед Гитлером, выражался в самой
бесстыдной, унизительной форме. Даже Кейтель, получивший среди свиты
фюрера прозвище "Лакейтель", говорил, что каждый раз, когда Гиммлер
выходит из кабинета фюрера после очередного разноса, он испытывает
брезгливость и омерзение, передавая в дамские, выхоленные дрожащие пальцы
рейхсфюрера стакан с водой.
Именно эта рабская трусость Гиммлера внушала фюреру уверенность в
том, что его избранник более предан ему, чем Гейдрих.
Но, пресмыкаясь перед фюрером, Гиммлер, скользкий и гибкий, как
очковая змея - во внешнем облике его даже обнаруживалось сходство с этим
брюхоногим пресмыкающимся, - унаследовал многие черты своего
предшественника, правой рукой которого он был в течение продолжительного
времени.
За долгие годы Гиммлер привык находиться в подчинении у более
сильного, а Гейдрих, несомненно, был таковым. Но, став главой службы
безопасности Третьей империи, Гиммлер оказался еще более страшной фигурой,
чем Гейдрих. Он настолько боялся вызвать недовольство фюрера, что
руководствовался в своей деятельности лишь одним - стремлением предугадать
его желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307