Он глубоко вздохнул и закончил:
— Ах, подчас я чувствую всеми своими нервами, что, барахтаясь тут в трясине, мы погружаемся в нее все глубже и глубже, но самим вытащить себя за волосы — на это способны только Мюнхгаузены.
Он угрюмо умолк, и взгляд у него стал отсутствующим. Таммемяги понимал, что Милиствер, как всегда, искренен в своих признаниях и что он страдает.
— Знаешь, старина, — сказал он, — такого пессимизма я за тобой не замечал даже в юношеском возрасте. По-твоему, ничего больше не остается, как взять веревку и удавиться на суку.
— Вовсе я не пессимист! — вдруг, словно проснувшись, запротестовал Милиствер. — Откуда ты взял? Сам ненавижу пессимистов.
— Так к чему же эти бесплодные сетования?
— Но что же делать, скажи?
— Действовать.
— Но как? В газетах я уже пописывал, лекции читал.
— Где?
— Ну, хоть в Обществе врачей.
— Там ты обращался к специалистам. А почему бы тебе не обратиться и к рабочим? Рабочее культурно-просветительное общество живет и действует, оно пока еще не закрыто. Ты бы мог выступить там.
— Пожалуй, да.
Это предложение сразу понравилось Милистверу. Он только сомневался, можно ли говорить свободно в присутствии полиции и сумеет ли он достаточно популярно и, если нужно, обиняками, завуалированно выразить свои мысли.
Лишь после полуночи ушел Таммемяги от Милиствера. Дождь прошел, но булыжная мостовая еще блестела от сырости. Пустые улицы затихли, лишь откуда-то доносился неторопливый стук копыт. Это извозчичья лошадь везла домой дремавшего на козлах хозяина. Августовское небо было усеяно сверкающими звездами.
«Если люди тут и погружены в сон, то, к счастью, не в очень глубокий, — подумал Таммемяги. — Растолкать их — дело недолгое. Я легко сумею разбудить старых друзей и новых знакомых, тем легче, что время становится беспокойным и сейчас не очень-то поспишь. Но руководить людьми, направлять их в нужную сторону — это посложнее...»
Время от времени Таммемяги оглядывался, но ничего подозрительного не замечал. Воздух был свеж, идти было легко и приятно.
Милиствер в приподнятом настроении расстался со своим другом. Теперь он шагал взад-вперед по комнате и, мурлыкая какую-то песенку, помогал Анне убирать со стола.
— Бросьте, хозяин, что вы... сама справлюсь.
— Но из-за меня вы сегодня не смогли лечь вовремя.
— Не беда... А кто этот гость? — спросила Анна, не сдержав любопытства.
— О, если б вы только знали, что пришлось пережить этому человеку! Когда-то мы были закадычными друзьями. Потом надолго потеряли друг друга из виду и, вообразите, теперь вдруг...
— Он тоже врач?
— Кто? Таммемяги?
Милиствер испугался, что произнес нечаянно это имя.
— Нет, нет, он не врач. Он... да в сущности я и не знаю, кто он теперь... Не спросил.
Странный человек.
— Почему странный?
— Не захотел выйти через парадную дверь.
— Ну так что ж? Двором ему ближе было.
Ответ самому ему показался неубедительным. Куда было ближе двором? Еще больше сомнения могло вызвать то, что Милиствер несколько раз повторил Анне свою просьбу никому не говорить об этом посещении.
— Кому я скажу? — ответила Анна. — Что вы...
— Фамилию эту тоже никому не называйте.
— Да что мне фамилия. — И Анна добавила шепотом: — Он, наверно, подпольщик?
— Подпольщик? — испуганно переспросил Милиствер. — Откуда вы взяли? Вовсе не подпольщик!
— Да просто пришло вдруг в голову. Когда я его выпускала из ворот, он так странно поглядел сперва в одну сторону, потом в другую, вот я и подумала... Меня вы не бойтесь, от меня таить нечего. Я умею держать язык за зубами. Слова не скажу, пусть хоть клещами вытягивают. Мне это не впервые...
Зимой двадцать четвертого года, да будет известно доктору, тоже случилось такое, о чем не дай бог проболтаться, но Анна была нема, как могила. Вместе со своей сестрой она укрывала двух красных, бежавших после восста
ния из Таллина. Они с сестрой кормили их и, что труднее, добывали им лыжи. Одного из красных схватили при бегстве и расстреляли, другой спасся. Допытывались у нее и у сестры об этих красных, но ни черта не узнали.
— Я еще ни одной душе не говорила об этом... Вам первому сказала. Вам я доверяю.
— Доверяете? Мне?
— Вас это удйвляет?
— Вы хотите, чтобы и я доверял вам? А что, если я выболтаю вашу тайну?
— Вы этого не сделаете, я знаю. Вы ведь и сами красный.
— Я? Красный? Почему вы так думаете?
— Народ говорит.
Она сказала, что слышала это от прислуги доктора Карбуса. А та слышала. от своего хозяина, который говорил, что Милиствер будто бы хотел пролезть в главные врачи клиники, да разве такого утвердят, ведь он красный.
Милиствер нахмурился. Черт бы побрал всех этих сплетников.
Он ушел в кабинет, сердито скомкал полученное днем письмо и бросил под стол в корзину. Потом уселся на стуле и, вытянув ноги, принялся барабанить пальцами по столу. Мысль о Таммемяги снова вернула ему спокойствие, и в голове у него начали проноситься отрывки из лекции, которую он прочтет в Рабочем культурно-просветительном обществе... Его слушают, он вдохновляется, слова его зажигают слушателей, ему аплодируют. Сотни сияющих глаз глядят на него, он впервые ощущает, что такое народ... Хоть он и уверял сегодня Таммемяги, что много соприкасался с народом, но это не так. Нет, он встречался, только с отдельными людьми, а это еще не народ.
Что-то зашуршало под столом. Милиствер заглянул туда и увидел, что скомканный и брошенный конверт не попал в корзину, а красовался на полу и начал расправляться. Проклятый! Чтоб ни кусочка от него не осталось!
Он побежал в кухну, сунул письмо в плиту и поджег. Понту, спавшая в углу, открыла глаза, но не шевельнулась.
— Анна, приготовьте мне рюкзак. Рано утром поеду на охоту!
Едва Понту услышала эти слова, как вскочила, точно ужаленная.
— В каком часу будить вас? — спросила Анна.
— Будить не нужно! Все равно не засну.
Анна только головой покачала.
Еще затемно Милиствер вместе с собакой вышел из дому.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сколько раз уже Рут Кянд ходила на вокзал встречать Пауля — и все напрасно. Каждый раз — новое разочарование, а тоска по нему все растет. До отъезда Пауля на лагерный сбор они виделись почти каждый день, и дружба между ними стала такой тесной, что их уже считали неразлучной парой. А ведь их знакомство длилось лишь несколько месяцев. Оно началось в один из воскресных дней раннего лета, когда Паулю пришлось поехать за город к одному из своих приятелей. Сойдя на станции Метсакуру, он увидел шагавшую впереди молодую девушку с переполненной сумкой в руке. Эту девушку в светло-зеленом платье он приметил еще в вагоне, где глаза их не раз встречались.
Прибавив шагу, Пауль догнал девушку, когда та уже свернула на лесную дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116