Заметив появившегося в дверях Пийбера, Раутам ответил:
— Не совсем. Вот один из них появился на горизонте.
Когда Пийбер сел за их столик, профессор Кянд пытливо
вгляделся в него и спросил:
— Сегодня получка, а у вас, видно, не очень хорошее настроение?
— Большое ли у меня жалованье... Не о чем и говорить! И из этого-то жалованья мне пришлось еще отдать порядочную сумму. Я упирался, самому туго приходится, — да что поделаешь?
— Да ну? Как же это получилось?
Кянд сделал вид, будто ему ничего не известно, и заставил Пийбера рассказать все.
— А вы? А ты, Раутам? — спросил Пийбер. — Разве к вам не обращались?
— Ко мне? Зачем? — удивился Раутам. — Ведь известно, что я противник фашизма...
— А я разве нет? Но при чем тут это? Какое отношение имеет мое пожертвование к фашизму?
— Как знать!
— Не понимаю... Я еще нарочно спросил, куда пойдут деньги. Сказали, что финскому Красному Кресту, на нужды благотворительности.
— Да неужели? — спросил профессор Кянд, удивляясь наивности Пийбера. — А почему не собирают денег для советского Красного Креста?
— Не знаю... Я бы и тогда не отказался дать...
Раутам обратился к Пийберу:
— А ты знаешь, что каждая отданная тобой крона пойдет на войну с Советским Союзом? А тот, кто против Советского Союза, тот — за Гитлера!
— Но ведь Советский Союз не воюет с Германией! Напротив, у них сейчас хорошие отношения, и, насколько я знаю, Германия не предъявляет России никаких претензий в связи с войной в Финляндии. Кто знает, может, эта война даже нравится Германии.
— О запела зипрИсказ!1 — воскликнул Раутам. — Разве линия Маннергейма, которую ты своим взносом помогаешь укреплять, не выстроена с помощью нацистов? По мнению Рюти, Гитлер — гений. Зачем летом начальник гитлеровского генштаба поехал отсюда в Финляндию? Думаешь, любоваться там прекрасными озерами или картинами Атенеума?
— Но ведь и западные демократические государства поддерживают Финляндию?
— Оставьте вы эти демократические государства! — вмешался Кянд. — Сдается мне, что они в любой момент готовы продать Гитлеру свою демократию, лишь бы он повернул свои орудия на Восток...
Пийберу трудно было спокойно и объективно беседовать об этих вещах с Кяндом и Раутамом. Ему казалось, что даже профессор стал слишком односторонним человеком, уверенным к тому же в своей правоте настолько, что это просто раздражало. «Но, может быть, Кянд и прав, - подумал Пийбер. — Может быть, я действительно плохо сделал, что так легко уступил этой попрошайке ? Но что сделано - то сделано. Ведь не станешь же требовать деньги обратно».
— Происходит окончательное формирование двух фронтов, господин Пийбер, - сказал Кянд после наступившего молчания. — И рано или поздно придется выбирать.
— Не забывайте, однако, о третьем фронте.
— Вы имеете в виду ничейную землю между фронтами? Плохой выбор, господин Пийбер, очень плохой. Можете оказаться меж двух огней.
Официантка поставила перед Пийбером стакан чаю, маленький молочник со сливками и тарелочку со сдобой. Кянд собрался уже подняться и уйти, но Пийберу подали белый открытый конверт, и профессор из любопытства задержался. В конверте лежал пригласительный билет с жирно вытисненным изображением золотого сердца.
— О, новогодний бал «Золотых сердец»! — сказал Пийбер. — Вы тоже пойдете?
— Я не принадлежу к этому обществу! - с вызовом ответил Кянд.
— Да и я не принадлежу... Но можно ведь сходить посмотреть? Приглашение на двоих... Вы ничего не будете иметь против, если я приглашу... Рут? В том случае, разумеется, если никто ее еще не пригласил...
— Почему вы обращаетесь ко мне? Я должен сыграть роль посредника?
— Нет, но...
Впоследствии профессор удивлялся своей неожиданной решительности в этот день, который начался с категорического «нет», сказанного молодой девице, апеллировавшей к его отзывчивости. Всегда уравновешенный, избегавший всякой резкости, во всем такой осмотрительный, он, как это ни странно, в тот раз решил все быстро и импульсивно, легко и просто. Казалось, будто множество еле заметных наблюдений и зачатков мыслей, накопившихся в его душе, сложились наконец в одно целое и вдруг сообщили всем его поступкам уверенность и смелость. Оглядываясь на самого себя в прошлом, он многое видел в новом свете; ему было стыдно вспоминать о том, как он проявлял радушие к такому нацисту, как Штейнгарт, и при этом осуждал еще свою дочь, смело выступившую против него. Теперь, как видно, между отцом и дочерью не оставалось больше серьезных расхождений. Напротив, профессор часто прислушивался к ее мнению, и ему всегда приходилось убеждаться в ее толковости. Бесстрашие Рут, готовой отважно отстаивать свои взгляды, вызывало в нем радость и гордость. А отстаивать свои взгляды приходилось в последнее время очень часто, потому что где бы ни собирались люди, там сам собой начинался разговор о финско-советской войне, которая еще больше обострила противоречия и разногласия, существовавшие и здесь. Печать со своей стороны способствовала возникновению споров, ежедневно публикуя под крупными заголовками громкие сообщения о блистательных победах финнов, помещая портреты их полководцев и солдат и намекая в каждой строке на катастрофическое поражение советских войск. Но день за днем уменьшалось число тех, кто верил этим сообщениям. Правда, находились еще горлодеры, готовые биться об заклад, что Финляндия победит, и ходили слухи о забияках, отправлявшихся помогать белофиннам.
Поговаривали о том, что уезжающие любители драки должны собраться на новогодний бал. От самого бала ожидали большого великолепия. В число организаторов празднества входили виднейшие из столпов общества: сам городской голова, префект полиции, генерал Эрмсон и крупный промышленник Винналь. Именитейшие светские дамы не жалели сил, самоотверженно собирая вещи для лотереи. При этом пожертвования до были соответствовать достоинству сборщиц; обычных лотерейных пустяков вообще не пришмаля, нужно было давать что-нибудь вроде окорока, шелкового платья или пуда сахару.
Портнихи дни и ночи корпели над вечерними платьями, с булавками в зубах они усердствовали на примерках изо всех сил, стараясь удовлетворить каждую прихоть заказчиц. Но их все равно бранили, на них сердились. В последний момент, перед самым балом, они бежали, задыхаясь, к своим клиенткам, бережно неся на руке пышные, словно пена, платья, завернутые в бумагу. Куаферы целый день без передышки трудились над прическами, закручивая волосы наверх или выкладывая около ушей кокетливые локоны. И здесь порой слышались сердитые вскрикивания, когда раскаленные щипцы нечаянно касались кожи.
Последний слой пудры, последний мазок помады, последний поворот перед зеркалом — и вот уже заранее заказанная машина или сани подвозят разукрашенную даму с ее кавалером к зданию театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116