Никто из зрителей не вмешался. Некоторые даже зааплодировали.
Когда поспешивший на кухню хозяин кинул взгляд в комнату экономки, он увидел на постели Асту; с обожженным, почерневшим ртом она корчилась от боли и стонала.
— Соляной кислотой, - сказала экономка. — Бог знает, где она ее достала. Когда я вошла, пузырек уже валялся на полу. Весь вечер у меня было дурное предчувствие... Она выглядела такой странной. Боже мой, что теперь делать? Что делать?
— Ступайте, сейчас же приведите доктора Карбуса! — приказал Винналь. — Нашла место, где устраивать скандал, чтобы все видели и слышали! Но чтоб никто не узнал! Бога ради, не устраивайте паники! Ступайте тихонько и шепните врачу на ухо!
Винналь закрыл дверь и, сунув пальцы в жилетные карманы, стал посреди кухни, дожидаясь экономки. Та вернулась и сообщила, что господин Карбус пьян и спит мертвым сном, помощи от него ждать нечего.
— Тогда ступайте и вызовите по телефону любого врача! Пусть войдет черным ходом. А нас больше не беспокойте !
Было не легко достать врача в воскресную ночь. Кто сказался больным, кого дома не было, у кого телефон не отвечал. Наконец нашелся один, который согласился прийти.
Наверху продолжалась пьяная оргия, а внизу танцы, когда пришел доктор Милиствер.
— Как же это вы?.. - сказал он, осматривая больную, в которой узнал официантку из кафе, где ему приходилось бывать. Он не раз болтал с ней о том, о сем, когда она, подавая кофе, была в хорошем настроении. - Ничего, ничего, мы вас вылечим!
Больная противилась, когда врач заставил ее глотать сырые яйца. Пусть ей дадут умереть, пусть не мучат больше.
— Но ведь вы не умрете от этого. Вы только боль себе причинили. К чему напрасно мучиться?
— Я не хочу жить! Пусть живут другие, а я не хочу, не могу...
После долгих уговоров она проглотила наконец все, что ей давали. Боли утихли, и больная понемногу успокоилась. Милиствер присел у кровати и, задержав руку девушки после того, как дослушал ее пульс, разговаривал с ней, точно с ребенком.
— Боли пройдут, вы скоро выздоровеете и начнете новую жизнь, а все старое забудете, — успокаивал он больную.
— На этот раз можете вылечить меня, если вам хочется... Но когда-нибудь я все равно лишу себя жизни, - упрямо твердила больная.
— Вместе со здоровьем придут новые мысли и жизнь опять покажется прекрасной...
— Я не могу, не могу больше.
В больной проснулась жалость к себе, она отвернулась к стене и зарыдала. Милиствер тихонько поглаживал ее руку. Много повидав в жизни слез и утеряв излишнюю чувствительность, он на этот раз все же был растроган. Больная инстинктивно почувствовала это и удивилась. Она повернула голову, взглянула на врача и узнала его. Министверу показалось, будто в глазах девушки мелькнула искорка прежней жизнерадостности, и это его обрадовало.
Уходя, он прочел во взгляде девушки, устремленном на него, благодарность и в то же время отчаяние и мольбу о помощи. Как экономка, так и горничная говорили Министверу об Асте только плохое. «Красовалась тут, словно пава какая. Вообразила себя невесть какой принцессой. Вот и получила поделом!»
Но чем больше Милиствер слышал дурного, тем сильнее хотелось ему вырвать больную из этого гибельного окружения, отвоевать ее для жизни.
Он незаметно вышел через черный ход и, спускаясь по темной лестнице, услышал в саду голоса:
— Где ты там? Не отставай. Еще простудишься.
— Постой, постой, куда торопиться! Когда... ик... Когда я был помоложе так мне десять бутылок... Что такое десять бутылок? Скажешь себе: «Раз!» —и нету... и все... ик... Сбегаешь кое-куда, и больше никаких забот... хоть снова начинай... А теперь что? Эх, старость, старость!
— Какая там старость? Ты погляди на юбиляра! Одной ногой уже в могиле, а на другой за девочками скачет! Бери с него пример.
Разговор перешел на Асту. Подумаешь, цаца какая, погладили разок против шерсти, так она уже и жить не хочет.
— А все-таки красивая она девка!
— Красивая... ик... А видишь, до чего грех... доводит... Кто знает., выживет ли.
— А ты бы на всякий случай причастил ее.
— Надо бы... ик... Постой, я еще попытаюсь... Ох, уж эта молодежь! Так напоить...
Прошло какое-то время, прежде чем пробсту удалось избавиться от лишнего груза. Его приятель во фраке, прислонившись к стволу дерева, поглядел на освещенный дом и глубоко вздохнул.
Спустя несколько минут оба — один маленький и тощий, другой большой и толстый, - обнявшись, побрели к парадному входу.
— Причастить ее, говоришь? Теперь, пожалуй...
Другой неверным голосом затянул песню. Пробст подтянул ему мощным басом, и в тишине ночи послышалось.
Снова я вам повторю: Молодость - дивное время, Молодости не вернешь!
Милиствера словно хлестнули по лицу грязной тряпкой.
— Свиньи! — процедил он сквозь зубы и вытер лицо носовым платком.
Выйдя из ворот, он быстро направился к стоянке такси, решив увезти Асту из этого омута.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Винналь, все еще чувствовавший усталость после своего дня рождения, прилег у себя в кабинете на диване. Но недолго он смог предаваться отдыху, вскоре его опять начал мучить страх, вызванный на этот раз паникой среди местных немцев. Они поспешно бежали из той страны, где прожили господами около семисот лет. Тут было что-то загадочное и устрашающее. К чему бы такая спешка? Уж не к войне ли? Правда, Потерман утверждал, что немецкий капитал не уйдет отсюда, — но можно ли верить этому? И Винналь опять переживал мучительную тревогу из-за своего имущества, которое могло погибнуть в военном урагане. И потом эти рабочие — с каждым днем они наглеют... Да, почва колеблется все более. Добром это не кончится. Надо бы удрать. Но куда? Куда? За какую-нибудь сотню крон можно, конечно, легко превратиться в немца и податься в Германию, но эта перспектива казалась мало привлекательной. Польскому консулу переселиться в Познань, насильственно отнятую у поляков, — нет, это не годится. Уж лучше какой- либо тихий, нейтральный уголок Европы, вроде Швейцарии с ее горами, куда уже успел удрать бывший министр иностранных дел, или Швеция, которая находится так близко...
Ощущение, что медлить нельзя ни минуты, сделалось таким гнетущим и мучительным, что лоб Винналя покрылся холодным потом. Немедленно нужно бежать отсюда, немедленно предпринять что-либо... Но все существо сто было словно парализовано.
Из этого паралича вывела Винналя горничная, сообщившая, что пришел мастер Воореп, желающий повидать хозяина.
«Неужели опять дурные новости?» — испуганно подумал Винналь, встал и угрюмо вышел в зал, где при слабом освещении электрических свеч в стенных канделябрах лавровые деревья и белые хризантемы отбрасывали таинственные тени, напоминая о смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Когда поспешивший на кухню хозяин кинул взгляд в комнату экономки, он увидел на постели Асту; с обожженным, почерневшим ртом она корчилась от боли и стонала.
— Соляной кислотой, - сказала экономка. — Бог знает, где она ее достала. Когда я вошла, пузырек уже валялся на полу. Весь вечер у меня было дурное предчувствие... Она выглядела такой странной. Боже мой, что теперь делать? Что делать?
— Ступайте, сейчас же приведите доктора Карбуса! — приказал Винналь. — Нашла место, где устраивать скандал, чтобы все видели и слышали! Но чтоб никто не узнал! Бога ради, не устраивайте паники! Ступайте тихонько и шепните врачу на ухо!
Винналь закрыл дверь и, сунув пальцы в жилетные карманы, стал посреди кухни, дожидаясь экономки. Та вернулась и сообщила, что господин Карбус пьян и спит мертвым сном, помощи от него ждать нечего.
— Тогда ступайте и вызовите по телефону любого врача! Пусть войдет черным ходом. А нас больше не беспокойте !
Было не легко достать врача в воскресную ночь. Кто сказался больным, кого дома не было, у кого телефон не отвечал. Наконец нашелся один, который согласился прийти.
Наверху продолжалась пьяная оргия, а внизу танцы, когда пришел доктор Милиствер.
— Как же это вы?.. - сказал он, осматривая больную, в которой узнал официантку из кафе, где ему приходилось бывать. Он не раз болтал с ней о том, о сем, когда она, подавая кофе, была в хорошем настроении. - Ничего, ничего, мы вас вылечим!
Больная противилась, когда врач заставил ее глотать сырые яйца. Пусть ей дадут умереть, пусть не мучат больше.
— Но ведь вы не умрете от этого. Вы только боль себе причинили. К чему напрасно мучиться?
— Я не хочу жить! Пусть живут другие, а я не хочу, не могу...
После долгих уговоров она проглотила наконец все, что ей давали. Боли утихли, и больная понемногу успокоилась. Милиствер присел у кровати и, задержав руку девушки после того, как дослушал ее пульс, разговаривал с ней, точно с ребенком.
— Боли пройдут, вы скоро выздоровеете и начнете новую жизнь, а все старое забудете, — успокаивал он больную.
— На этот раз можете вылечить меня, если вам хочется... Но когда-нибудь я все равно лишу себя жизни, - упрямо твердила больная.
— Вместе со здоровьем придут новые мысли и жизнь опять покажется прекрасной...
— Я не могу, не могу больше.
В больной проснулась жалость к себе, она отвернулась к стене и зарыдала. Милиствер тихонько поглаживал ее руку. Много повидав в жизни слез и утеряв излишнюю чувствительность, он на этот раз все же был растроган. Больная инстинктивно почувствовала это и удивилась. Она повернула голову, взглянула на врача и узнала его. Министверу показалось, будто в глазах девушки мелькнула искорка прежней жизнерадостности, и это его обрадовало.
Уходя, он прочел во взгляде девушки, устремленном на него, благодарность и в то же время отчаяние и мольбу о помощи. Как экономка, так и горничная говорили Министверу об Асте только плохое. «Красовалась тут, словно пава какая. Вообразила себя невесть какой принцессой. Вот и получила поделом!»
Но чем больше Милиствер слышал дурного, тем сильнее хотелось ему вырвать больную из этого гибельного окружения, отвоевать ее для жизни.
Он незаметно вышел через черный ход и, спускаясь по темной лестнице, услышал в саду голоса:
— Где ты там? Не отставай. Еще простудишься.
— Постой, постой, куда торопиться! Когда... ик... Когда я был помоложе так мне десять бутылок... Что такое десять бутылок? Скажешь себе: «Раз!» —и нету... и все... ик... Сбегаешь кое-куда, и больше никаких забот... хоть снова начинай... А теперь что? Эх, старость, старость!
— Какая там старость? Ты погляди на юбиляра! Одной ногой уже в могиле, а на другой за девочками скачет! Бери с него пример.
Разговор перешел на Асту. Подумаешь, цаца какая, погладили разок против шерсти, так она уже и жить не хочет.
— А все-таки красивая она девка!
— Красивая... ик... А видишь, до чего грех... доводит... Кто знает., выживет ли.
— А ты бы на всякий случай причастил ее.
— Надо бы... ик... Постой, я еще попытаюсь... Ох, уж эта молодежь! Так напоить...
Прошло какое-то время, прежде чем пробсту удалось избавиться от лишнего груза. Его приятель во фраке, прислонившись к стволу дерева, поглядел на освещенный дом и глубоко вздохнул.
Спустя несколько минут оба — один маленький и тощий, другой большой и толстый, - обнявшись, побрели к парадному входу.
— Причастить ее, говоришь? Теперь, пожалуй...
Другой неверным голосом затянул песню. Пробст подтянул ему мощным басом, и в тишине ночи послышалось.
Снова я вам повторю: Молодость - дивное время, Молодости не вернешь!
Милиствера словно хлестнули по лицу грязной тряпкой.
— Свиньи! — процедил он сквозь зубы и вытер лицо носовым платком.
Выйдя из ворот, он быстро направился к стоянке такси, решив увезти Асту из этого омута.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Винналь, все еще чувствовавший усталость после своего дня рождения, прилег у себя в кабинете на диване. Но недолго он смог предаваться отдыху, вскоре его опять начал мучить страх, вызванный на этот раз паникой среди местных немцев. Они поспешно бежали из той страны, где прожили господами около семисот лет. Тут было что-то загадочное и устрашающее. К чему бы такая спешка? Уж не к войне ли? Правда, Потерман утверждал, что немецкий капитал не уйдет отсюда, — но можно ли верить этому? И Винналь опять переживал мучительную тревогу из-за своего имущества, которое могло погибнуть в военном урагане. И потом эти рабочие — с каждым днем они наглеют... Да, почва колеблется все более. Добром это не кончится. Надо бы удрать. Но куда? Куда? За какую-нибудь сотню крон можно, конечно, легко превратиться в немца и податься в Германию, но эта перспектива казалась мало привлекательной. Польскому консулу переселиться в Познань, насильственно отнятую у поляков, — нет, это не годится. Уж лучше какой- либо тихий, нейтральный уголок Европы, вроде Швейцарии с ее горами, куда уже успел удрать бывший министр иностранных дел, или Швеция, которая находится так близко...
Ощущение, что медлить нельзя ни минуты, сделалось таким гнетущим и мучительным, что лоб Винналя покрылся холодным потом. Немедленно нужно бежать отсюда, немедленно предпринять что-либо... Но все существо сто было словно парализовано.
Из этого паралича вывела Винналя горничная, сообщившая, что пришел мастер Воореп, желающий повидать хозяина.
«Неужели опять дурные новости?» — испуганно подумал Винналь, встал и угрюмо вышел в зал, где при слабом освещении электрических свеч в стенных канделябрах лавровые деревья и белые хризантемы отбрасывали таинственные тени, напоминая о смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116