Пийбер вынул из кармана подписной лист и вместе с вечной ручкой положил его на стол перед Китсом, надеясь без долгих разговоров получить подпись. Но он ошибся. Такой лист не то же, что вексель, на котором друзья-приятели расписываются не задумываясь. Пришлось объяснить, в чем дело, но и это не помогло. Своими близорукими глазами Белла принялась исследовать подписи. Муйдре тоже вытянул голову, и его темные, вьющиеся волосы коснулись пепельных кудрей Беллы. Некоторое время оставались они в таком положении, испытывая удовольствие от близости друг к другу, затем Белла с полным равнодушием отстранила лист, — все это ее не интересовало. И пока Муйдре продолжал исследовать подписи, Белла обратилась к Пийберу:
— Вы, конечно, читали сегодняшнюю газету?
— Да, а что?
— Вы все прочли?
— Все.
— И ничего не заметили?
— Как ничего? Там столько политических новостей.
— И только?
Пийбер развернул газету, проглядел первую страницу, вторую и лишь на третьей нашел среди прочих известий и заметок статью Муйдре о сборнике английских стихов, переведенных Виллемом Китсом.
— Наконец-то! — вздохнула Белла. — И, вообразите, сам Вильям тоже не заметил, хотя его это непосредственно касается.
— Меня? — встрепенулся Ките и схватил газету.
Пока другие читали статью, Белла и Муйдре с нежной
улыбкой глядели в глаза друг другу и одновременно стряхивали пепел со своих сигарет1 в одну пепельницу.
— Как мелко напечатано, — досадовал Ките, — никто, наверно, этого не заметит и не прочтет.
— Подходящее же время выбрали вы для опубликования ! — кокетливо упрекнула Белла Муйдре.
— Извините, мадам, но это от меня не зависело, — ответил Муйдре с той изысканной, преувеличенной любезностью, с какой обычно обращался к женщинам.
Его считали образцом воспитанности. Он неизменно подавал дамам пальто и калоши, открывал перед ними двери и говорил им комплименты.
Пробегая глазами статью, Ките быстро убедился, что она полна восхвалений, и лицо его засияло. Ему попались такие выражения, как: «местами перевод значительно лучше оригинала», «ценный вклад в сокровищницу высокой литературы», «редкая изобретательность в создании новых впечатляющих слов при передаче тончайших нюансов современной поэзии, что свидетельствует о конгениальности переводчика автору стихов».
— Перехвалил, — сказал Ките и тут же, впрочем, добавил, откладывая газету: — А в общем, правильно понял.
Пийберу статья не понравилась, как не понравился и самый сборник стихов. Он пытался прочесть его, но ничего не мог понять. «Наверно, я плохо разбираюсь в поэзии», — подумал он.
— Конгениально? — ухватился он за прочитанное слово. — Это удачное выражение. Я, например, не конгениален этой поэзии. Но критик, как видно, конгениален...
— Если мне удалась эта рецензия, — сказал Муйдре, который принял замечание Пийбера за комплимент, — то только благодаря мадам Белле.
— Что вы, — отмахнулась Белла.
— Нет, мадам, не спорьте. Именно вы обратили мое внимание на многие тонкости, которых я сам бы не заметил.
— Вот как? — не удержался Ките.
Значит, Белла тайком от него встречалась с Муйдре, бывала с ним наедине и ничего об этом не говорила? Он
взглянул исподлобья сначала на Муйдре, потом на жену, но свою досаду излил на Пийбера. Взяв со стола лист и угрюмо взглянув на него, он сказал:
— Значит, ты стал теперь большевистским агентом?
— Как агентом? — спросил Пийбер, став серьезным.
— Ведешь знакомство с коммунистами, распространяешь их газеты...
Пийбер чистосердечно рассмеялся. Боже мой, неужели всякий, кто хочет избежать узости и желает знать, что происходит на свете, уже тем самым причастен к политике?
— Удивительное дело, занимаешься коммунистической политикой, а сам этого и не знаешь, — сказал и Муйдре.
А Ките добавил:
— Прямо герой Мольера, который не знал, что всю жизнь говорит прозой.
Когда Пийбер встал и отошел от стола, Ките заметил Муйдре:
— Вот с какими людьми он начал теперь дружить! Нужно бы предостеречь его...
— Пусть дружит, что из этого! — успокоил его Муйдре, который подумал, что не вредно бы и ему завести такие связи, может, настанет время, когда все это пригодится.
Вскоре после этого случилось маленькое происшествие, о котором потом много говорили и которое столь резко раскололо посетителей кафе на два лагеря, что с тех пор одни не хотели даже сидеть в соседстве с другими.
Дело это заварилось у задней стены, где обычно скоплялся наиболее радикальный элемент. В тот день там особенно веселились, но затем вдруг наступило затишье, все заговорили шепотом и принялись оглядываться. Взгляды всех привлек к себе хорошо одетый молодой человек, с заносчивым видом игравший с кем-то в шахматы поблизости от столика Таммемяги. Это был сын Каарта, обанкротившегося владельца кожевенного завода, студент, будущий пастор, большой пьяница, никогда не нуждавшийся в деньгах. Кто-то обратил внимание на к то, что студент прислушивался к каждому слову Таммемяги.
— Хоть бы одну фигуру передвинул за все время. Нет! Молчит как сыч, только глаза бегают...
— Агент! — сказал кто-то. — Живет в ресторанах и кафе и выглядывает, как мокрица, из щели. За это ему и платят.
Некоторые утверждали, что он получает деньги в немецком посольстве.
Услышав свою фамилию, молодой человек невольно обернулся. Взгляд его встретился по меньшей мере с десятком пар чужих глаз, но он, не потеряв спокойствия, продолжал делать вид,, что играет в шахматы, словно все это его не касалось.
— Мокрицу хоть раздавишь, а этот...
— Не мешай ему, а то партию проиграет.
— Он и не играет, а только двигает для виду фигуры.
— Как говорится: псаломщик спит, а уши шевелятся.
— Знаете что? Эта карта 1... Эта карта из гитлеровской колоды! — воскликнул вдруг Раутам, указывая на карту военных действий, помещенную в газете.
Это замечание вызвало общий смех, и все принялись изощряться в остроумии. В разговоре замелькали фразы, в которых присутствовало ловко ввернутое слово «карта». Человек, к которому все это относилось, несколько раз сердито оглядывался, наконец не выдержал, смешал шахматы и покинул кафе.
— Свинство все-таки подвергать человека подобному остракизму! — громко произнес Муйдре, когда веселый смех несколько утих. — Так можно любого из нас выжить отсюда.
— И выживут кого нужно! — бросил издали Раутам.
Ките кашлянул и сказал презрительно:
— А еще считают себя демократами...
Белла, прищурясь, тоже высокомерно оглядывала столики, за которыми велись речи непозволительно дурного тона.
Пийбер, который растерянно следил за происходившим и испытывал скорее неловкость, чем удовольствие от всего этого, обратился к Раутаму:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116