Он вынул из кармана пачку сигарет «Кэмел» и предложил Раутаму. Но вместо того чтобы удивиться и полюбопытствовать, откуда Ките раздобыл такие сигареты, тот сказал пренебрежительно:
— Дрянь. Не курю таких.
— Какие же это новости? — спросил любопытный Пийбер, стараясь вместе с тем замять неловкость.
— А ты не слышал? — издевался Раутам. — Говорят, англичан здорово побили, а Лондон сровняли с землей.
— Тебе, как видно, победы гитлеровцев доставляют удовольствие? — отбил Ките атаку Раутама и кашлянул, как делал всегда в раздражении.
— Всех мюнхенцев нужно поколотить как следует. Тем более твоих англичан, этих склеротиков с их одряхлевшими традициями...
— Как? Как? Это англичане дряхлые? Что за чепуха! Одряхлевшие? А их колонии? Разве уже одно это не говорит об их гигантской жизненной энергии ?
— Вот так сказал! Колонии? Эти колонии не говорят, а кричат. И не о жизненной энергии, а о грубом кулачном праве.
Ките покраснел от раздражения. Побуревшими от никотина кончиками пальцев он тыкал сигаретой в дно пепельницы.
— А спорт? — возразил он. — Где найдешь лучших спортсменов чем в Англии?
— Эта война окажется для англичан чем-то почище крикета или футбола, - ответил Раутам. - Пусть попробуют добиться победы в своих оксфордских штанах или в гольфах! Ими только ветер поймаешь!
Укол был чувствительным, потому что сам Ките носил гольфы. Не желая больше слушать грубости, он, выпив свой шоколад, встал, чтобы пересесть на другое место.
— Стоило ли говорить с ним так резко! — сделал Пийбер замечание.
— Не могу удержаться, когда вижу этих щелкоперов.
С приходом газетчика разговоры за столами прекратились. Все бросились к мальчику покупать. Но газет у него осталось мало, а кроме того, он медленно отсчитывал сдачу, отчего всеобщее нетерпение возрастало еще больше.
Вскоре за столами зашуршали газеты.
— Прекрасно! Превосходно! - мягко картавя, произнес Раутам в наступившей тишине. - Понимаешь ли ты, братец, какое это имеет для нас значение? - спросил он, обращаясь к Пийберу. Новая страница истории! Теперь мы заживем! Теперь дело пойдет! Чего ты так задумался? Ты как будто и не рад?
- Да-а-а, - протянул Пийбер, почесав в затылке. - У каждой вещи имеется две стороны. Не возникнет ли из этого новый конфликт? Не превратится ли наша страна в поле сражения?
— Хотел бы я видеть, кто теперь посмеет нас тронуть ! — ответил Раутам.
— Но если взглянуть с другой стороны, - продолжал мямлить Пийбер, - то да, недурно, конечно, если режим наш станет немного свободнее.
И непрерывно помешивая свой чай, хотя сахар уже давно растаял, он принялся рассуждать о том, что теперь, пожалуй, пора осуществить «большие» социальные реформы, как, например, обеспечение старости, помощь многодетным семьям, постройка жилых домов для рабочих... И следует предоставить рабочим возможность становиться пайщиками акционерных обществ, участвовать в прибылях предприятий...
Раутам слушал, слушал и наконец прервал эти мечтания:
— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Ту старушонку, которая принялась во время пожара в своем доме вытирать пыль со старого комода.
Пийбер не понимал, чего, собственно, хочет этот Раутам. Что у нас за пожар ? Нет, Раутам сам не знает, что говорит. Он вечно преувеличивает, насмехается, зубоскалит.
Новости были уже всеми прочитаны, теперь начались комментарии, разъяснения, дискуссии. Общее мнение было таково, что пятсовской диктатуре нанесен изрядный урон.
366
Никто не сомневался, что состав правительства изменится. Некоторые даже утверждали, что через несколько лет в Эстонии появятся Советы. Другие, возражая, говорили, что Англия, Америка и Германия никогда этого не допустят.
За столиками, более близкими ко входу, наступило угрюмое молчание. Там сидели; те, кого страшило будущее, но кто не хотел высказывать своих опасений вслух, так как кругом царило всеобщее, воодушевление.
Особенно разошлись Раутам и те, кто сидел за его столом.
— Просто скандал! — шумел он. — Входишь в кафе и видишь, что в передней на гвоздях висит всякая заграничная дрянь. А где «Правда»? Где «Известия»? Их нет. Этого больше нельзя терпеть!
— Правильно! — ответили с разных сторон.
— Ане предъявить ли требование хозяину кафе? - предложил кто-то.
Все с этим согласились, и Пийбера засадили писать текст. Когда заявление было написано, Раутам предложил еще потребовать от хозяина, чтоб «Фелькишер беобахтер» не выписывали вовсе.
— Стоит ли? - сомневался Пийбер. — Нужно следить и за органом нацистов, тогда мы получим более объективную картину...
С ним не согласились. Вот еще нашелся нацистский заступник, пусть убирается подальше со своей объективностью! Пийбер нехотя уступил, но зато попытался отыграться на претензии к орфографическим ошибкам в прейскурантах. Его высмеяли.
На листе появились первые подписи.
— Вот там сидит профессор Кянд, — сказал Раутам Пийберу. — Ты хорошо его знаешь, подойди к нему, пусть подпишет.
Профессор Кянд прислонил свой портфель к ножке стола и с карандашом в руке склонился над лежавшей перед ним газетой.
— Разрешите побеспокоить вас? — спросил Пийбер.
Кянд поднял голову и рассеянно взглянул на Пийбера.
Мысли его все еще были прикованы к разгадыванью кроссворда. Это было его любимым развлечением — здесь он мог проверять свои познания в разнообразнейших областях науки. Он долгое время проработал в комиссиях по выработке специальных терминов в различных областях знаний, и в голове его скопилось, огромное множество таких терминов. Страсть к кроссвордам усиливалась еще тем, что он был одним из редакторов энциклопедии.
— А, это вы? Прошу, прошу. Может быть, вы знаете: единица меры для свинца, первая буква — «эф», последняя - «эр»? Никак не вспомню... Нет, постойте, постойте... Фоддер! Конечно, фоддер. А может быть, фуддер?
Он вписал буквы в клетки и, довольный результатами, отложил карандаш. Пийбер коротко сообщил, чего он хотел от профессора.
— Да-да, чтоб выписывали советские газеты? Почему бы и нет? Но как вам вдруг пришла в голову эта мысль?
Когда Пийбер сказал, что теперь ведь начнутся гораздо более оживленные сношения с Россией, Кянд поглядел на него своими маленькими, как всегда, чуть удивленными глазами и спросил, словно экзаменуя:
— Из чего вы это заключаете?
— А разве господи профессор не читал сегодняшней газеты?
Пийбер протянул ему свежий номер. Чем дольше читал Кянд, тем больше, по-видимому, удивлялся. Но затем его лицо стало озабоченным.
С одной стороны, чувствовалось веяние свежего ветерка, в котором и он испытывал потребность, но, с другой стороны, жизнь его за последние двадцать лет все более начинала походить на стоячую воду тинистого пруда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Дрянь. Не курю таких.
— Какие же это новости? — спросил любопытный Пийбер, стараясь вместе с тем замять неловкость.
— А ты не слышал? — издевался Раутам. — Говорят, англичан здорово побили, а Лондон сровняли с землей.
— Тебе, как видно, победы гитлеровцев доставляют удовольствие? — отбил Ките атаку Раутама и кашлянул, как делал всегда в раздражении.
— Всех мюнхенцев нужно поколотить как следует. Тем более твоих англичан, этих склеротиков с их одряхлевшими традициями...
— Как? Как? Это англичане дряхлые? Что за чепуха! Одряхлевшие? А их колонии? Разве уже одно это не говорит об их гигантской жизненной энергии ?
— Вот так сказал! Колонии? Эти колонии не говорят, а кричат. И не о жизненной энергии, а о грубом кулачном праве.
Ките покраснел от раздражения. Побуревшими от никотина кончиками пальцев он тыкал сигаретой в дно пепельницы.
— А спорт? — возразил он. — Где найдешь лучших спортсменов чем в Англии?
— Эта война окажется для англичан чем-то почище крикета или футбола, - ответил Раутам. - Пусть попробуют добиться победы в своих оксфордских штанах или в гольфах! Ими только ветер поймаешь!
Укол был чувствительным, потому что сам Ките носил гольфы. Не желая больше слушать грубости, он, выпив свой шоколад, встал, чтобы пересесть на другое место.
— Стоило ли говорить с ним так резко! — сделал Пийбер замечание.
— Не могу удержаться, когда вижу этих щелкоперов.
С приходом газетчика разговоры за столами прекратились. Все бросились к мальчику покупать. Но газет у него осталось мало, а кроме того, он медленно отсчитывал сдачу, отчего всеобщее нетерпение возрастало еще больше.
Вскоре за столами зашуршали газеты.
— Прекрасно! Превосходно! - мягко картавя, произнес Раутам в наступившей тишине. - Понимаешь ли ты, братец, какое это имеет для нас значение? - спросил он, обращаясь к Пийберу. Новая страница истории! Теперь мы заживем! Теперь дело пойдет! Чего ты так задумался? Ты как будто и не рад?
- Да-а-а, - протянул Пийбер, почесав в затылке. - У каждой вещи имеется две стороны. Не возникнет ли из этого новый конфликт? Не превратится ли наша страна в поле сражения?
— Хотел бы я видеть, кто теперь посмеет нас тронуть ! — ответил Раутам.
— Но если взглянуть с другой стороны, - продолжал мямлить Пийбер, - то да, недурно, конечно, если режим наш станет немного свободнее.
И непрерывно помешивая свой чай, хотя сахар уже давно растаял, он принялся рассуждать о том, что теперь, пожалуй, пора осуществить «большие» социальные реформы, как, например, обеспечение старости, помощь многодетным семьям, постройка жилых домов для рабочих... И следует предоставить рабочим возможность становиться пайщиками акционерных обществ, участвовать в прибылях предприятий...
Раутам слушал, слушал и наконец прервал эти мечтания:
— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Ту старушонку, которая принялась во время пожара в своем доме вытирать пыль со старого комода.
Пийбер не понимал, чего, собственно, хочет этот Раутам. Что у нас за пожар ? Нет, Раутам сам не знает, что говорит. Он вечно преувеличивает, насмехается, зубоскалит.
Новости были уже всеми прочитаны, теперь начались комментарии, разъяснения, дискуссии. Общее мнение было таково, что пятсовской диктатуре нанесен изрядный урон.
366
Никто не сомневался, что состав правительства изменится. Некоторые даже утверждали, что через несколько лет в Эстонии появятся Советы. Другие, возражая, говорили, что Англия, Америка и Германия никогда этого не допустят.
За столиками, более близкими ко входу, наступило угрюмое молчание. Там сидели; те, кого страшило будущее, но кто не хотел высказывать своих опасений вслух, так как кругом царило всеобщее, воодушевление.
Особенно разошлись Раутам и те, кто сидел за его столом.
— Просто скандал! — шумел он. — Входишь в кафе и видишь, что в передней на гвоздях висит всякая заграничная дрянь. А где «Правда»? Где «Известия»? Их нет. Этого больше нельзя терпеть!
— Правильно! — ответили с разных сторон.
— Ане предъявить ли требование хозяину кафе? - предложил кто-то.
Все с этим согласились, и Пийбера засадили писать текст. Когда заявление было написано, Раутам предложил еще потребовать от хозяина, чтоб «Фелькишер беобахтер» не выписывали вовсе.
— Стоит ли? - сомневался Пийбер. — Нужно следить и за органом нацистов, тогда мы получим более объективную картину...
С ним не согласились. Вот еще нашелся нацистский заступник, пусть убирается подальше со своей объективностью! Пийбер нехотя уступил, но зато попытался отыграться на претензии к орфографическим ошибкам в прейскурантах. Его высмеяли.
На листе появились первые подписи.
— Вот там сидит профессор Кянд, — сказал Раутам Пийберу. — Ты хорошо его знаешь, подойди к нему, пусть подпишет.
Профессор Кянд прислонил свой портфель к ножке стола и с карандашом в руке склонился над лежавшей перед ним газетой.
— Разрешите побеспокоить вас? — спросил Пийбер.
Кянд поднял голову и рассеянно взглянул на Пийбера.
Мысли его все еще были прикованы к разгадыванью кроссворда. Это было его любимым развлечением — здесь он мог проверять свои познания в разнообразнейших областях науки. Он долгое время проработал в комиссиях по выработке специальных терминов в различных областях знаний, и в голове его скопилось, огромное множество таких терминов. Страсть к кроссвордам усиливалась еще тем, что он был одним из редакторов энциклопедии.
— А, это вы? Прошу, прошу. Может быть, вы знаете: единица меры для свинца, первая буква — «эф», последняя - «эр»? Никак не вспомню... Нет, постойте, постойте... Фоддер! Конечно, фоддер. А может быть, фуддер?
Он вписал буквы в клетки и, довольный результатами, отложил карандаш. Пийбер коротко сообщил, чего он хотел от профессора.
— Да-да, чтоб выписывали советские газеты? Почему бы и нет? Но как вам вдруг пришла в голову эта мысль?
Когда Пийбер сказал, что теперь ведь начнутся гораздо более оживленные сношения с Россией, Кянд поглядел на него своими маленькими, как всегда, чуть удивленными глазами и спросил, словно экзаменуя:
— Из чего вы это заключаете?
— А разве господи профессор не читал сегодняшней газеты?
Пийбер протянул ему свежий номер. Чем дольше читал Кянд, тем больше, по-видимому, удивлялся. Но затем его лицо стало озабоченным.
С одной стороны, чувствовалось веяние свежего ветерка, в котором и он испытывал потребность, но, с другой стороны, жизнь его за последние двадцать лет все более начинала походить на стоячую воду тинистого пруда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116