В перестрелке была ранена случайно ехавшая в этой машине дочь профессора Кянда, а с вражеской стороны пострадал известный шпик Оскар Каарт.
— Он, наверно, и сознался во всем?
— Нет, его еще не успели допросить, он довольно тяжело ранен.
— Кто же?
— У этого раненого шпика застали некоего Китса. Тот кое в чем сознался. Наверно, надеялся этим облегчить свою участь.
— Кто? Биллем Ките? Этот литератор?
— Должно быть, тот самый. Он, правда, утверждал, что на совещание попал случайно. Туда его якобы привел его шурин Винналь, начальник кайтселийта. Тот будто бы имел намерение делегировать Китса за границу, переправив его через залив с возчиками спирта.
— Значит, уже организуются? Поднимают голову? А сам Винналь?
— Его еще не поймали.
Видимо, враги революции и народа все же оказались активнее, чем предполагал Пауль. Они выползли, точно сороконожки из заплесневевшего угла, по которому прошлась метла. А в щелях их оставалось еще больше. Какой злобой они переполнены! Не удивительно, что они не остановятся перед кровавой местью. Это еще только начало.. Осторожность! Бдительность! Как легко и сам он мог стать их жертвой. Часть выброшенных за борт уже переплывает на другой берег, в другие страны, где их с восторгом встретит оголтелая стая профессиональных эмигрантов, раздувающих крестовую войну против коммунизма, чьи чемоданы и сундуки вместе с тем всегда готовы к возвращению. До смертного часа они не примирятся с тем, что потеряли рай, где свободно могли командовать другими, держать их под своей лапой, и с тем, что расшвыряли их теплые гнездовья, которые сами они считали цитаделями культуры... Сколько волков напялит теперь овечьи шкуры! Как отвратительно, что он еще недавно сидел с такими за одним столом.
Как только Пауль добрался до родного города, он тотчас же поспешил в клинику навестить Рут. Когда он поднимался по лестнице, ему встретился одетый в белый халат профессор Кянд, который, однако, так был погружен в свои мысли, что и не заметил Пауля.
— -Как она? — спросил Пауль, остановив профессора.
— Ах, это вы?.. Вот видите, господин Риухкранд, куда мы докатились!
Это звучало почти как обвинение. Впрочем, нет, потому что профессор продолжал:
— Кто бы мог подумать такое о Китсе! Он — с этими мерзавцами ! Что ему пришло в голову ? Это позор и для меня. Ведь он был когда-то моим учеником... А теперь ?.. Поверить трудно! А ведь он казался мне не таким уж дурным человеком...
— Хорошим или дурным, — ответил Пауль, — это теперь не вопрос характера, это политический вопрос.
— Вы правы. Когда-то я уже пытался провести черту между собой и некоторыми своими знакомыми. Теперь мне придется сделать это более решительно. Но куда это в конце концов приведет меня? Останусь, пожалуй, совсем один.
— Как один? Разве мало хороших людей?
— Нет, но я уже не так молод, чтобы срастись с новым поколением.
В эту минуту мимо них прошел доктор Милиствер.
— О, кого я вижу! Товарищ Риухкранд! — воскликнул он, останавливаясь и крепко пожимая руку Паулю.
— Ну, разве не замечательную они проделали работу? — восторженно произнес он, обращаясь к профессору Кянду. — Всего три дня — и мы уже граждане Советского Союза!
— Но еще не советские люди, — ответил профессор. — До этого не дойдешь за три дня. И сможет ли вообще так развиться человек вроде меня?
— Сможет, сможет! — с энтузиазмом воскликнул Милиствер, дружески обнимая профессора.
— Вам' хорошо говорить, вы полны энергии, воодушевления. А я? Вот видите, какой меня опять постиг удар... Единственное дитя — и кто знает...
— На удар ответим двойным ударом! — сказал Пауль.— А Рут? Она ведь поправляется? Не правда ли? — обратился он к доктору.
— Должна поправиться! У меня такая вера, или, если хотите, суеверие, что если она быстро поправится, то и вся наша жизнь пойдет по правильному пути.
— Иначе и быть не может! — сказал Пауль.
Как бы и профессору Кянду хотелось заразиться их энтузиазмом !
— Счастливые люди! — с печальной улыбкой вздохнул он.
Когда Пауль открыл дверь больничной палаты, он увидел, что Рут спокойно лежит на кровати и спит. Ее смертельно бледное лицо оживлялось лишь темной полоской ресниц и влажным локоном, прилипшим ко лбу. Солнце бросило светлый четырехугольник на выкрашенную в синий цвет стену, придававший всей палате вид веселой детской. Рядом с кроватью, на столике, покрытом белой скатертной, стояла ваза с красными гвоздиками.
Услышав шаги, Рут открыла глаза. С минутку она неподвижно глядела на пришедшего, словно не узнавая его или не веря своим глазам, а затем сделала резкое движение, чтобы подняться. Но голова девушки тотчас же упала на подушку, а по лицу скользнуло выражение боли, растворившееся в улыбке.
— Ты! Наконец-то!
Пауль наклонился, прикоснувшись губами к ее руке, лежавшей на одеяле.
Вблизи лицо и рука Рут показались еще бледнее. Губы ее были так бескровны, что Пауль усомнился в оптимистическом заключении врача.
Он присел на край кровати, взяв руку Рут в свою.
— Как хорошо, — сказала больная.
Не желая утомлять ее вопросами, Пауль сам начал рассказывать обо всем, что случилось за это время, избегая говорить о кровавом столкновении в лесу и обо всем таком, что могло разбередить в Рут печальные воспоминания.
— Это те самые гвоздики? — спросил он, снимая со стола
вазу.
— Да, те самые... Их нашли у меня... Гляжу на них, и вспоминается маленькая девочка, передававшая их тебе, народ, его воодушевление, ты... И у меня сил прибавляется для поправки...
— Ты должна быстро поправляться. А тогда отправим тебя в какой-нибудь санаторий набираться здоровья... И когда ты совсем выздоровеешь, ты продолжишь учебу окончишь университет и, быть может, поедешь в Москву, чтобы пополнить свои знания...
— А ты?
— Я? Я что? Я, может быть, снова вернусь к своей прежней профессии. Ты будешь лечить людей, а я учить их. Ты будешь бороться с болезнями, а я — с предрассудками и пережитками. Чтобы вырос новый человек, глубоко идейный, активный, здоровый и жизнерадостный! Работа эта не легка, но как увлекательна!
Пауль еще долго говорил о своих мечтах и планах, глаза его были устремлены куда-то вдаль, и в них отражалось зарево будущего. Рут жадно следила за его речью, пока не устала. Голос Пауля доносился еще точно издалека, словно сквозь туман виделось ей его радостное лицо, а затем веки смежились, рука ослабела — она заснула.
В памяти Пауля воскресла знакомая картина. Так точно он сидел на краю материнской кровати, так рисовал ей прекрасные картины будущего! Внимательно вглядываясь в Рут, он даже нашел в ее лице сходство с матерью: та же ласковая улыбка, то же выражение доброты. И разве все ее существо не было проникнуто тем же доверием, той же верой в Пауля?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Он, наверно, и сознался во всем?
— Нет, его еще не успели допросить, он довольно тяжело ранен.
— Кто же?
— У этого раненого шпика застали некоего Китса. Тот кое в чем сознался. Наверно, надеялся этим облегчить свою участь.
— Кто? Биллем Ките? Этот литератор?
— Должно быть, тот самый. Он, правда, утверждал, что на совещание попал случайно. Туда его якобы привел его шурин Винналь, начальник кайтселийта. Тот будто бы имел намерение делегировать Китса за границу, переправив его через залив с возчиками спирта.
— Значит, уже организуются? Поднимают голову? А сам Винналь?
— Его еще не поймали.
Видимо, враги революции и народа все же оказались активнее, чем предполагал Пауль. Они выползли, точно сороконожки из заплесневевшего угла, по которому прошлась метла. А в щелях их оставалось еще больше. Какой злобой они переполнены! Не удивительно, что они не остановятся перед кровавой местью. Это еще только начало.. Осторожность! Бдительность! Как легко и сам он мог стать их жертвой. Часть выброшенных за борт уже переплывает на другой берег, в другие страны, где их с восторгом встретит оголтелая стая профессиональных эмигрантов, раздувающих крестовую войну против коммунизма, чьи чемоданы и сундуки вместе с тем всегда готовы к возвращению. До смертного часа они не примирятся с тем, что потеряли рай, где свободно могли командовать другими, держать их под своей лапой, и с тем, что расшвыряли их теплые гнездовья, которые сами они считали цитаделями культуры... Сколько волков напялит теперь овечьи шкуры! Как отвратительно, что он еще недавно сидел с такими за одним столом.
Как только Пауль добрался до родного города, он тотчас же поспешил в клинику навестить Рут. Когда он поднимался по лестнице, ему встретился одетый в белый халат профессор Кянд, который, однако, так был погружен в свои мысли, что и не заметил Пауля.
— -Как она? — спросил Пауль, остановив профессора.
— Ах, это вы?.. Вот видите, господин Риухкранд, куда мы докатились!
Это звучало почти как обвинение. Впрочем, нет, потому что профессор продолжал:
— Кто бы мог подумать такое о Китсе! Он — с этими мерзавцами ! Что ему пришло в голову ? Это позор и для меня. Ведь он был когда-то моим учеником... А теперь ?.. Поверить трудно! А ведь он казался мне не таким уж дурным человеком...
— Хорошим или дурным, — ответил Пауль, — это теперь не вопрос характера, это политический вопрос.
— Вы правы. Когда-то я уже пытался провести черту между собой и некоторыми своими знакомыми. Теперь мне придется сделать это более решительно. Но куда это в конце концов приведет меня? Останусь, пожалуй, совсем один.
— Как один? Разве мало хороших людей?
— Нет, но я уже не так молод, чтобы срастись с новым поколением.
В эту минуту мимо них прошел доктор Милиствер.
— О, кого я вижу! Товарищ Риухкранд! — воскликнул он, останавливаясь и крепко пожимая руку Паулю.
— Ну, разве не замечательную они проделали работу? — восторженно произнес он, обращаясь к профессору Кянду. — Всего три дня — и мы уже граждане Советского Союза!
— Но еще не советские люди, — ответил профессор. — До этого не дойдешь за три дня. И сможет ли вообще так развиться человек вроде меня?
— Сможет, сможет! — с энтузиазмом воскликнул Милиствер, дружески обнимая профессора.
— Вам' хорошо говорить, вы полны энергии, воодушевления. А я? Вот видите, какой меня опять постиг удар... Единственное дитя — и кто знает...
— На удар ответим двойным ударом! — сказал Пауль.— А Рут? Она ведь поправляется? Не правда ли? — обратился он к доктору.
— Должна поправиться! У меня такая вера, или, если хотите, суеверие, что если она быстро поправится, то и вся наша жизнь пойдет по правильному пути.
— Иначе и быть не может! — сказал Пауль.
Как бы и профессору Кянду хотелось заразиться их энтузиазмом !
— Счастливые люди! — с печальной улыбкой вздохнул он.
Когда Пауль открыл дверь больничной палаты, он увидел, что Рут спокойно лежит на кровати и спит. Ее смертельно бледное лицо оживлялось лишь темной полоской ресниц и влажным локоном, прилипшим ко лбу. Солнце бросило светлый четырехугольник на выкрашенную в синий цвет стену, придававший всей палате вид веселой детской. Рядом с кроватью, на столике, покрытом белой скатертной, стояла ваза с красными гвоздиками.
Услышав шаги, Рут открыла глаза. С минутку она неподвижно глядела на пришедшего, словно не узнавая его или не веря своим глазам, а затем сделала резкое движение, чтобы подняться. Но голова девушки тотчас же упала на подушку, а по лицу скользнуло выражение боли, растворившееся в улыбке.
— Ты! Наконец-то!
Пауль наклонился, прикоснувшись губами к ее руке, лежавшей на одеяле.
Вблизи лицо и рука Рут показались еще бледнее. Губы ее были так бескровны, что Пауль усомнился в оптимистическом заключении врача.
Он присел на край кровати, взяв руку Рут в свою.
— Как хорошо, — сказала больная.
Не желая утомлять ее вопросами, Пауль сам начал рассказывать обо всем, что случилось за это время, избегая говорить о кровавом столкновении в лесу и обо всем таком, что могло разбередить в Рут печальные воспоминания.
— Это те самые гвоздики? — спросил он, снимая со стола
вазу.
— Да, те самые... Их нашли у меня... Гляжу на них, и вспоминается маленькая девочка, передававшая их тебе, народ, его воодушевление, ты... И у меня сил прибавляется для поправки...
— Ты должна быстро поправляться. А тогда отправим тебя в какой-нибудь санаторий набираться здоровья... И когда ты совсем выздоровеешь, ты продолжишь учебу окончишь университет и, быть может, поедешь в Москву, чтобы пополнить свои знания...
— А ты?
— Я? Я что? Я, может быть, снова вернусь к своей прежней профессии. Ты будешь лечить людей, а я учить их. Ты будешь бороться с болезнями, а я — с предрассудками и пережитками. Чтобы вырос новый человек, глубоко идейный, активный, здоровый и жизнерадостный! Работа эта не легка, но как увлекательна!
Пауль еще долго говорил о своих мечтах и планах, глаза его были устремлены куда-то вдаль, и в них отражалось зарево будущего. Рут жадно следила за его речью, пока не устала. Голос Пауля доносился еще точно издалека, словно сквозь туман виделось ей его радостное лицо, а затем веки смежились, рука ослабела — она заснула.
В памяти Пауля воскресла знакомая картина. Так точно он сидел на краю материнской кровати, так рисовал ей прекрасные картины будущего! Внимательно вглядываясь в Рут, он даже нашел в ее лице сходство с матерью: та же ласковая улыбка, то же выражение доброты. И разве все ее существо не было проникнуто тем же доверием, той же верой в Пауля?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116