Когда за столом вновь зашел разговор об этом, Рут безнадежно махнула рукой.
— Не стоит унижаться и просить, — сказала она. — Оттуда нечего ждать хорошего.
— От нас не убудет, — возразила мать, — если отец съездит в Таллин и вымолвит словечко за себя и за Пауля. Попытка не пытка, спрос не беда-
Профессор колебался, ехать ему или нет. Будь ему премьер-министр совсем незнаком, он бы не пошел к нему, но они вместе двадцать лет обучали молодежь и встречались чуть ли не каждый день. С ним можно поговорить по-дружески, без всякой официальности, должен ведь он понять, что такое несправедливость, должен понять, что даже в педагогическом смысле подобная клеветническая кампания крайне вредна и может в конце концов привести к одичанию нравов. И если не в его силах сделать бывшее небывшим, то все же в его власти пресечь дальнейшее. Может быть, он даже найдет способ как-то исправить сделанное зло.
И Кянд поехал в Таллин.
Предъявив страже дворца на Тоомпеа свое удостоверение личности, Кянд быстро поднялся по лестнице. Наверху его направили в большую приемную, пол которой был застлан ковром. Тут ему сказали, что премьер-министр сегодня не принимает. Как так? Ведь профессор приехал в столицу, чтоб встретиться с премьером именно сегодня, так как в другой день это для него невозможно. Он знаком с премьером лично, он с ним даже на «ты».
— Приходите завтра!
Но Кянд и не думал отступать. Он потребовал, чтоб его приняли сегодня, обязательно сегодня, настолько срочное и важное у него дело. Пусть молодой человек снесет министру его карточку, и тогда видно будет, примут его или нет. Кянд настаивал так категорически, что молодой человек уступил.
— Хорошо Я не смею беспокоить господина премьера- министра, но если он сам меня вызовет, то я сообщу о вас.
Ишь ты, каким стал важным его коллега! Ну, да ладно, можно и подождать.
Кянд сел за круглый полированный стол. Старые большие часы с циферблатом стального цвета и с медными узорчатыми стрелками чинно глядели со стены на беспокойного гостя, размеренно и неторопливо отстукивая время. В приемной было очень тепло, и Кянд чувствовал, как у него горят щеки. Он взял со стола газету, но читать не смог, так как мысли его разбегались.
Но наконец все же раздался звонок, и секретарь, схватив со стола визитную карточку, скрылся за большими двустворчатыми дверями кабинета.
Минут через десять туда пригласили профессора.
Перед ним стоял коренастый человек с широким желтым лицом, который вежливо улыбался, стараясь проявить радушие.
—- О, гость издалека! Как давно мы уже не виделись! Как быстро летит время! Прошу, прошу, садись!
Он провел своего гостя подальше в глубь кабинета, где стояли стол, диван и черные стулья с высокими спинками.
На столе появилась коричневая кожаная коробка с папиросами, но Кянду курить не хотелось.
— А я ни на один день не могу бросить курить. Особенно теперь. Пытаюсь вот только перейти на более легкий сорт. Когда-то я, как и ты, был большим охотником до трубки, у меня от нее даже зуб стерся.
И премьер, показав пальцем на свой пожелтевший от никотина клык, сел на диван, обеими руками поднял ногу на ногу, принял дружелюбный вид и сквозь очки уставился на Кянда.
— Ну, что у тебя там слышно?
Без длинных предисловий Кянд сразу рассказал о своей беде. Лицо премьера стало хмурым.
— Если ты считаешь, что тебя оклеветали, — сказал он, — то есть если ты считаешь, что в этой писанине наличествуют элементы преступления, так подавай в суд. Другого совета я тебе дать не сумею.
— Об этом я тоже думал, — ответил Кянд. — Но даст ли это какие-нибудь результаты? Статья состряпана осторожно, юридически к ней навряд ли придерешься.
— Ну, тогда все в порядке!
— Не нахожу. Предположим, что и тебя так же оклеветали бы. Ты бы с этим примирился?
— Меня? Ты- забываешь, что я не частное лицо, а представитель власти. Задевая меня, задевают государство.
— Я тоже не совсем частное лицо. Я тоже выполняю задачи, возложенные на меня общественностью, и мне думается, что клевета на меня вряд ли принесет пользу моей воспитательной работе...
— Но вот в чем дело: по нашим законам человека нельзя привлечь за клевету, если у него есть достаточное основание
предполагать, что написанное им служит, интересам государства или общества и что это может оказаться правдой.
— Значит, можно выступать с клеветой, если она служит интересам государства! — раздраженно воскликнул Кянд.
— Не совсем так, но, быть может, у газеты были какие- либо данные, позволяющие предполагать... Как мне известно, ты в последнее время вступил на путь, не совсем соответствующий интересам государства, — сказал министр, улыбаясь и обеими руками поправляя ногу, чтобы она не соскользнула с другой ноги. — Мне говорили, что ты стал больше заниматься политикой, чем наукой...
— Как и ты! — отпарировал Кянд.
— Как я? Всю мою жизнь я преподавал право и законность. И моя теперешняя государственная деятельность не что иное, как практическое применение этой науки. А ты...
— Мне все же кажется, что ты плохо применяешь эту законность в своей государственной работе.
— Как так?
— Хочешь, чтобы я привел примеры?
— Будь добр!
— Я знаком с одним талантливым, честным, смелым молодым человеком с живым, восприимчивым умом. Некоторое время тому назад наши власти выслали его из родного города...
— Для этого, по-видимому, имелись достаточные основания, — усмехнулся премьер-министр. — Ни с того ни с сего никого не вышлют.
— Я знаю эти основания. По-моему, они недостаточны. Но этого мало. Его вдруг обвиняют в страшном преступлении, в убийстве человека, хотя все знают, что это обвинение ложно от начала до конца. И его под предлогом следствия уже второй месяц держат взаперти. Где же тут законность?
— Не вижу тут ничего особенного. Ты забываешь, что каждое судебное действие, в том числе и установление невиновности человека, требует времени. У нас правовое государство. Оно опирается на неукоснительную законность. А тебе, очевидно, хочется, чтоб я нарушил нормальный ход судопроизводства? Так ведь? Или я тебя неправильно понял?
— Нормальный ход? Хотелось бы, чтоб ты прежде всего присмотрелся, нормальна ли намеренная проволочка. Это вопиющая несправедливость, а не законность. И это ясно каждому.
— Как вижу, ты хочешь, чтоб я вмешался в работу суда. Нет, господин Кянд. Тебе бы следовало знать, что я всегда боролся за независимость суда. Неукоснительная законность всегда была моим принципом. На чем же еще может держаться общество, если не на этом принципе? Или ты хочешь,
чтоб у нас воцарились своеволие и анархия? Вспомни, что прошло уже четыре года с тех пор, как право прокурора расследовать преступления по своему усмотрению, с точки зрения «целесообразности, уступило место принципу законности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116