Слушая рассуждения Пауля, он с отеческой нежностью глядел на него и думал: как он еще молод, сколько в нем жизни и сил, а вместе с тем и рассудительности! Пауль от души радовался успеху сегодняшней демонстрации, но вместе с тем не забывал и дальнейших дел. Завтра предстояли новые собрания, и он соображал вслух, как лучше их организовать.
Милиствер не мог спокойно усидеть на месте. Он быстро шагал по комнате, возбужденно рассказывая о чем-то Михкелю, потом остановился перед Паулем и принялся упрекать его. Как можно сейчас рассуждать так трезво! Завтрашний день? Кто наблюдал сегодня воодушевление народа, почувствовал его силу, тому нечего беспокоиться о завтрашнем дне.
— С одним воодушевлением далеко не уедешь, товарищ Милиствер! — тоном опытного политика возразил Пауль.
-Не забудь, нам еще предстоят сражения, — добавил Таммемяги.
— Какие к черту сражения после сегодняшнего дня?
— Вот именно после сегодняшнего дня! Неужели ты думаешь, что враг уже сложил оружие? Этого врага никто теперь не испугается! вставил Михкель. — Пусть-ка попробует высунуть нос!
— Пугаться его, конечно, нечего, но нужно быть готовым к отпору! - заметил Пауль, взглядом ища поддержку у Таммемяги.
Михкель взял бутылку, чтобы налить вина, но бутьшка оказалась пустой.
— Минна!. Минна! — Крикнул он в другую комнату и сам смутился. — Ах, я опять за старое! — пробормотал он, стиснув кулак. — Хилья! Хилья! — снова позвал он.
Девушка вышла из соседней комнаты.
— Послушай ты, стрекоза, ступай в погреб и принеси нам парочку бутылок смородиновой! И отыщи еще чего-нибудь на закуску!
— Не надо, — отказывались гости. — Хватит уже.
— Мы же не выпили еще за мое возвращение и возвращение Пауля. Уж коли праздновать, так праздновать! Знаете, какое это вино... Прошлым летом сам делал... Еще и попробовать не пришлось...
Прошло немного времени, Хилья вернулась и прошептала что-то дяде на ухо.
— Как нет? — закричал Михкель
— Весь погреб пустой. Минна все увезла.
— Чертова воровка! Чтоб ее... — сквозь зубы выругался Михкель.
Но вскоре он успокоился и махнул рукой:
— Ну и не надо! Пусть жрет одна!
Хилью тоже приглашали к столу, но она отказывалась. В другой комнате она настежь открыла окно и с наслаждением вдыхала свежий воздух. Светлая, теплая ночь солнцеворота манила выйти на улицу... Она не в силах была противиться. Скрипнула калитка, и девушка уже быстро зашагала по улице...
Она остановилась под открытым окном Анатолия. Сердце бешено стучало о ребра. Неужели этот стук не донесется до комнаты там, наверху?
— Анатолий! А-на-то-лий!
Никакого ответа. Хилья открыла наружную дверь, взбежала по лестнице, постучалась. Нехороший, никогда его дома нет! Где это он шатается? Если бы он хоть немножко любил меня, сердце подсказало бы ему, где я и что чувствую.
Огорченная, тоскующая и пристыженная, Хилья с опущенной головой возвращалась домой.
Вдруг ее окликнули с другой стороны улицы. Это был он, он!
— Ходил к вам... — сказал Анатолий. — Хотел вызвать тебя... — Его у вас там, кажется, вечерника... Не хотелось мешать... Какой день сегодня!.. Так много событий... И эта ночь... Просто обжигает...
Анатолий произнес все это задыхаясь, бессвязно и так странно, что Хилья невольно улыбнулась. Эта улыбка так и осталась на ее лице, и когда Анатолий украдкой взглянул на нее, он прочел на этом лице нежность и отблеск счастья. Он и сам был счастлив.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Уже новые шаги нового правительства возбудили в трудовом народе надежду, что предъявленные им требования будут выполнены. Решено было ликвидировать кайтселийт и Отечественный союз. Государственный аппарат начали очищать от реакционных элементов. Амнистировали политических заключенных. Устранили все препятствия на пути развития рабочих профсоюзов. В войсках создали армейские комитеты и назначили политических руководителей. С каждым днем отваливалось что-то от старого, прогнившего строя и возникало что-то новое.
Отменили и изданное в 1918 году постановление об объявлении вне закона Коммунистической партии. Более двадцати лет этой партии приходилось жить в подполье. Все эти годы она, несмотря на жесточайшие преследования, не выпускала из рук боевого знамени. Сколько раз уже буржуазия объявляла ее окончательно ликвидированной, вырванной с корнями из народной жизни! И все же эта самая буржуазия дрожала от страха каждый раз, когда по выступлениям рабочих и по попадавшей ей в руки подпольной литературе убеждалась, что коммунисты еще живы. Значительную часть членов партии властям удалось уничтожить или обезвредить, но все же находилось еще достаточно товарищей, которые неустрашимо продолжали свою работу.
Хотя Пауль Риухкранд был молодым членом партии и те испытания, которые ему пришлось пережить, были лишь каплей по сравнению со страданиями других, все же легализация партии и для него являлась большим событием.
«Вы погубили, — подумал он, — Кингисеппа, Томпа, Креукса, Хейдеманна1, моего отца, сотни и тысячи других борцов за коммунизм. И чего же вы добились? Сумели ли вы спасти самих себя и свой общественный строй от гибели?
Сумели ли задержать колесо истории? Вы и теперь вряд ли добровольно сойдете со сцены, будете противиться всеми силами, хотя на первых порах и притихли. Мыслимо ли, чтобы этакий тип, как Фердинанд Винналь, просто сложил оружие и поднял руки вверх. Наверно, он что-нибудь высиживает. Точно так же как и отец его, у которого, впрочем, иная тактика. Этот считает себя ужасно хитрым, хотя на самом деле глуп и наивен. Он теперь полагает, что, поскольку у него отобрали недвижимость и он выполняет лишь обязанности временного директора, он теперь уже не капиталист. Перед рабочими он старается разыгрывать благодетеля и завоевать их доверие. Даже красный флажок на своем конторском столе установил рядом с сине-черно-белым, как говорит Михкель, которого он принял обратно на работу. Винналь, наверно, думает: ничего плохого не может случиться, пока глава государства, этот ангел-хранитель фабрикантов, сам подписывает архилевые декреты правительства и пока продолжает существовать полиция, которая даже собирается основать свой профессиональный союз».
Недавно Винналь сообщил рабочим, что по его предложению правление акционерного общества решило отдать в распоряжение рабочих значительную сумму. В уставе общества будто бы значится, что если чистая прибыль превышает обычный при учете векселей процент, то правление имеет право отдать этот излишек рабочим на их общие нужды. Этот излишек вдруг обнаружился, и рабочие могли получить часть его. Пусть народ сам решает, предложил он на рабочем собрании, разделить ли эту сумму поровну между всеми или соответственно получаемой заработной плате, или даже так, что у кого семья побольше, как, например, у Вардья, тот получит большую долю,
Вардья, который тотчас же смекнул, что здесь хотят бросить кость собакам с тем, чтобы они перегрызлись, сказал, что раз деньги эти предназначены на общеполезные дела, их не следует делить, а нужно всю сумму целиком сдать в профсоюзную кассу
Винналю подобное предложение не понравилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Милиствер не мог спокойно усидеть на месте. Он быстро шагал по комнате, возбужденно рассказывая о чем-то Михкелю, потом остановился перед Паулем и принялся упрекать его. Как можно сейчас рассуждать так трезво! Завтрашний день? Кто наблюдал сегодня воодушевление народа, почувствовал его силу, тому нечего беспокоиться о завтрашнем дне.
— С одним воодушевлением далеко не уедешь, товарищ Милиствер! — тоном опытного политика возразил Пауль.
-Не забудь, нам еще предстоят сражения, — добавил Таммемяги.
— Какие к черту сражения после сегодняшнего дня?
— Вот именно после сегодняшнего дня! Неужели ты думаешь, что враг уже сложил оружие? Этого врага никто теперь не испугается! вставил Михкель. — Пусть-ка попробует высунуть нос!
— Пугаться его, конечно, нечего, но нужно быть готовым к отпору! - заметил Пауль, взглядом ища поддержку у Таммемяги.
Михкель взял бутылку, чтобы налить вина, но бутьшка оказалась пустой.
— Минна!. Минна! — Крикнул он в другую комнату и сам смутился. — Ах, я опять за старое! — пробормотал он, стиснув кулак. — Хилья! Хилья! — снова позвал он.
Девушка вышла из соседней комнаты.
— Послушай ты, стрекоза, ступай в погреб и принеси нам парочку бутылок смородиновой! И отыщи еще чего-нибудь на закуску!
— Не надо, — отказывались гости. — Хватит уже.
— Мы же не выпили еще за мое возвращение и возвращение Пауля. Уж коли праздновать, так праздновать! Знаете, какое это вино... Прошлым летом сам делал... Еще и попробовать не пришлось...
Прошло немного времени, Хилья вернулась и прошептала что-то дяде на ухо.
— Как нет? — закричал Михкель
— Весь погреб пустой. Минна все увезла.
— Чертова воровка! Чтоб ее... — сквозь зубы выругался Михкель.
Но вскоре он успокоился и махнул рукой:
— Ну и не надо! Пусть жрет одна!
Хилью тоже приглашали к столу, но она отказывалась. В другой комнате она настежь открыла окно и с наслаждением вдыхала свежий воздух. Светлая, теплая ночь солнцеворота манила выйти на улицу... Она не в силах была противиться. Скрипнула калитка, и девушка уже быстро зашагала по улице...
Она остановилась под открытым окном Анатолия. Сердце бешено стучало о ребра. Неужели этот стук не донесется до комнаты там, наверху?
— Анатолий! А-на-то-лий!
Никакого ответа. Хилья открыла наружную дверь, взбежала по лестнице, постучалась. Нехороший, никогда его дома нет! Где это он шатается? Если бы он хоть немножко любил меня, сердце подсказало бы ему, где я и что чувствую.
Огорченная, тоскующая и пристыженная, Хилья с опущенной головой возвращалась домой.
Вдруг ее окликнули с другой стороны улицы. Это был он, он!
— Ходил к вам... — сказал Анатолий. — Хотел вызвать тебя... — Его у вас там, кажется, вечерника... Не хотелось мешать... Какой день сегодня!.. Так много событий... И эта ночь... Просто обжигает...
Анатолий произнес все это задыхаясь, бессвязно и так странно, что Хилья невольно улыбнулась. Эта улыбка так и осталась на ее лице, и когда Анатолий украдкой взглянул на нее, он прочел на этом лице нежность и отблеск счастья. Он и сам был счастлив.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Уже новые шаги нового правительства возбудили в трудовом народе надежду, что предъявленные им требования будут выполнены. Решено было ликвидировать кайтселийт и Отечественный союз. Государственный аппарат начали очищать от реакционных элементов. Амнистировали политических заключенных. Устранили все препятствия на пути развития рабочих профсоюзов. В войсках создали армейские комитеты и назначили политических руководителей. С каждым днем отваливалось что-то от старого, прогнившего строя и возникало что-то новое.
Отменили и изданное в 1918 году постановление об объявлении вне закона Коммунистической партии. Более двадцати лет этой партии приходилось жить в подполье. Все эти годы она, несмотря на жесточайшие преследования, не выпускала из рук боевого знамени. Сколько раз уже буржуазия объявляла ее окончательно ликвидированной, вырванной с корнями из народной жизни! И все же эта самая буржуазия дрожала от страха каждый раз, когда по выступлениям рабочих и по попадавшей ей в руки подпольной литературе убеждалась, что коммунисты еще живы. Значительную часть членов партии властям удалось уничтожить или обезвредить, но все же находилось еще достаточно товарищей, которые неустрашимо продолжали свою работу.
Хотя Пауль Риухкранд был молодым членом партии и те испытания, которые ему пришлось пережить, были лишь каплей по сравнению со страданиями других, все же легализация партии и для него являлась большим событием.
«Вы погубили, — подумал он, — Кингисеппа, Томпа, Креукса, Хейдеманна1, моего отца, сотни и тысячи других борцов за коммунизм. И чего же вы добились? Сумели ли вы спасти самих себя и свой общественный строй от гибели?
Сумели ли задержать колесо истории? Вы и теперь вряд ли добровольно сойдете со сцены, будете противиться всеми силами, хотя на первых порах и притихли. Мыслимо ли, чтобы этакий тип, как Фердинанд Винналь, просто сложил оружие и поднял руки вверх. Наверно, он что-нибудь высиживает. Точно так же как и отец его, у которого, впрочем, иная тактика. Этот считает себя ужасно хитрым, хотя на самом деле глуп и наивен. Он теперь полагает, что, поскольку у него отобрали недвижимость и он выполняет лишь обязанности временного директора, он теперь уже не капиталист. Перед рабочими он старается разыгрывать благодетеля и завоевать их доверие. Даже красный флажок на своем конторском столе установил рядом с сине-черно-белым, как говорит Михкель, которого он принял обратно на работу. Винналь, наверно, думает: ничего плохого не может случиться, пока глава государства, этот ангел-хранитель фабрикантов, сам подписывает архилевые декреты правительства и пока продолжает существовать полиция, которая даже собирается основать свой профессиональный союз».
Недавно Винналь сообщил рабочим, что по его предложению правление акционерного общества решило отдать в распоряжение рабочих значительную сумму. В уставе общества будто бы значится, что если чистая прибыль превышает обычный при учете векселей процент, то правление имеет право отдать этот излишек рабочим на их общие нужды. Этот излишек вдруг обнаружился, и рабочие могли получить часть его. Пусть народ сам решает, предложил он на рабочем собрании, разделить ли эту сумму поровну между всеми или соответственно получаемой заработной плате, или даже так, что у кого семья побольше, как, например, у Вардья, тот получит большую долю,
Вардья, который тотчас же смекнул, что здесь хотят бросить кость собакам с тем, чтобы они перегрызлись, сказал, что раз деньги эти предназначены на общеполезные дела, их не следует делить, а нужно всю сумму целиком сдать в профсоюзную кассу
Винналю подобное предложение не понравилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116