А я до сих пор не знала, кто из вас спасся, а кто погиб. И нас ведь с сестрой допрашивали, не видели ли мы вас и не знаем ли чего-либо. Сестра моя уже в могиле лежит. Чахотка сгубила ее, бедняжку.
— А сами вы как поживаете?
— По правде сказать, недурно. Да и врач тут же под рукой, коли здоровье испортится.
Саар поглядел на женщину. Прежняя стройная девушка, которую он помнил, с годами изрядно пополнела, а лицо округлилось. В движениях появилось что-то домовитое, хозяйственное.
В воспоминаниях о прежних днях время прошло удивительно быстро, и Анна все еще держала в руках щетку с тряпкой, когда вернулся хозяин.
Саар недолго пробыл в кабинете врача, и, провожая пациента, Анна подумала, что он вряд ли из-за этих нескольких минут ждал тут целый час, - нет, он скорее всего просидел тут так долго ради нее, Анны.
Эта неожиданная встреча показалась Анне таким важным событием, что она готова была рассказать о ней любому встречному. Но хозяин снова ушел.
~ Поди сюда, Понту! — позвала Анна, уходя на кухню.
Собака получила добрый кусок мяса и приняла живейшее участие в радости - своей хозяйки. Но разве выскажешь животному все, что лежит на душе. Оно же ничего не понимает, хотя и радуется вместе с тобой.
С хозяином было наоборот. Когда Анна вечером рассказала ему о случившемся, он все понял, но не проявил особой радости и лишь предостерег, что надо держать язык за зубами, чтобы не попасться самой. Особенно осторожной надо быть сейчас, перед большим рабочим праздником, когда все шпики вышли на охоту.
На следующий день утром всюду на заборах, рекламных тумбах и стенах домов появились листки с революционными призывами. Такие же листки были засунуты в почтовые ящики, под входные двери.
Полиция неистовствовала. Невидимые руки поработали на славу. Несмотря ни на что, какие-то отчаянные смельчаки сумели хорошо распространить листовки. Тотчас же последовали массовые обыски, допросы, аресты.
Основательно обыскали и квартиру Таммемяги. Перелистали каждую книгу, каждую брошюру, там и сям срывали обои, поднимали доски пола, порылись в чулане, в погребе, на чердаке, в дровяном сарае. Исследовали даже клозет. Ничего!
Под утро постучались и в дверь подвальной квартиры Риухкрандов.
Пауль вскочил с постели и спросонок уже готов был открыть дверь, но вдруг вспомнил, что несколько листовок осталось у него в кармане. Куда деть их? Жечь уже некогда. И где они, черт побери ? Он обшарил все карманы, прежде чем нашел. Какое идиотство хранить их! Он скомкал листки 11 засунул в рот, но комок был слишком велик, чтобы проглотить его.
Стучали все сильнее, и снаружи заорали, что сорвут дверь, если хозяева не откроют.
Из другой комнаты выбежала Хилья и испуганно уставилась на брата. Пауль тотчас же отослал ее и сам пошел открывать, засунув клочки бумаги в носки своих туфель.
— Руки вверх! — закричали на него и тотчас же принялись обшаривать.
Не обнаружив ничего подозрительного, его толкнули к окну и приказали стоять там неподвижно. Начался тщательный обыск.
— Где браунинг?
— Какой браунинг?
— Ого, как будто не знаешь! Тот, что ты стянул у Винналя.
— Это вам приснилось! - ответил Пауль.
— Молчать!
Обыскали все, даже золу из плиты выгребли. Когда полицейские подошли к постели матери и приказали больной встать, Хилья пришла в отчаяние.
— Она парализована! Вы сами видите, что она не может двигаться. Оставьте ее в покое!
— Уж мы ее поставим на ноги! Ну, марш, сию минуту!
Больную с одеялом грубо стащили с постели и положили
прямо на пол.
— Звери!
Мать крикнула это таким страшным голосом, какого Хилья у нее никогда не слыхала.
Девушка хотела поспешить к ней на помощь, но ее не пустили. Уже принялись трясти матрац, и соломенная труха, которой он был набит, разлетелась по комнате.
Но когда полицейские начали выкидывать белье из большого сундука, с матерью, которая все еще лежала на полу, сделалось что-то странное: она вся покраснела, пытаясь повернуть голову и сказать что-то Хилье, но слова были так неразборчивы, что их никто не мог понять.
— Мама, мама, что с тобой? — испуганно крикнула Хилья. — Пауль, матери плохо, иди сюда!
Но Паулю не дали сойти с места. Хилья вышла из себя и закричала, вскинув руки:
— Негодяи, вы хотите убить мою мать! Убирайтесь отсюда, убирайтесь!
Ее схватили за руки, издеваясь над ее волнением. Лишь после того как обыск был кончен, ее отпустили, и она попыталась поднять мать, беспомощно лежавшую на полу. Это было не легко.
— Помогите же! Разве не видите? Ведь и у вас есть матери!
С большим трудом ей наконец удалось снова уложить больную в кровать.
Захватив с собой в качестве добычи несколько книг и записей Пауля, полицейские, пригрозив хозяевам, ушли.
Было еще темно, когда вбежала запыхавшаяся тетка Минна.
— Господи, господи! — заныла она, опускаясь на стул. - Кабы вы знали, что у нас было! Просто ужас! Чего только мне не приходится терпеть! К нам с обыском приходили. Все перевернули вверх дном. Унесли большой мешок сахару. И золотые часы, что мне подарили к свадьбе,
отправились той же дорогой! Вы только подумайте, меня, честную женщину, обыскивать! Какой позор! Я понимаю, если б я кокаином или спиртом торговала, но сахаром, боже милостивый, сахаром! И я знаю, кто донес. Соседушка, кто же еще! Он терпеть меня не может с тех пор, как я завела кур. Они, проклятущие, иной раз через забор к нему перелетают. Одну он у меня летом подшиб...
Когда Минна услышала, что и здесь был обыск, то сперва вовсе растерялась, но потом вдруг сообразила, что дело тут не в ее сахаре, а в Михкелевой политике. И почувствовала нечто вроде злорадства. Так ему и надо! Не говорила ли она Михкелю сотни раз, не предостерегала ли? А теперь вот оно!
— Вам то что! Стащить у вас нечего. А все же проверьте хорошенько, не захватили ли они какую-нибудь ломбардную квитанцию...
На эти вздорные слова никто не обратил внимания, и Хилья начала рассказывать, как безжалостно обошлись с матерью. В ответ на это Минна только вздохнула и утешила Хилью, сказав, что против судьбы не пойдешь, и принялась снова плакаться из-за пропажи мешка сахару и золотых часов. Потом она ворвалась в заднюю комнату к больной.
— Поговори хоть ты с Михкелем, ведь он твой брат, может, он тебя скорее послушается. Что он носится с этой политикой] Й Пауль тоже. Сами видите теперь, что из этого получается. А Михкель? Подумаешь, какой деятель! Сам уж старик, а разум жеребячий...
Больная шевельнулась, желая сказать что-то, но слова ее по-прежнему были так неразборчивы, что Минна ничего не поняла.
— Господи, что с ней? И говорить-то разучилась! Господи, господи, прости нам прегрешения наши!
— Не стоит раздражать больную, — сказал Пауль, взял Минну под руку и вывел ее в другую комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— А сами вы как поживаете?
— По правде сказать, недурно. Да и врач тут же под рукой, коли здоровье испортится.
Саар поглядел на женщину. Прежняя стройная девушка, которую он помнил, с годами изрядно пополнела, а лицо округлилось. В движениях появилось что-то домовитое, хозяйственное.
В воспоминаниях о прежних днях время прошло удивительно быстро, и Анна все еще держала в руках щетку с тряпкой, когда вернулся хозяин.
Саар недолго пробыл в кабинете врача, и, провожая пациента, Анна подумала, что он вряд ли из-за этих нескольких минут ждал тут целый час, - нет, он скорее всего просидел тут так долго ради нее, Анны.
Эта неожиданная встреча показалась Анне таким важным событием, что она готова была рассказать о ней любому встречному. Но хозяин снова ушел.
~ Поди сюда, Понту! — позвала Анна, уходя на кухню.
Собака получила добрый кусок мяса и приняла живейшее участие в радости - своей хозяйки. Но разве выскажешь животному все, что лежит на душе. Оно же ничего не понимает, хотя и радуется вместе с тобой.
С хозяином было наоборот. Когда Анна вечером рассказала ему о случившемся, он все понял, но не проявил особой радости и лишь предостерег, что надо держать язык за зубами, чтобы не попасться самой. Особенно осторожной надо быть сейчас, перед большим рабочим праздником, когда все шпики вышли на охоту.
На следующий день утром всюду на заборах, рекламных тумбах и стенах домов появились листки с революционными призывами. Такие же листки были засунуты в почтовые ящики, под входные двери.
Полиция неистовствовала. Невидимые руки поработали на славу. Несмотря ни на что, какие-то отчаянные смельчаки сумели хорошо распространить листовки. Тотчас же последовали массовые обыски, допросы, аресты.
Основательно обыскали и квартиру Таммемяги. Перелистали каждую книгу, каждую брошюру, там и сям срывали обои, поднимали доски пола, порылись в чулане, в погребе, на чердаке, в дровяном сарае. Исследовали даже клозет. Ничего!
Под утро постучались и в дверь подвальной квартиры Риухкрандов.
Пауль вскочил с постели и спросонок уже готов был открыть дверь, но вдруг вспомнил, что несколько листовок осталось у него в кармане. Куда деть их? Жечь уже некогда. И где они, черт побери ? Он обшарил все карманы, прежде чем нашел. Какое идиотство хранить их! Он скомкал листки 11 засунул в рот, но комок был слишком велик, чтобы проглотить его.
Стучали все сильнее, и снаружи заорали, что сорвут дверь, если хозяева не откроют.
Из другой комнаты выбежала Хилья и испуганно уставилась на брата. Пауль тотчас же отослал ее и сам пошел открывать, засунув клочки бумаги в носки своих туфель.
— Руки вверх! — закричали на него и тотчас же принялись обшаривать.
Не обнаружив ничего подозрительного, его толкнули к окну и приказали стоять там неподвижно. Начался тщательный обыск.
— Где браунинг?
— Какой браунинг?
— Ого, как будто не знаешь! Тот, что ты стянул у Винналя.
— Это вам приснилось! - ответил Пауль.
— Молчать!
Обыскали все, даже золу из плиты выгребли. Когда полицейские подошли к постели матери и приказали больной встать, Хилья пришла в отчаяние.
— Она парализована! Вы сами видите, что она не может двигаться. Оставьте ее в покое!
— Уж мы ее поставим на ноги! Ну, марш, сию минуту!
Больную с одеялом грубо стащили с постели и положили
прямо на пол.
— Звери!
Мать крикнула это таким страшным голосом, какого Хилья у нее никогда не слыхала.
Девушка хотела поспешить к ней на помощь, но ее не пустили. Уже принялись трясти матрац, и соломенная труха, которой он был набит, разлетелась по комнате.
Но когда полицейские начали выкидывать белье из большого сундука, с матерью, которая все еще лежала на полу, сделалось что-то странное: она вся покраснела, пытаясь повернуть голову и сказать что-то Хилье, но слова были так неразборчивы, что их никто не мог понять.
— Мама, мама, что с тобой? — испуганно крикнула Хилья. — Пауль, матери плохо, иди сюда!
Но Паулю не дали сойти с места. Хилья вышла из себя и закричала, вскинув руки:
— Негодяи, вы хотите убить мою мать! Убирайтесь отсюда, убирайтесь!
Ее схватили за руки, издеваясь над ее волнением. Лишь после того как обыск был кончен, ее отпустили, и она попыталась поднять мать, беспомощно лежавшую на полу. Это было не легко.
— Помогите же! Разве не видите? Ведь и у вас есть матери!
С большим трудом ей наконец удалось снова уложить больную в кровать.
Захватив с собой в качестве добычи несколько книг и записей Пауля, полицейские, пригрозив хозяевам, ушли.
Было еще темно, когда вбежала запыхавшаяся тетка Минна.
— Господи, господи! — заныла она, опускаясь на стул. - Кабы вы знали, что у нас было! Просто ужас! Чего только мне не приходится терпеть! К нам с обыском приходили. Все перевернули вверх дном. Унесли большой мешок сахару. И золотые часы, что мне подарили к свадьбе,
отправились той же дорогой! Вы только подумайте, меня, честную женщину, обыскивать! Какой позор! Я понимаю, если б я кокаином или спиртом торговала, но сахаром, боже милостивый, сахаром! И я знаю, кто донес. Соседушка, кто же еще! Он терпеть меня не может с тех пор, как я завела кур. Они, проклятущие, иной раз через забор к нему перелетают. Одну он у меня летом подшиб...
Когда Минна услышала, что и здесь был обыск, то сперва вовсе растерялась, но потом вдруг сообразила, что дело тут не в ее сахаре, а в Михкелевой политике. И почувствовала нечто вроде злорадства. Так ему и надо! Не говорила ли она Михкелю сотни раз, не предостерегала ли? А теперь вот оно!
— Вам то что! Стащить у вас нечего. А все же проверьте хорошенько, не захватили ли они какую-нибудь ломбардную квитанцию...
На эти вздорные слова никто не обратил внимания, и Хилья начала рассказывать, как безжалостно обошлись с матерью. В ответ на это Минна только вздохнула и утешила Хилью, сказав, что против судьбы не пойдешь, и принялась снова плакаться из-за пропажи мешка сахару и золотых часов. Потом она ворвалась в заднюю комнату к больной.
— Поговори хоть ты с Михкелем, ведь он твой брат, может, он тебя скорее послушается. Что он носится с этой политикой] Й Пауль тоже. Сами видите теперь, что из этого получается. А Михкель? Подумаешь, какой деятель! Сам уж старик, а разум жеребячий...
Больная шевельнулась, желая сказать что-то, но слова ее по-прежнему были так неразборчивы, что Минна ничего не поняла.
— Господи, что с ней? И говорить-то разучилась! Господи, господи, прости нам прегрешения наши!
— Не стоит раздражать больную, — сказал Пауль, взял Минну под руку и вывел ее в другую комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116