, — сказал Маурер и подумал, что нечего этому щенку учить старого пса, его газеты и раньше умели обливать помоями кого надо, сумеют и впредь. — Вы несколько опоздали со своим предложением, — соврал он Шеферу. — На днях в одной их моих газет появится целая серия ядовитых фельетонов под общим заголовком «Зверинец». Мы подумали и о профессоре Кянде. Его поведение для нас не новость. Напрасно вы меня, старую лису, учите...
Сразу же после обеда Маурер засеменил в редакцию своей либеральной газеты, чтоб дать там нужные указания.
А несколько дней спустя в газете «Кодумаа» появился пасквиль под заголовком «Петух на пеньке» . В нем аллегорически говорилось об одной домашней птице, о пернатом обольстителе, хвастливом, лживом плуте.
Что могло быть общего у профессора Кянда с этой птицей? Он прожил свою жизнь честно и не ухаживал за женщинами. И все же в пасквиле намекалось на сходство между Кяндом и Петухом на пеньке. Что же до карикатур, то они открыто на него указывали. Петух с большим гребнем вырыл проход под оградой из колючей проволоки и приглашал свою большую куриную семью перейти на другую сторону. На курах были белые студенческие шапочки. К большому пню прислонен был зонтик, тот предмет, с которым профессор Кянд никогда не расставался, разгуливая с ним в дождь и в вёдро, а на пне лежала всем знакомая широкополая шляпа профессора. В статье говорилось и об ученике Петуха на пеньке, о молодом петушке-задире, заклевавшем, насмерть одного старого петуха и посаженном за это в клетку. По-видимому, имелся в виду Риухкранд.
Когда преподаватель входил в аудиторию, студенты обычно приветствовали его шарканьем подошв. На этот раз ноги у слушателей профессора Кянда были словно парализованы. Необычная настороженная тишина, длившаяся всю лекцию, поразила его. Если б он присмотрелся, то заметил бы на лицах /девушек растерянность, а на лицах юношей усмешки. В комнате для преподавателей коллеги сторонились его и не заговаривали с ним. А в кафе, куда он зашел после лекции, все смотрели на него как-то отчужденно, словно на какое-то чудище. Многие, нагнувшись друг к другу, зашептались, не сводя с профессора глаз. Кянд сходил даже в гардероб, чтоб поглядеть на себя в большое зеркало и убедиться, что все в порядке: все пуговицы застегнуты, галстук на месте, лицо не запачкано. Он заказал кофе и для развлечения принялся решать кроссворд в свежем номере иллюстрированной газеты. У его стола появился Пийбер с газетой в руках и спросил, прочел ли уже профессор подвал.
— Я нахожу, что это вершина бесстыдства! — добавил он возмущенно.
Кянд бегло просмотрел статью и, недоумевая, спросил:
— Почему вершина бесстыдства? Вы думаете, что тут целят в меня? Пень, Петух на пеньке... Случайное совпадение — и больше ничего.
— Да, но присмотритесь к карикатурам!
Кянд весь покраснел, узнав свой зонтик, шляпу и даже трубку. Он принялся более внимательно читать пасквиль и нашел в нем описание некоторых своих черточек. Но правды во всем этом было не более, чем требовалось для убедительности лжи. Вначале профессор был сильно расстроен, но вскоре оправился и воскликнул:
— Обольститель и ловелас? Лгун? Плут? И это не кто иной, как я? Я? Кто же этому поверит?
— Но, как видите, многие все же верят. Если вы промолчите, они решат, что это вовсе не клевета, а сущая правда.
— Начнешь опровергать да оправдываться, так станешь еще большим посмешищем.
— Да, но вы учтите, что последует продолжение серии. Она ведь только началась. С самого начала нужно бы положить ей конец, — сказал Пийбер, видимо опасавшийся, что когда-нибудь очередь дойдет и до него. — Не могу понять, откуда у людей столько злобы. Или Маурер надеется поднять таким способом тираж своих газет?
— Нет, по-моему, — ответил, подумав, Кянд, — корни прячутся гораздо глубже... А что касается вас, то вам бояться нечего. В «Зверинец» вы не попадете.
— Вы думаете?
В вопросе Пийбера одновременно послышались и радость и обида.
— Конечно. Вы не так опасны. Напротив, со своим примиренчеством вы кажетесь им вполне приемлемым.
— Вовсе я не такой уж примиренец, — запротестовал Пийбер. — Вы не можете утверждать, что я мирюсь с существующим строем. Я ли не выступал в печати против засилия цензуры? Я ли не требовал свобод?
— Чего еще требовать? Как видите, существует даже свобода клеветы! — с горечью воскликнул Кянд и, швырнув газету на стол, поднялся, чтоб уйти. Он взял свою широкополую шляпу и зонтик. Надо же, чтоб и они были при нем!
Он поспешно покинул кафе и, купив злополучный номер газеты, пошел домой, чтоб основательно изучить пасквиль.
Чем тщательней он: его перечитывал, тем больше убеждался в том, что преподнесенная ему порция яда была не так уже ничтожна. Чувство неловкости все больше овладевало им, и он потерял покой.
Пойди докажи людям, что ты не мошенник. Они всегда верят, когда о других говорят плохое. Они просто жаждут этого, ибо чем больше слышат о других плохого, тем лучше, выше кажутся они самим себе. Злорадство слаще радости. А похвала другому вонзается в сердце, словно тупой нож.
«Нет, этого дела нельзя так оставить! Надо что-то предпринять! Но что? Что? Подать на редактора в суд и добиться, чтоб его наказали? Но к услугам противной стороны всегда имеются лучшие адвокаты, она может подкупить судей и без особого труда доказать, что у Петуха на пеньке нет ничего общего с профессором Кяндом. И в результате окажешься в еще более смешном положении... А газета, описывая ход процесса, еще громче раструбит клевету.
Если бы Кянд оставался скромным ученым, не интересующимся политикой, его бы никто не тронул, но после того, как он осмелился выглянуть из-за своей двери, он увидел непреодолимые противоречия и борьбу между двумя лагерями, и начал добираться до скрытых корней этой борьбы, ему тут же нанесли удар в лицо, чтоб он поскорее убрался в свою раковину. Но пусть над ним хихикают сколько угодно, к честному грязь не пристанет!
И, пытаясь обрести спокойствие, он решил не реагировать на атаку, как бы показывая этим, что клевета не попала в цель. Но это успокоило его ненадолго, и внутренний голос сказал ему: «Не прячь голову в песок, словно страус, взгляни правде в лицо!»
Кянд вновь ощутил непосильную тяжесть. Он потерял покой и сон. Он не мог даже читать. Он стал мрачным и раздражался из-за каждого пустяка.
— Долго ты будешь мучиться? — спросила его
жена. — Сделай что-нибудь. Господи, неужто на свете правды нет? Долго еще будут преследовать и порочить честных людей? Разве ты один такой... Возьми того же Пауля... Смотри, как Рут из-за него изводится. То всегда была такая веселая, радостная, а теперь словно тень стала. Съездил бы ты в Таллин, сходил к премьер-министру — вы же знакомы — и рассказал все, — он должен понять, где правда, а где несправедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Сразу же после обеда Маурер засеменил в редакцию своей либеральной газеты, чтоб дать там нужные указания.
А несколько дней спустя в газете «Кодумаа» появился пасквиль под заголовком «Петух на пеньке» . В нем аллегорически говорилось об одной домашней птице, о пернатом обольстителе, хвастливом, лживом плуте.
Что могло быть общего у профессора Кянда с этой птицей? Он прожил свою жизнь честно и не ухаживал за женщинами. И все же в пасквиле намекалось на сходство между Кяндом и Петухом на пеньке. Что же до карикатур, то они открыто на него указывали. Петух с большим гребнем вырыл проход под оградой из колючей проволоки и приглашал свою большую куриную семью перейти на другую сторону. На курах были белые студенческие шапочки. К большому пню прислонен был зонтик, тот предмет, с которым профессор Кянд никогда не расставался, разгуливая с ним в дождь и в вёдро, а на пне лежала всем знакомая широкополая шляпа профессора. В статье говорилось и об ученике Петуха на пеньке, о молодом петушке-задире, заклевавшем, насмерть одного старого петуха и посаженном за это в клетку. По-видимому, имелся в виду Риухкранд.
Когда преподаватель входил в аудиторию, студенты обычно приветствовали его шарканьем подошв. На этот раз ноги у слушателей профессора Кянда были словно парализованы. Необычная настороженная тишина, длившаяся всю лекцию, поразила его. Если б он присмотрелся, то заметил бы на лицах /девушек растерянность, а на лицах юношей усмешки. В комнате для преподавателей коллеги сторонились его и не заговаривали с ним. А в кафе, куда он зашел после лекции, все смотрели на него как-то отчужденно, словно на какое-то чудище. Многие, нагнувшись друг к другу, зашептались, не сводя с профессора глаз. Кянд сходил даже в гардероб, чтоб поглядеть на себя в большое зеркало и убедиться, что все в порядке: все пуговицы застегнуты, галстук на месте, лицо не запачкано. Он заказал кофе и для развлечения принялся решать кроссворд в свежем номере иллюстрированной газеты. У его стола появился Пийбер с газетой в руках и спросил, прочел ли уже профессор подвал.
— Я нахожу, что это вершина бесстыдства! — добавил он возмущенно.
Кянд бегло просмотрел статью и, недоумевая, спросил:
— Почему вершина бесстыдства? Вы думаете, что тут целят в меня? Пень, Петух на пеньке... Случайное совпадение — и больше ничего.
— Да, но присмотритесь к карикатурам!
Кянд весь покраснел, узнав свой зонтик, шляпу и даже трубку. Он принялся более внимательно читать пасквиль и нашел в нем описание некоторых своих черточек. Но правды во всем этом было не более, чем требовалось для убедительности лжи. Вначале профессор был сильно расстроен, но вскоре оправился и воскликнул:
— Обольститель и ловелас? Лгун? Плут? И это не кто иной, как я? Я? Кто же этому поверит?
— Но, как видите, многие все же верят. Если вы промолчите, они решат, что это вовсе не клевета, а сущая правда.
— Начнешь опровергать да оправдываться, так станешь еще большим посмешищем.
— Да, но вы учтите, что последует продолжение серии. Она ведь только началась. С самого начала нужно бы положить ей конец, — сказал Пийбер, видимо опасавшийся, что когда-нибудь очередь дойдет и до него. — Не могу понять, откуда у людей столько злобы. Или Маурер надеется поднять таким способом тираж своих газет?
— Нет, по-моему, — ответил, подумав, Кянд, — корни прячутся гораздо глубже... А что касается вас, то вам бояться нечего. В «Зверинец» вы не попадете.
— Вы думаете?
В вопросе Пийбера одновременно послышались и радость и обида.
— Конечно. Вы не так опасны. Напротив, со своим примиренчеством вы кажетесь им вполне приемлемым.
— Вовсе я не такой уж примиренец, — запротестовал Пийбер. — Вы не можете утверждать, что я мирюсь с существующим строем. Я ли не выступал в печати против засилия цензуры? Я ли не требовал свобод?
— Чего еще требовать? Как видите, существует даже свобода клеветы! — с горечью воскликнул Кянд и, швырнув газету на стол, поднялся, чтоб уйти. Он взял свою широкополую шляпу и зонтик. Надо же, чтоб и они были при нем!
Он поспешно покинул кафе и, купив злополучный номер газеты, пошел домой, чтоб основательно изучить пасквиль.
Чем тщательней он: его перечитывал, тем больше убеждался в том, что преподнесенная ему порция яда была не так уже ничтожна. Чувство неловкости все больше овладевало им, и он потерял покой.
Пойди докажи людям, что ты не мошенник. Они всегда верят, когда о других говорят плохое. Они просто жаждут этого, ибо чем больше слышат о других плохого, тем лучше, выше кажутся они самим себе. Злорадство слаще радости. А похвала другому вонзается в сердце, словно тупой нож.
«Нет, этого дела нельзя так оставить! Надо что-то предпринять! Но что? Что? Подать на редактора в суд и добиться, чтоб его наказали? Но к услугам противной стороны всегда имеются лучшие адвокаты, она может подкупить судей и без особого труда доказать, что у Петуха на пеньке нет ничего общего с профессором Кяндом. И в результате окажешься в еще более смешном положении... А газета, описывая ход процесса, еще громче раструбит клевету.
Если бы Кянд оставался скромным ученым, не интересующимся политикой, его бы никто не тронул, но после того, как он осмелился выглянуть из-за своей двери, он увидел непреодолимые противоречия и борьбу между двумя лагерями, и начал добираться до скрытых корней этой борьбы, ему тут же нанесли удар в лицо, чтоб он поскорее убрался в свою раковину. Но пусть над ним хихикают сколько угодно, к честному грязь не пристанет!
И, пытаясь обрести спокойствие, он решил не реагировать на атаку, как бы показывая этим, что клевета не попала в цель. Но это успокоило его ненадолго, и внутренний голос сказал ему: «Не прячь голову в песок, словно страус, взгляни правде в лицо!»
Кянд вновь ощутил непосильную тяжесть. Он потерял покой и сон. Он не мог даже читать. Он стал мрачным и раздражался из-за каждого пустяка.
— Долго ты будешь мучиться? — спросила его
жена. — Сделай что-нибудь. Господи, неужто на свете правды нет? Долго еще будут преследовать и порочить честных людей? Разве ты один такой... Возьми того же Пауля... Смотри, как Рут из-за него изводится. То всегда была такая веселая, радостная, а теперь словно тень стала. Съездил бы ты в Таллин, сходил к премьер-министру — вы же знакомы — и рассказал все, — он должен понять, где правда, а где несправедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116