В новой обстановке ее реже мучили печальные мысли, к тому же Минна на первых порах была сама любезность и помогала Хилье во всем. Особенно живой интерес проявила она к вещам Хильи. Она разглядывала и ощупывала каждое платье, каждую кофту и юбку и давала совет, как переделать то или другое, чтобы было помоднее. Ей не давал покоя и старый, покрытый узорами сундук.
— Ах, вот они где! — обрадовалась она, когда Хилья как-то открыла сундук и Минна увидела там скатерти и полотенца из тонкого голландского полотна. — Какое полотно, ты только погляди! Теперь такой тонкой работы нигде не увидишь!
Вскоре она завела разговор об этих скатертях и сказала, будто мать Хильи несколько раз подтверждала перед смертью, что эти скатерти она оставляет ей, Минне, за ее заботы и уход.
Ну, раз мать обещала, то Хилье возражать не приходится. Пусть берет себе скатерти.
Указывая на некоторые старинные украшения, Минна
сказала:
— Что ты их бережешь, давай лучше продадим. Этих денег тебе как раз хватит, чтобы внести квартирную плату за два-три месяца.
Хилья и на это согласилась. Но когда Минна начала приставать к ней с тем, чтобы продать и сундук, — что мол, хранить это старое, вышедшее из обихода барахло, — Хилья решительно воспротивилась:
— Нет, этого я не сделаю. Ты меня, в конце концов, совсем обобрать хочешь!
Отсюда и началось. Как осеннее солнце скрывается за тучей, так исчезла прежняя любезность, и с этих пор Хилье приходилось видеть лишь недовольное лицо Минны и выслушивать ее воркотню. Было ли грязно на лестнице, пригорела ли каша или разбилась тарелка, всегда виноватой оказывалась Хилья.
— Терпеть не могу нерях! — брюзжала Минна. — Посмотри, как выглядит твоя комната. Точно свиной хлев. Чулки уже который день болтаются в кухне на веревке. Как будто их у тебя так много и ты их показываешь каждому, кто пройдет через кухню. И где мои нитки с иголками? Вчера ты пришивала пуговицу к блузке... А теперь даже ножницы пропали...
Хилья не привыкла к такому брюзжанию. Мать делала ей иногда замечания, но всегда дружелюбно, доброжелательно. А Минна укоряла и бранила ее беспрерывно. Особенно нравилось ей унижать Хилью при гостях. Вначале она ругала ее с оглядкой, но, видя, что Хилья не дает отпора, становилась все более наглой и винила ее во всех возможных грехах и проступках. Наконец настал момент, когда мера терпения переполнилась. Это было, когда Минна ворвалась в комнату к Хилье со словами:
— Куда ты дела мою серебряную ложку? В дюжине не хватает одной ложки. Я все обыскала. Нигде не нашла. Она может быть только у тебя...
— Поди ты к черту со всеми своими ложками! Вечно я во всем виновата! А теперь еще и воровка! Потому ты, видно, и позвала меня жить сюда, что без дяди тебе пилить некого!
Это неожиданное сопротивление со стороны кроткой обычно девушки поразило Минну, словно гром с ясного неба. Минна опешила и пошла на попятный:
— Да разве я что дурное сказала?.. Зачем же дерзить-то? ' Я только хотела узнать, не видела ли ты случайно...
После полученного отпора Минна немного притихла и уже не отваживалась так часто ворчать на Хилыо. Но зато она взялась за другое. За наружность девушки и за ее манеры. Она вдруг открыла, что будто волосы у Хильи сухие и растрепанные, глаза маленькие и бесцветные, каблуки стоптанные, что она не умеет держаться за столом. И при всем этом она еще тратит последние гроши на кино и конфеты!
Когда настроение у Хильи чуточку улучшалось, Минна любой ценой старалась его испортить — хотя бы тем, что принималась вспоминать о болезни и смерти матери. Все чаще заводила она разговор о грехах и о Судном дне. Пусть Хилья заглянет в свою душу, пусть вырвет оттуда все дурные помыслы, чтобы с ней не случилось того же, что с отцом и братом.
Минна попыталась также ввести обычай — начинать и кончать каждую еду молитвой, но Хилья не любила этого и тотчас же вставала из-за стола.
— Бедное дитя, ты же настоящая язычница, никто не заботился о твоей душе, никто тебя не воспитывал, слово божие для тебя все равно, что книга за семью печатями, читаешь ты только суетные светские книжонки. Что с тобой будет? Ведь ты кончишь свою жизнь на улице. Боже милостивый! В каком нечестивом семействе ты, бедняжка, родилась! Пойдем хоть разок вместе в молельню, ты услышишь, как там служат, как поют! А до чего у нас красивый, умный проповедник! Говорит, а у самого- глаза горят. Дрожь берет, как послушаешь, словно святым духом осенит...
Как-то за обедом она принялась причитать над Хильей;
— Ах, как подумаю о твоей семье, ну просто заплакать готова. Мать твою зарыли, точно собаку, ни пастора, ни слова божьего! Как вспомню об этом, сердце кровыо обливается. Не успокоюсь, пока не закажу молебен. И вот что я тебе скажу: надо отслужить на могиле настоящую христианскую панихиду, чтобы мать твоя покоилась в освященной земле.
— Оставь мою мать в покое! — крикнула Хилья и, бросив т стол нож и вилку, вскочила. — Ты же знаешь, что она была неверующей и не хотела церковного погребения. Не позволю тебе глумиться над ее могилой!
— Вот как, глумиться! Прости ее, господи, за эти безбожные слова!
Так шли дни. Хилье всегда приходилось быть настороже, готовой к отпору. Она часто вспоминала дядю Михкеля, которому столько приходилось терпеть, воюя с этой женщиной. Минна осталась довольно равнодушна к судьбе мужа, один раз послала ему сверток с одеждой и бельем — и все.
Хилья охотно помогла бы дяде и брату, но деньги у нее уже кончались. Работы она не находила, обращаться к молодому Винналю ей было противно. Минна намекнула, что сама помолится богу, чтобы он помог Хилье. И когда через несколько дней в газете появилось объявление, что требуется молодая, образованная девушка, умеющая писать на машинке, Минна восторжествовала:
— Я помолилась — и вот результат! Разве это не перст божий!
По объявлению нужно было к девяти часам явиться в контору издательства. Чтобы опередить других, Минна уже в восемь была на месте. Но велико было ее изумление, когда она застала в вестибюле множество девушек. Их было, вероятно, более полусотни, и количество их все росло. Каждую вновь прибывшую встречали улыбкой, в которой крылось столько же. завистливой опаски, сколько и сожаления.
В девять часов открылась дверь конторы и на пороге показался сам директор издательства. Когда он увидел перед собой такое множество молодых девушек, его круглое розовое лицо расплылось в улыбке. Поправив очки, он воскликнул:
— Прекрасно! Замечательно! Прямо хоть конкурс красоты устраивай! Кого взять, кого оставить?
— Возьмите меня, я пришла первая! - крикнула одна из стоящих поближе к двери. — Я здесь уже с пяти часов.
— Мало ли что!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116