И он до такой степени привык к этой неподвижности, приспособился к ней, что у него даже появилась иллюзия, будто он храбро шагает в ногу с жизнью (или будто сама жизнь шагает в ногу с ним). Но в последнее время вокруг с головокружительной быстротой совершались большие события, совершались без его ведома и участия. Признанный ученый, авторитетный деятель культуры, он чувствовал, что остался в стороне, превратился в незначительную величину. Что такое твой фуддер рядом с такими единицами меры, которыми измеряют и взвешивают эту бурную, несущуюся вперед жизнь? С зонтиком в руке, сутулясь, ты идешь потихоньку своей обыденной, протоптанной тропой, а она, эта жизнь, вламывается к тебе без спросу и не обращая на тебя ни малейшего внимания.
Но не сообщать же все это Пийберу?
И Кянд спросил только:
— А вы и не радуетесь?
— Как сказать, — ответил Пийбер. — С одной стороны, это не должно повредить нам. Наша постоянная ориентация на Запад слишком одностороння. Теперь равновесие восстановится, и это не плохо...
— Значит, вы калькулируете, а не радуетесь? — оживился Кянд.
Пийбер не понял, что этим хотел сказать профессор.
— Молодежь права, — продолжал Кянд. — Она утверждает, что мы заплесневели, что мы не способны по-настоящему радоваться, по-настоящему негодовать.
— Я так не говорил, — пытался оправдаться Пийбер.
— Не сомневаюсь, — ответил Кянд. — Молодежь ведь обвиняет и вас самого. Да, и вас тоже.
— И меня? — испугался Пийбер. — В чем ж?
— Именно в том, что вы сухой калькулятор, холодный наблюдатель, консерватор...
— Я консерватор?! — взорвался Пийбер. — Это верх непонимания... Кто это говорит? Кто смеет это говорить?
— Моя дочь, например, — с улыбкой ответил Кянд. — Она, правда, напала на меня, но задела и вас. И если получше разобраться, так именно в вас я хорошо вижу и свои недостатки. Мы заплесневели, господин Пийбер.
— И это сказала Рут?
— Да... Но где мне поставить свою подпись?
Пийбер указал на листе пустое место, подходившее для
солидной подписи, и сказал:
— Это, безусловно, влияние Риухкранда. Это он взвинтил Рут. Самой бы ей никогда не пришла в голову такая мысль. Она же знает мои взгляды, знает, что они отнюдь не консервативны. А Риухкранд ограниченный фанатик.
— Вы хотите сказать, что у Рут не может быть своего мнения? — запротестовал Кянд.
— Конечно, может, — ответил Пийбер, который был не совсем безразличен к Рут и поэтому неохотно видел ее в обществе Риухкранда. — Но вы разве не заметили, что с тех пор, как на нашем горизонте появился Таммемяги, многие люди заговорили по-новому? Будто им прибавили смелости, я бы даже сказал, наглости. Взять хотя бы Раутама. От него слова разумного не услышишь. А Риухкранд... Рут бы следовало более критически к нему относиться.
Кянду такой разговор не понравился. Заметив это, Пийбер поблагодарил за подпись и затем вдруг спросил:
— А что, если я подойду к Таммемяги и попрошу у него подпись? Интересно — что он скажет?
— А где этот Таммемяги? — с любопытством спросил Кянд.
Пийбер указал.
— Тот, что сидит с Риухкрандом?
— Тот самый.
— И, конечно, никто не решается подсесть к их столу?
— Я решусь. Что ж тут такого? — бравировал Пийбер.
Минуту, спустя он уже стоял перед Таммемяги. Со
сладкой улыбкой он спросил:
— Можно к вам на два слова?
Прежде чем Таммемяги успел ответить, он уже уселся за столик.
— Мы, правда, мало знаем друг друга...
— Вас я, к сожалению, совсем не знаю.
— Это Пийбер, — пояснил Пауль. — Вам, наверно, встречалось это имя в печати.
— Конечно, вы меня и не можете знать лично... — извиняющимся тоном произнес Пийбер. — Но вряд ли вам не попадались на глаза хоть некоторые из моих статей... Большие новости? Не правда ли? — вдруг обратился он к Паулю, проглядывавшему газету. В своем возбуждении он и не заметил, как, сложив вчетверо лист с подписями, сунул его в боковой карман.
— Да, новости большие.
— Осмелюсь спросить — что вы о них думаете? — спросил Пийбер у Таммемяги.
— Вы желаете проинтервьюировать меня?
— Нет, что вы...
Беседа явно не клеилась. Таммемяги был скуп на слова, да и Пауль не имел особенного желания разговаривать с Пийбером. Но тот упорствовал. Один вопрос следовал за другим: что думает Таммемяги о войне, долго ли она еще продлится, распространится ли дальше и какая сторона в конце концов победит?
Чем навязчивее был Пийбер, тем сдержаннее становился Таммемяги. К Паулю Пийбер вообще не желал обращаться.
— Как вы думаете, наши порядки станут теперь более свободными?
Поскольку ответ замедлился, Пийбер ответил сам:
— Конечно, станут... Наконец-то можно будет свободнее выражать свои мысли.
— А до сих пор вы этой возможности не имели?
— Конечно, нет, всегда приходилось говорить намеками.
— Неужели? Была ли причина для этого?
— А как же! — удивился Пийбер.
— Разве ваши взгляды отличаются от официальных точек зрения?
Губа Пийбера отвисла. Неужели Таммемяги не хочет признать его оппозиционность? Как Рут и Риухкранд... Точно сговорились!
Он преодолел свою досаду и ответил:
— Конечно, тому, кто стоит в стороне, трудно понять все здешние отношения.
— Да. Но разве вы не писали недавно о хороших сторонах фашизма?
— Да, писал и об них. Я лишь старался быть объективным, не больше. По-моему, нужно уметь видеть врага не только с одной отрицательной стороны. Если вы читали мои статьи, то могли заметить, что я вовсе не всегда глазку по
головке наше нынешнее правительство, а подчас преподношу ему и неприятные истины.
— Чего ради?
— Нельзя же всегда мириться... с его духовной ограниченностью. Народ тоже недоволен, а теперь это недовольство может усилиться.
— Вы хотите успокоить народ? Или преодолеть «духовную ограниченность» правительства? Или еще чего-нибудь?
Пийбер не нашел сразу ответа. Он хотел было распространиться о том, что нужно послать в правительство новых свежих людей, хотя бы представителей оппозиции, да, даже коммунистов; в голове его промелькнули мысли о больших реформах, о которых он писал, но он сказал лишь:
— Да, теперь нужно нащупать правильный путь, нужно хорошенько взвесить...
— Взвешивайте, взвешивайте! — с усмешкой ответил Таммемяги.
Хотя уступчивость, даже бесхребетность со временем сделала Пийбера нечувствительным к уколам, все же едва заметная усмешка Таммемяги задела его гораздо больше, чем колкие насмешки Раутама. Он встал, поблагодарил неизвестно за что и в своем смятении совершенно забыл о подписи, за которой пришел сюда.
Оглядевшись, он увидел издали Виллема Китса. Тот покинул стол Раутама, заметив в укромном уголке свою Беллу с Виллибальдом Муйдре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Но не сообщать же все это Пийберу?
И Кянд спросил только:
— А вы и не радуетесь?
— Как сказать, — ответил Пийбер. — С одной стороны, это не должно повредить нам. Наша постоянная ориентация на Запад слишком одностороння. Теперь равновесие восстановится, и это не плохо...
— Значит, вы калькулируете, а не радуетесь? — оживился Кянд.
Пийбер не понял, что этим хотел сказать профессор.
— Молодежь права, — продолжал Кянд. — Она утверждает, что мы заплесневели, что мы не способны по-настоящему радоваться, по-настоящему негодовать.
— Я так не говорил, — пытался оправдаться Пийбер.
— Не сомневаюсь, — ответил Кянд. — Молодежь ведь обвиняет и вас самого. Да, и вас тоже.
— И меня? — испугался Пийбер. — В чем ж?
— Именно в том, что вы сухой калькулятор, холодный наблюдатель, консерватор...
— Я консерватор?! — взорвался Пийбер. — Это верх непонимания... Кто это говорит? Кто смеет это говорить?
— Моя дочь, например, — с улыбкой ответил Кянд. — Она, правда, напала на меня, но задела и вас. И если получше разобраться, так именно в вас я хорошо вижу и свои недостатки. Мы заплесневели, господин Пийбер.
— И это сказала Рут?
— Да... Но где мне поставить свою подпись?
Пийбер указал на листе пустое место, подходившее для
солидной подписи, и сказал:
— Это, безусловно, влияние Риухкранда. Это он взвинтил Рут. Самой бы ей никогда не пришла в голову такая мысль. Она же знает мои взгляды, знает, что они отнюдь не консервативны. А Риухкранд ограниченный фанатик.
— Вы хотите сказать, что у Рут не может быть своего мнения? — запротестовал Кянд.
— Конечно, может, — ответил Пийбер, который был не совсем безразличен к Рут и поэтому неохотно видел ее в обществе Риухкранда. — Но вы разве не заметили, что с тех пор, как на нашем горизонте появился Таммемяги, многие люди заговорили по-новому? Будто им прибавили смелости, я бы даже сказал, наглости. Взять хотя бы Раутама. От него слова разумного не услышишь. А Риухкранд... Рут бы следовало более критически к нему относиться.
Кянду такой разговор не понравился. Заметив это, Пийбер поблагодарил за подпись и затем вдруг спросил:
— А что, если я подойду к Таммемяги и попрошу у него подпись? Интересно — что он скажет?
— А где этот Таммемяги? — с любопытством спросил Кянд.
Пийбер указал.
— Тот, что сидит с Риухкрандом?
— Тот самый.
— И, конечно, никто не решается подсесть к их столу?
— Я решусь. Что ж тут такого? — бравировал Пийбер.
Минуту, спустя он уже стоял перед Таммемяги. Со
сладкой улыбкой он спросил:
— Можно к вам на два слова?
Прежде чем Таммемяги успел ответить, он уже уселся за столик.
— Мы, правда, мало знаем друг друга...
— Вас я, к сожалению, совсем не знаю.
— Это Пийбер, — пояснил Пауль. — Вам, наверно, встречалось это имя в печати.
— Конечно, вы меня и не можете знать лично... — извиняющимся тоном произнес Пийбер. — Но вряд ли вам не попадались на глаза хоть некоторые из моих статей... Большие новости? Не правда ли? — вдруг обратился он к Паулю, проглядывавшему газету. В своем возбуждении он и не заметил, как, сложив вчетверо лист с подписями, сунул его в боковой карман.
— Да, новости большие.
— Осмелюсь спросить — что вы о них думаете? — спросил Пийбер у Таммемяги.
— Вы желаете проинтервьюировать меня?
— Нет, что вы...
Беседа явно не клеилась. Таммемяги был скуп на слова, да и Пауль не имел особенного желания разговаривать с Пийбером. Но тот упорствовал. Один вопрос следовал за другим: что думает Таммемяги о войне, долго ли она еще продлится, распространится ли дальше и какая сторона в конце концов победит?
Чем навязчивее был Пийбер, тем сдержаннее становился Таммемяги. К Паулю Пийбер вообще не желал обращаться.
— Как вы думаете, наши порядки станут теперь более свободными?
Поскольку ответ замедлился, Пийбер ответил сам:
— Конечно, станут... Наконец-то можно будет свободнее выражать свои мысли.
— А до сих пор вы этой возможности не имели?
— Конечно, нет, всегда приходилось говорить намеками.
— Неужели? Была ли причина для этого?
— А как же! — удивился Пийбер.
— Разве ваши взгляды отличаются от официальных точек зрения?
Губа Пийбера отвисла. Неужели Таммемяги не хочет признать его оппозиционность? Как Рут и Риухкранд... Точно сговорились!
Он преодолел свою досаду и ответил:
— Конечно, тому, кто стоит в стороне, трудно понять все здешние отношения.
— Да. Но разве вы не писали недавно о хороших сторонах фашизма?
— Да, писал и об них. Я лишь старался быть объективным, не больше. По-моему, нужно уметь видеть врага не только с одной отрицательной стороны. Если вы читали мои статьи, то могли заметить, что я вовсе не всегда глазку по
головке наше нынешнее правительство, а подчас преподношу ему и неприятные истины.
— Чего ради?
— Нельзя же всегда мириться... с его духовной ограниченностью. Народ тоже недоволен, а теперь это недовольство может усилиться.
— Вы хотите успокоить народ? Или преодолеть «духовную ограниченность» правительства? Или еще чего-нибудь?
Пийбер не нашел сразу ответа. Он хотел было распространиться о том, что нужно послать в правительство новых свежих людей, хотя бы представителей оппозиции, да, даже коммунистов; в голове его промелькнули мысли о больших реформах, о которых он писал, но он сказал лишь:
— Да, теперь нужно нащупать правильный путь, нужно хорошенько взвесить...
— Взвешивайте, взвешивайте! — с усмешкой ответил Таммемяги.
Хотя уступчивость, даже бесхребетность со временем сделала Пийбера нечувствительным к уколам, все же едва заметная усмешка Таммемяги задела его гораздо больше, чем колкие насмешки Раутама. Он встал, поблагодарил неизвестно за что и в своем смятении совершенно забыл о подписи, за которой пришел сюда.
Оглядевшись, он увидел издали Виллема Китса. Тот покинул стол Раутама, заметив в укромном уголке свою Беллу с Виллибальдом Муйдре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116